Ложь и морок. Я открываю глаза и упираюсь взглядом в ту страницу «Колеса», над которой я задремал. «Солдат Ишин заколол штыком полковника Иванова, командира 6-й запасной батареи, тут же стащил с убитого лаковые сапоги (ради них и убил) и на снегу переобулся», - написано там. Избавления от жары и нездорового сна для меня нет и не будет. Нет и юбок, равно темных ли, разноцветных, нет и детей. Я - только дачник, причем бестолковый, а совсем не хозяин. Прадед мой умер, не успев научить меня ставить гостям самовар, я умею только складывать щепки, собирать обрывки желтых, мусорно рваных газет. Я наврал себе: на диване нет будущего, меня ждет только сердцебиение, кашель, изжога, неуютное утро с больными глазами от «Колеса», которое я дочитал при скудном свете, так и не удосужившись заменить лампочку. Жизнь - там, где рафтинг, дайвинг, кайтинг, каякинг, а епископ Никанор, которым ты гневно машешь у меня перед носом - это смерть, мой родной, только смерть. Жаль, что она мне этого не сказала.
Делать нечего, я допиваю коньяк, закрываю «Колесо» и бесцельно ворочаюсь. Поздно расстраиваться, спи, правнучатый племянник, - так я себя уговариваю. С мягким, утешительным звуком в траву падает яблоко. Через сто лет эта веранда сгниет, на ее месте окажутся новый дом, сад, семья, гости с поезда. Пионы и гладиолусы будут видны по пути от ворот по садовой дорожке. Хозяева возвратятся со службы все в той же обители - и накроют на стол. В двадцать втором столетии будут выпивать и закусывать? Будут. Чей-то племянник, неуклюжий, ленивый и неразговорчивый, все застолье проспит на диване.
- Эх ты, дачник, - ему скажет хозяйка. Скажет, впрочем, любя.
Евгения Долгинова
Уходящая натура
Шесть соток как фактор большой политики
Чтобы сжечь старое драповое пальто, нужны неженские усилия. Анна Эдуардовна, изображая безжалостность, режет его секатором. Пальто - «кофе с молоком», реглан, воротник «шалька», рябь мышиного помета - сыровато и весит с центнер, но Анна Эдуардовна непреклонно борется с хламом. Не бороться нельзя. Дачный опыт прямо-таки кричит: дай себе волю - и дом зарастет ветошью, как бурьяном, распрямится и восторжествует плюшкинская вещь - «старая подошва, бабья тряпка, железный гвоздь, глиняный черепок», - и будешь пробираться к родному холодильнику на цырлах, извиняясь перед ворванью за то, что ее потревожили.
Сосед Семенов, бывший конструктор, мнет газетку за оградой.
- Ань! Опять борзописцы. Слушай: себестоимость моего помидора - десять рублей одна штука. Ань, мне теперь это самое - что? Удавиться? Утопиться в пруду?
- Подтереться! - отвечает презрительная Анна Эдуардовна и спохватывается: - А картошка почем?
Но про картошку не пишут, и Анна Эдуардовна, плеснув на лоскуты бензинчиком, аккуратно бросает спичку. Соседу-демагогу отказано в эмоциональном сопереживании, и он бредет дальше по щебню, вверх по улице, ищет новую жертву. Напугали ежа этим самым - себестоимостью! Дачный труженик и не такое про себя слышал. Вот уж пятнадцать лет средства массовой информации объясняют ему, как дурно пахнет навоз, как бессмыслен и унизителен огородный труд, как сермяжна забота о корме. Всякий элегантный человек знает, что корм растет на стеллажах магазина «Седьмой континент», неэлегантный берет в руки тяпку. Природа - не храм, а рекреация, человек создан для отдыха, как буржуйская Рублевка - для медитации в кресле-качалке, для чаепития на веранде за круглым столом, под жасминовый дух, и чтобы бабочки бились о лампу, и чтобы романс фоном - «Душа была полна», и плечи зябко кутать в шаль с кистями. То есть культура, возрождение уклада, ренессанс традиции (к которой, уверен удачливый российский гражданин, он причастен генетически, по схеме «бабушка и водолаз»).
А шесть соток, значит, - бескультурье, чернота советской ночи: все враскоряку. Жопы вверх, полотняные лифчики, панталоны из-под трико, колорадские жуки в банке. Да вы сами как жуки. «Совок-с». - «Уходящая натура». - «Весь пейзаж засрали своими скворечниками». - «На непроглядный ужас жизни открой скорей, открой глаза!» Мы все это знаем, мы слышали.
«У русской дачи есть своя долгая и славная история, немножко подпорченная временами «шести соток», есть своя философия и сложившийся образ жизни. И, чего уж скрывать, этот образ жизни нам близок», - пишет глянцевый журнал «для дома и семьи», попутно уточняя про московский телефон, высокоскоростной интернет и зачем-то янтарный «клееный брус» - непременные атрибуты этой философии, этого лайф-, так сказать, стайла. Дивный новый мир «абсолютно полноценных коттеджей» (sic) самозванствует, прикидываясь потомком дворянского поместья, а «шесть соток» предлагается забыть как досадное пятно на биографии русской дачи («находился в местах лишения свободы») - и стереть его быстро-быстро, как постыдное воспоминание. Перестроить, перекрасить, освободить, расчистить, взорвать законсервированный здесь советский быт, устроить лужайку с пластиковыми креслами. Фрукты и овощи заказывать по интернету.
…Расправившись с драпом, Анна Эдуардовна тяжело задумывается: нравственно ли сжигать книжки? Они от возраста и не книжки уже, а целлюлоза, папье-маше. «Родная речь» 1974 года. «Рекомендации по эксплуатационному использованию гидроочистных сооружений». Валентин Пикуль, Юлиан Семенов, Петр Проскурин, Рафаэль Сабатини. Подшивки журналов «Химия и жизнь», «Наука и религия», «Роман-газета». Сборник вырезок «Домашнему мастеру - советы» и «Строим колодец сами». Она бы спросила у соседа Семенова, но он ушел хныкать про себестоимость к верхним дачам. Наверное, глотнул уже. А в будни спросить не у кого.
Пальцы бредят грядками
«Если произвести элементарный подсчет затрат на выращивание овощей, то становится очевидна убыточность дачного производства: дешевле купить, чем вырастить. Но даже принимая во внимание финансовую нерентабельность дачи, нельзя забывать об «особенностях национальной экономики». У многих дачевладельцев нет альтернативы: на основном рабочем месте либо не платят зарплату, либо она очень мала, либо человек вовсе безработный. Те самые деньги, на которые дешевле купить, просто негде заработать», - пишет социолог Ирина Чеховских, и мы читаем это с большим удивлением.
Во- первых, и с элементарным подсчетом все равно получается профит. Дом, где «шинкуют, и квасят, и перчат, и гвоздики кладут в маринад», -по-любому в выигрыше. Посчитайте стоимость ста банок маринадов, пятидесяти - отменного варенья, корзин лука, чеснока и моркови, нескольких мешков картошки, сушеных яблок, домашнего вина из крыжовника и всего прочего - да если конвертировать это в московские розничные цены… Не говоря уж о грибах-ягодах, которые растут не на сотках, но все равно поблизости. Проблема: не все доживает до весны - городская квартира не лучшее хранилище. Картошка мерзнет, а банки взрываются, где-то пробивается нежная вербная плесень. Но, поднатужившись, можно освоить запас к февралю, часть банок раздарить (в итоге выходят обмен, бахвальство рецептами и свифтовского накала дискуссии о градусе уксуса, легитимности лимонной кислоты и канцерогенности новомодных консервантов), а другую часть передать в Москву взрослым детям - безмятежным идиотам, покупающим картошку по 20 рублей, а помидоры по 80, - о чем они себе думают, пустодомы?
Во- вторых, рыцари шести соток - далеко не всегда бедные люди. Материальное расслоение в рамках одного дачного кооператива - тема, ожидающая серьезного исследователя. До начала 90-х: социально однородное сообщество, очень небольшая дифференциация по наличию машины и парника, крытого где стеклом, а где полиэтиленом (на урожае не сказывается), нарядности инвентаря и шиферной либо из оцинкованного железа крыши. А так, собственно, все равны, - итээры, гуманитарная интеллигенция, кандидатам наук доплаты и льготы. Стало: дворцы и хижины, «мерсы» и «запорожцы», глухой железный забор и соломенно-хрупкий штакетник. Иван Иваныч «удачно поучаствовал» в акционировании предприятия (ага, знаем мы это «повезло», знаем), а Сидор Сидорыча сократили вместе с его оборонным КБ, он нынче служит вахтером на кондитерской фабрике и подрабатывает переводами - его технический английский блестящ, спасибо гонке вооружений. Тамара Робертовна открыла турфирмочку и засверкала всеми турецкими солнцами, а Азалия Кирилловна так и сидит на учительском пайке.
Так зачем Робертовна возводит трехэтажную кирпичную хрень на малометражном участке, а Иваныч бацает для внуков бассейн с подогревом на бывшем отхожем месте? Почему не сваливают к социально близким, в нуворишский поселок на обочине Симферопольского шоссе? Что за брильянты на субботнике? С одной стороны, жизненно важно, чтобы Азалия скрипела зубами и поджимала губы, а сноб Сидорыч бесстрастно, но регулярно сплевывал желчь, мимо проходя, - без этого и осетрина в рот нейдет, но с другой - есть что-то еще. Рефлекс, сантимент, навык, «зов земли»? «Вписавшееся в рынок» меньшинство окучивает картошку, разводит номенклатурные цветы гладиолусы, демократично обменивается с не вписавшимися огуречной и клубничной рассадой и способно до слез расстроиться из-за фитофтороза или «мозаики» (вирусное заболевание помидоров). Правда, эффективный Иваныч уже не способен наклоняться из-за кенгуриного пуза, - так для выкапывания картошки привозит гастарбайтеров из города.
