class="p1">Моя мать до сих пор описывает ожерелье из жемчуга и бриллиантов, которое тётя надевала на её пухлую шею, с детским восторгом в глазах. Но в ответ на все дразнящие намёки своей тёти на будущее мама хихикала и, встряхнув чёрными кудрями, продолжала наслаждаться жизнью, думая, что судный день был ещё очень и очень далёк. Но он обрушился на неё гораздо раньше, чем она ожидала – решающий час, когда она должна сделать выбор между жемчужным ожерельем с Мульке и незнакомцем из Юховичей без гроша за душой, который считался прекрасным ученым.
Она не вышла бы замуж за Мульке даже за все жемчужины океана. Мальчик был глупым и необучаемым, к тому же с чудовищной родословной. Если поднять его отца с грязного пола богадельни, то в нём можно узнать того ленивого грузчика, который время от времени мог нарубить вязанку дров для моей бабушки, а его сестры были неряшливыми горничными, работающими по всему Полоцку. Нет, кандидатура Мульке даже не рассматривалась. Но зачем вообще рассматривать чьи-то кандидатуры? Зачем думать о хоссене*, когда она и так всем довольна? Моя мать убегала каждый раз, когда приходил шадхан, и она умоляла оставить её в покое, и плакала, и искала поддержки у матери. Но её мать впервые в истории отказалась встать на сторону дочери. Она примкнула к врагу – семье и шадхану – и моя мать поняла, что обречена.
Конечно, она подчинилась. Что еще могла сделать послушная дочь в Полоцке? Она смирилась с тем, что её взвешивали, измеряли и оценивали прямо в её присутствии, и приняла то, что должно было случиться.
Когда то, что должно было случиться, действительно произошло, она этого не поняла. Однажды, когда она была совсем одна в лавке, за сигаретами зашёл безбородый молодой человек в высоких сапогах, которые не помешало бы смазать жиром, и в слишком тонком для такой погоды сюртуке. Мама забралась на прилавок и одной ногой оперлась на полку, чтобы дотянуться до сигарет. Покупатель дал ей нужную сумму и вышел. И моя мать даже не догадывалась о том, что это и был предложенный ей хоссен, который пришёл посмотреть на неё и убедиться, что она протянет дольше предыдущей кандидатуры. Ведь отец теперь считал себя человеком с богатым опытом, это была его вторая невеста, и он был полон решимости лично принять участие в выборе.
Не успел выйти хоссен, как в лавку зашла его мать, о чём наивная лавочница тоже не подозревала, чтобы купить фунт сальных свечей. Она хотела оплатить покупку порванным казначейским билетом, и моя мать приняла его и дала сдачу, показав, что она была достаточно сведуща в денежных вопросах, чтобы знать, что порванный билет был платёжеспособен.
После женщины в лавку прошаркал бедняк, очевидно, из деревни, который застенчиво, но в то же время с вызовом, попросил упаковку дешёвого табака. Моя мать быстро нашла товар, правильно отсчитала сдачу и встала навытяжку в ожидании дальнейшей торговли.
Родители и сын держали совет за углом, цель их шпионажа даже представить себе не могла, что подверглась тройному испытанию и прошла его.
Но вечером того же дня её просветили на этот счёт. Её вызвали в дом старшего брата для обсуждения предложенной пары, и там она встретила юношу, купившего сигареты. Ибо семья моей матери, раз уж она заставляла свою дочь выйти замуж, хотела облегчить ей эту задачу, позволив встретиться с хоссеном. Все были убеждены, что её покорят привлекательность и эрудиция жениха.
Не имело значения, как чувствовала себя моя мать, когда она, отгородившись ото всех посаженной на колени племянницей, сидела на одном конце длинного стола, а хоссен нервно ёрзал на другом конце. Брачный договор был бы подписан в любом случае, независимо от того, что она думала о хоссене. И договор действительно был должным образом подписан в присутствии собравшихся семей обеих сторон после долгого откровенного обсуждения, в котором все, кроме будущей невесты и жениха, имели право голоса.
Один голос особенно часто прерывал переговоры родителей с шадханом, и это был голос Хенне Рёсель, одной из многочисленных нищих двоюродных сестёр моего отца. Хенне Рёсель была достаточно хорошо знакома моей матери. Она часто приходила в лавку, чтобы попрошайничать под видом одалживания – немного муки, сахара или палочку корицы. По случаю обручения она прибыла с опозданием, одетая в неописуемые лохмотья, с искусственным красным цветком, воткнутым в нечёсаный парик. Она протолкнулась к середине стола, где сидел шадхан с бумагой и чернилами наготове, чтобы записывать статьи договора. По каждому пункту она высказывала свои замечания, пока не возник спор по поводу векселя, который мой дед предложил в качестве приданого, сторона хоссена настаивала на наличных. Никто не требовал своего так громко, как двоюродная сестра с красным цветком в парике, и когда кузены с другой стороны, казалось, смягчились и готовы были принять вексель, Красный Цветок вдруг встала и призвала их проявить твёрдость, чтобы их плоть и кровь не обдурили у них под носом. Несносная кузина наконец угомонилась, договор был подписан, счастье помолвленной пары было заверено вином, гости разошлись. И за всё это время, мать и рта не раскрыла, а отца едва было слышно.
Так была предрешена моя судьба. Меня в дрожь бросает от мысли о том, как мало шансов у меня было. Как близко я подошла к тому, чтобы вообще не родиться. Если бы нищая кузина в грязном парике одержала победу над своей семьей и разорвала помолвку, то моя мать не вышла бы замуж за моего отца, и я бы сейчас была нерождённой возможностью в сознании философа. Вполне оправдано поэтому моё желание подбирать слова самым тщательным образом и размышлять над каждой запятой, поскольку я описываю чудеса слишком великие для неосторожного высказывания. Если бы я умерла после первого вздоха, о моей истории всё равно следовало бы упомянуть. Ибо, прежде чем я смогла лечь на грудь матери, земля должна была быть подготовлена, и звёзды должны были занять свои места; миллион родов должен был умереть, испытывая законы жизни; мальчик и девочка должны были связать свои судьбы, чтобы вместе наблюдать за моим приходом. Я была в пути миллионы лет, я преодолела моря случайностей, покорила огненную гору закона, прошла по извилистой тропе человеческих возможностей. Многие были оттеснены обратно в бездну небытия, чтобы я смогла пробраться к существованию. И на последнем этапе, когда я стояла у ворот жизни, торговка рыбой с иссохшим морщинистым лицом, которой едва хватало ума, чтобы жить самой, явилась,
