Именно в это утро президент колледжа, сейчас спрятавшийся, словно в кокон, в свои личные молельные покои в часовне[64], пребывал в плохом расположении духа. Во-первых, эксцентричные маневры Фена на «Лили Кристин III» потрясли его сильнее, чем он хотел бы в этом признаться; во-вторых, в «Санди таймс» отказались напечатать его стихотворение; и в-третьих, еще в мальчишеские годы он привык получать ланч в час дня и никак не мог после своего назначения привыкнуть к задержке этой трапезы до половины второго. Когда в час дня началась служба, его желудок ныл от голода, а ко времени чтения второго отрывка из Священного Писания гастрономические мучения президента достигли апогея, и на все оставшееся время он погрузился в тоскливое болезненное состояние, пагубное для любого праведного порыва. Неудивительно, что он нахмурился, когда девушка с голубыми глазами и золотыми волосами вошла в «Кухню ведьм»; он нахмурился еще сильнее через несколько мгновений, когда появились Фен и Кадоган, громко перешептываясь, а когда через короткое время вслед за ними вошли двое мужчин в темно-синих костюмах, чьи познания в англиканской литургии были крайне поверхностны, он уже не скрывал возмущенного взгляда.
Для того чтобы подобраться как можно ближе к девушке, Фен и Кадоган направились к общественной скамье возле хора. Сцилла и Харибда устроились поблизости. Служба шла своим чередом с непринужденным изяществом, и пока она не завершилась, никто не двинулся с места. Фен, не любивший пение членов прихода, развлекался тем, что сверлил взглядом всякого, кто открывал рот. Кадоган, отказавшись от воспоминаний о мучительных событиях, в которые он был вовлечен, присоединился к президенту в смутных мечтаниях о ланче (по неудачному совпадению, первый отрывок из Священного Писания в основном касался яств, которые разрешалось употреблять в древности приверженцам иудаизма). Девушка скромно молилась. Сцилла и Харибда падали на колени и поднимались с явной неловкостью. Казалось, что только во время чтения «Отче наш» они могли взять верный тон, но, к несчастью, не знали, что в одном месте службы эта молитва читается не полностью, и поэтому произнесли: «Ибо Твое есть Царство…», в то время как все прихожане уже возглашали: «Аминь!»
Но только в конце службы обнаружились настоящие проблемы, связанные с их местоположением. Строгие правила соблюдения старшинства предписаны при исходе из часовни, и за тем, чтобы они неукоснительно соблюдались, следят дежурные, избираемые из числа студентов. Женщины, и так изолированные, как в восточном серале, выходят через отдельную дверь. Хор во главе с капелланом следует в ризницу в восточной части часовни, пока все еще стоят. И основная часть прихожан выходит через западные двери по порядку, начиная с президента и преподавателей. Дело в дальнейшем замедляется привычкой вставать на колени. Тот, кто не уверен, в каком порядке совершаются все эти действия, должен почесть за лучшее вжаться в скамью, изображая, что добровольно слушает орган, пока все не уйдут.
Трудность в данном случае состояла в том, что, если девушка с голубыми глазами могла уйти немедленно и беспрепятственно, ни Сцилла и Харибда, бывшие далеко от двери, ни Фен и Кадоган, стоявшие еще дальше, и не рассчитывали выбраться наружу за три минуты; тем более что Фен не сидел вместе с другими преподавателями во время службы, не мог протиснуться через толпу и присоединиться к ним. Девушка это явно понимала. Вышла бы она во время службы, они изобразили бы приступ дурноты и последовали за ней тотчас же. Но теперь, когда служба закончилась, разве что внезапно приключившийся апоплексический удар мог бы помочь друзьям выбраться из здания в обход заведенного порядка.
Девушка ушла немедленно после того, как произнесли благословения, как раз в тот момент, когда органист начинал так называемую «дорическую» токкату[65], и как раз в тот момент, когда до Фена и Кадогана стало доходить, какое препятствие их ожидает. Трех минут ей с лихвой хватило бы, чтобы затеряться в запутанных закоулках колледжа и прилегающей территории, и было ясно как день, что преследователи могут ее больше никогда не увидеть. Дежурные, очень угрюмые и мускулистые, предотвращали любое проявление беспорядка. Оставалось только одно. Фен шепотом объяснил, как именно следует поступить, и так они и сделали: пристроились в конец процессии хористов и с капелланом, одетым в пурпур, замыкавшим их ряды, выбрались наружу. Уголком глаза Кадоган видел, как Сцилла и Харибда, вставая со своих мест, были задержаны одним из дежурных. Второй, застигнутый врасплох столь необычным способом выхода из часовни, не шелохнулся до тех пор, пока не стало слишком поздно. Сосредоточив взгляд на тощей шее и спине облаченного в стихарь баса северного клироса впереди него, Кадоган следовал своим путем, вписавшись в торжественное и размеренное шарканье очереди по направлению к ризнице.
Очутившись внутри ризницы, они оба тотчас же торопливо раздвинули толпу хихикающих мальчиков из хора и выскочили из дверей, ведущих в северный дворик. Капеллан бросил на них суровый взгляд.
– Тихо! – прикрикнул он на мальчишек и прочел заключительную молитву. В конце ее внезапная мысль осенила его: – И да ниспошлет Господь профессорам этого древнего и благородного университета должное чувство достоинства Дома Твоего вкупе с чувством их собственного достоинства. Аминь.
Во дворе девушки не было. Парсонс не видел ее так же, как и слонявшиеся без дела студенты, которых расспросил Фен. Улица Сент-Джайлс была пуста во всех направлениях.
– У юристов, – заметил Кадоган, – есть, кажется, такой термин – «вещественный свидетель». Тогда эта девушка, пожалуй, может быть…
Фен перебил его. На его худом красноватом лице застыло выражение растерянности, а его волосы топорщились сильнее обычного.
– Она должна быть где-то в колледже, но в то же время я не представляю, как мы сможем обыскать все комнаты в этом месте… Давай пройдем насквозь по направлению к южному дворику.
Это был неудачный выбор. Южный дворик, с его фонтаном в стиле рококо в центре и колоннадой в стиле эпохи Иакова I[66], был пуст, если не считать молодого бездельника, обладателя болтающегося красного галстука и зеленых вельветовых брюк. Из его смущенного заикания они не извлекли никакой информации.
– Что ж, мы, кажется, ее упустили, – сказал Кадоган. – Как насчет ланча? – Он не любил пропускать время еды.
– … Впрочем, можно и в других местах посмотреть, вполне очевидных, – отозвался Фен, игнорируя это требование «котлов мясных»[67]. – То есть в часовне. Пойдем обратно!
– Хоть какой-то ланч был бы очень кстати…
– К черту ланч! Она не могла уйти далеко. Пошли, и хватит скулить, как голодное животное. Это отвратительно.
И они вернулись в часовню. Там не было ни души, как и в ризнице. Из ризницы совершенно темный переход ведет в помещение с каменным полом, где расположены комнаты нескольких преподавателей. Здесь есть выключатель, но никто и никогда не может найти его, и никто и никогда не воспользовался им. Было довольно неосторожно со стороны Фена и Кадогана войти в эту тесную черную расселину. Слишком поздно вспомнил Кадоган о существовании Сциллы и Харибды, лишь тогда, когда почувствовал, как чья-то рука, словно стальными тисками, зажала его талию из-за спины и он услышал сдавленный крик Фена. Эти полузабытые, незначительные персоны в пьесе о погоне, по поводу которых они отпускали насмешливые комментарии, вдруг вышли на передний план из тумана, превратившись в опасную реальность. Кто-то сильно и умело сжал большим и указательным пальцами обе ветви сонной артерии Кадогана чуть пониже ушей. Он пытался крикнуть и не смог. В те несколько мгновений, прежде чем потерять сознание, он слышал слабые, до смешного слабые звуки потасовки рядом с собой. Силясь избавиться от свирепой хватки, он вертел головой из стороны в сторону до тех пор, пока не потемнело в глазах.
Глава 6
Случай с достойным возничим
– «Фен не остается в стороне», – сказал Фен. – «Возвращение Фена». «Дон бросает вызов смерти». «Повесть о Джервейсе Фене».
Кадоган со стоном открыл глаза. Его удивило, что это ничуть не изменило зрелище, представшее перед ним, разве что узор из зеленых и фиолетовых звезд исчез и на его месте возникли оранжевые мячи для гольфа. Фон оставался таким же черным, как прежде. Он закрыл глаза, и шары для гольфа ушли, зато опять появились звезды; он снова застонал, но на этот раз гораздо более осознанно. Рядом с ним что-то бубнил Фен. Кадоган начал болезненно ощущать свое тело. Он пробовал шевелить конечностями, но мало преуспел в этом, так как его ноги и руки были связаны. Потом он потряс головой и внезапно почувствовал себя гораздо лучше. Более того, нанесенный ему удар не сделал его слепым, как ему сначала показалось: слева над собой он увидел тонкий белый луч света.
