Не знаю, с материнским ли молоком гройги впитывают традицию почитания Разрушителя или обучаются этому под присмотром старейшин, но тот, что встретился сейчас мне, уроки уж точно не прогуливал, потому что после минуты молчания, способной показаться вечностью, прижал к груди сжатые кулаки и произнес, без какой-либо торжественности, а просто и обыденно, совсем по-домашнему:
— Мой дом — твой дом, брат.
Надеюсь, моя рассеянная улыбка не оскорбила священные чувства гройга, предложившего разделить с ним кров, но я не мог придумать ничего умного, а тем паче мудрого, чтобы достойно ответить на щедрое предложение. Начать отказываться и уверять, что мне нужно не больше, чем кружка эля? Глупо. Воспользоваться свалившейся на голову удачей по полной? Стыдно. Вот и остается только кивнуть и усесться за стол, оказавшийся на пятачке между полосами света, потому что гройг не продолжил расспросы, а отправился на кухню за едой и питьем для названого родича.
А если вдуматься, спросит ли он меня вообще о чем-нибудь? Я знаю священнее слова, но более того, я знаю полное имя Старой Гани, имя, которое покидает пределы архипелага Маарис только в памяти ее сыновей, ушедших в большой мир. Мое знание уравнивает меня во всех правах с хозяином трактира, а разве равные мучают друг друга ненужными и обременительными вопросами?
На стол передо мной опустилась миска с ломтями свежезакопченной свинины и масляных лепешек, самой подходящей закуски под… Ну конечно же под харку! Разлитую в крошечные стаканчики, потому что на дворе еще светлый день и отпускать сознание на волю, а тело в постель преступнo рано.
Гройги пьют свой знаменитый напиток, не стуча посудой и не провозглашая тостов, предпочитая выражать торжественность момента молчанием, и в чем-то они правы. Встать, задержать дыхание, дождаться наступления полной тишины, в которой кажется, что даже заоконная жизнь приостановила свой бег, посмотреть в глаза друг другу и опрокинуть прозрачную жидкость в рот, причем желательно сразу в горло, потому что вывести жгучий привкус с языка иногда не удается и за несколько часов непрерывного полоскания. Поставить опустошенный стаканчик на стол, уважительным поклоном почтить мастерство хозяина, приготовившего столь знатное угощение, и только потом позволить себе рухнуть на лавку, потому что харка, вмиг долетевшая от горла до желудка, расслабила все тело. Ненадолго, всего лишь на несколько минут, но как блаженны эти минуты!
— Теперь я верю, что ты видел мать моего народа, — важно сообщил гройг, убирая больше не нужную посуду и придвигая мне кружку с тихо пенящимся элем.
— Только теперь? Почему?
— Пить харку умеют только на Маарис. Здешние люди ни грийса[3] не знают о пище и питье моего народа.
Он степенно удалился, оставляя меня наедине с едой, потому что наивысшим почтением, оказываемым гостю, для гройга является именно полная свобода последнего. В том числе и свобода вкушать пищу таким способом, каким заблагорассудится, и ни в коем случае не прерывать сие замечательное действо разговорами.
Особого голода до глотка харки я не испытывал, но забористый напиток разжег аппетит, и два с половиной ломтя мяса оказались в моем желудке быстрее, чем можно было ожидать, а за ними последовал хлеб, смоченный элем, но уже с гораздо меньшей скоростью, потому что на смену времени насыщения пришло время сытой неги.
Как немного нужно иногда, чтобы получить помощь.
«И еще меньше, чтобы найти дружбу».
О нет, не скажи. Если вспомнить мои попытки обзавестись друзьями, можно утверждать, что сей путь весьма тернист и долог.
«Так казалось тебе, ведь ты стремился обрести друзей».
Если продолжить твою логическую цепочку, получается, мое стремление мне же и мешало?
«Разумеется… Когда твои действия подчинены определенной цели, не являющейся тайной для тебя самого, малейшее промедление кажется невероятно долгой задержкой. А когда не думаешь, чего хочешь достичь, получая результат, удивляешься, как легко он пришел».
Шорох открывающейся двери. Еле слышные шаги, говорящие о том, что вошедший умеет находить общий язык с песком, рассыпанным по полу, у меня бы так ни за что не получилось. Человек, а это именно человек, что подтверждают характерные для людей пропорции и движения, проходит мимо, направляясь прямо к стойке, высокий, статный, чего не в силах скрыть просторная неприметная одежда, рыже… Точно, рыжеволосый: солнечный луч ржавым золотом вспыхивает на волосах незнакомца. Впрочем, незнакомцем он остается для меня ровно до того момента, как произносит, обращаясь к хозяину трактира:
— Доброго дня.
Тон приветствия, хмурый и немного тревожный, словно нарочно спорит со смыслом двух простых слов. Доброго? Ну-ну. Таким голосом удобнее желать умереть или весело провести похороны. Что же случилось, старина Борг?
— Вам как всегда? — бесстрастно спрашивает гройг не для того, чтобы получить ответ, а лишь исполняя обыденный ритуал.
— Да.
Рыжий неожиданно устало опирается о стойку, наблюдая, как эль льется в пузатую кружку и покрывается шапкой пены, потом берет в руку посуду с выпивкой, поворачивается, пробегая взглядом по трактирному залу. Разумеется, не ища свободное местечко, ведь в середине дня можно занимать любое, на собственное усмотрение, потому что других претендентов нет. Нет, Борг делает то, к чему привык за последние… Дайте-ка прикинуть. Лет пять, не меньше. А до того, будучи простым полевым агентом, он не только глазами, но и руками обшарил бы сие заведение, дабы убедиться в отсутствии возможной опасности, но, слава богам, старые привычки все-таки стираются из памяти. Не до конца, разумеется, иначе они не носили бы свое гордое имя, но достаточно, чтобы можно было считать их обладателя изменившимся. Я же, на свою беду, с последнего посещения столицы изменился едва ли, потому что взгляд рыжего, добравшись до меня, дальше не сдвинулся ни на дюйм.
Борг медленно подошел к столу, за которым расслабленно отдыхало мое бренное тело, остановился, нависая грозной громадой, немного помолчали с нарочитой горечью изрек:
— Всякий раз, когда я встречаю тебя, происходит много всякого, сначала кажется, что хорошего, но когда присматриваешься, задыхаешься от боли. Что ожидается в этот раз? Чью жизнь ты собираешься разбивать?
Карий взгляд по-прежнему умен и рассудителен, прошедшие полгода не добавили новых морщинок ни на лоб, ни к уголкам глаз, но лицо в целом выглядит немного осунувшимся, словно Борг последнее время обедал редко и урывками, а долгого сна и в глаза не видел. Наверное, дела не позволяют вести размеренную жизнь, особенно после того, как его высочество Дэриен излечился от своего недуга и стал вызывать куда больший интерес у недругов.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
