Мое имя всегда казалось мне… пустым. «Идущий по начертанному пути»… Что сие означает? В сущности, ничего. Я иду куда-то и откуда-то, то быстро, то медленно, но не знаю, ни сколько продлится мой путь, ни чем он должен завершиться. И что самое обидное, неизвестно, кем и с какой целью начертана моя дорога. Мной самим? Ерунда! Даже невинное желание побыть в целебном одиночестве было вдребезги разбито капризом одного-единственного человека, пусть и облеченного могуществом, сравнимым с моим. Я иду, иду, иду, сознавая, что в каждый момент существования могу быть остановлен и для этого нужно так мало… Нужно всего лишь дать мне на время хоть какое-нибудь имя.
О, разумеется, я счастлив быть поименованным, ведь вместе с собой имя приносит и охапку ограничений, в пределах которых мне надлежит существовать, бесформенный океан сжимается до размеров хрустального бутона, отражая… Да, чужие чаяния, но своих у меня все равно нет.
Можно назвать меня демоном, и я не смогу выйти за границы отведенного мне пространства. Можно назвать Мастером, и я буду вершить правосудие и защищать невиновных, буду рисковать собой, но не по собственной воле, а потому что имя, на краткий срок выданное мне в пользование, не терпит пререканий. Еще раньше, в день совершеннолетия, меня назвали Разрушителем…
А что, если бы это слово никогда не прозвучало? Что, если бы я так и оставался в неведении относительно своей природы? Мне жилось бы счастливее? Вряд ли. Но, возможно, я получил бы другое имя, слабее, зато добрее и теплее. Мать народа гройгов рассказывала, что первого Разрушителя, допущенного к жизни, старались уберечь от знаний о себе самом, и это привело к сумасшествию при первом же явлении Пустоты. Верю. Но теперь понимаю, в чем была допущена главная и единственная ошибка.
Драконы, охваченные страхом и потому хранящие молчание, не дали своему творению имени, которое могло бы врасти в плоть и кровь чудовища, сковывая страшную суть. Правда, подобное имя обретает могущество, лишь будучи данным по любви или с надеждой, а любили ли мои родичи… да хотя бы меня? Ни минуты. Боялись или ненавидели, не более. А Маллет надеялся так сильно, как только умел, потому и поймал меня в сети имени. И те, кто время от времени называет меня Мастером, тоже надеются, неважно, быть оправданными либо непойманными, главное, их надежда горяча настолько, что вплавляет в мое сознание очередную горстку звуков, заставляя делать все возможное, только бы погасить вновь разожженные огненные завесы, отделяющие меня от… свободы?
Я не знаю, что мне делать с ней, этой клятой, столь желанной многими своенравной госпожой, потому что у меня не припасено на сей случай ни единого имени, пусть и самого завалященького. А поименовать себя сам я не могу по той же простой причине: не люблю и не надеюсь.
Только добравшись до предместий Виллерима, я понял, сколько бед могут принести размышления на отвлеченные темы. Кто нужен был мне в столице? Милорд Ректор или мой старый знакомец Рогар. Но Ксаррон, если не изменил своим привычкам, делает сейчас вид, будто покушается на целомудренность пышнотелых селянок в загородной резиденции, а где искать Мастера, вряд ли известно даже богам. Может быть, он и вовсе отправился навстречу младшему принцу, от общества которого я поспешил избавиться при первой же удобной возможности. Но если так, поостерегусь встречаться с Рогаром в ближайшее время, потому что он вряд ли обрадовался такому подарку, как Рикаард, тем более инициированный. Учитывая все выше перечисленные обстоятельства, хочется спросить: зачем я тогда вообще пришел в Виллерим?
«Затем, что тебе настоятельно требовалось куда-нибудь прийти. И затем, что до ближайшего входа в Поток было значительно дальше, чем до столицы Западного Шема».
Спасибо за пояснение, но, пожалуй, именно сейчас бесцельное плавание меж Пластами меня не прельщает. Хотя… Я бы не отказался от возвращения.
«Домой?»
Именно. Сдается мне, дома я смог бы найти успокоение быстрее, чем где бы то ни было. А на крайний случай там под рукой всегда есть кубок с «алмазной росой».
«Это означает, что ты…»
Да. Я простил деяние Шеррит. И ее саму.
«А не поторопился?»
Я понял, как ей было страшно.
«Неужели?»
Уверен. Знаешь, самая неприятная спутница страха — беспомощность, которую ощущаешь, глядя на нечто, не поддающееся объяснению. Вернее, не находящее объяснений в твоей душе. Когда того парня разрывало на кусочки, я испытал именно такой страх. Будь в деле замешана магия, мне было бы легче легкого прекратить его мучения, но он… Он сам убивал себя, по собственному желанию, стремясь ощутить всю полноту свободы, и в то же время не понимал, к чему приведет хаос получивших самостоятельность мыслей. Ему было страшно, барахтавшемуся в бурном потоке смешанных чувств, но каким-то чудом выйдя за пределы плоти, его страх эхом отдавался внутри меня.
«Очень странно», — качнула крыльями Мантия.
Странно?
«Ты не входил в Единение сознаний, любовь моя, даже близко не подбирался, и тем не менее утверждаешь, что слышал чужие мысли».
Так и было.
«Этого не могло быть».
Или она попросту ничего не слышала, одно из двух. И если второй вариант окажется правдой… Нет, прежде чем впадать в панику, попробуем рассудить хладнокровно. Мантия существует и действует не только параллельно моему сознанию, а во взаимодействии с ним, приводящем к возникновению единого поля мыслей. То бишь думаем мы каждый о своем и в своей собственной манере, но наши размышления словно кидаются в общий котел. Хочешь, можешь зачерпнуть и попробовать кипящее варево, не хочешь — отвернись. Правда, могу быть уверенным, что моя спутница ни на мгновение не прекращает сию трапезу, а стало быть, объяснением ее удивлению может служить лишь одно: мысли, гулким эхом терзающие меня, принадлежали не мне…
Можешь думать все что угодно, но я доверяю тому, что прочувствовал на собственной шкуре. По-твоему, так поступать неправильно?
«Правильно, за одним только отличием…».
Каким?
«У тебя нет шкуры. Никакой. Ты ничем не можешь отгородиться от мира, и в этом твой великий дар и твое вечное проклятие».
Меня и такой малостью обделили? Ну спасибо, родственнички!
«А как иначе можно было добиться желаемого? — Тон Мантии стал извиняющимся. — Разрушитель должен замечать все происходящее вокруг него, от смены направления ветра до шелеста росинки, скатывающейся по листу, от удара до движения ресниц».
Только замечать?
«Сначала замечать, потом реагировать, ибо как заповедовали нам боги, ничто не должно происходить без повода и без цели, даже разрушение».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
