Выдре сидеть, мошкару кормить? Масштабов нет, лесов мало. Опять же вся коммуникация в его руках.
— Ну а вы сможете собрать сюда в лес своих людей? Ну хотя бы человек тридцать на первый случай?
Старший, Степан Науменко, молчал. Средний брат, Василий Ефимович, подумав, ответил:
— Это можно. Сколько даешь времени?
— Сорок восемь часов, — улыбнулся Ким.
— Малость пожадничал… Трое суток — пойдет?
— Договорились…
Уха поспела. Голодные разведчики набросились на еду.
Вечером Ким сказал Куркову:
— Сегодня пойдешь со мной ночью в село… Проведем карательную акцию… Будем судить убийцу Кочубея.
— Так точно, товарищ командир! — радостно ответил Курков.
Ким улыбнулся:
— Вопросы есть?
— Опять я чего-то не пойму, — вздохнул Курков. — Вроде велели не раскрывать себя, а немцы же — они тоже не дураки, поймут, чьих рук это дело.
— Теперь это уже не так важно. С местными людьми связь установлена. Можно и посвободнее. А отомстить нужно… Ты все к складу рвался… Подожди, устроим еще фейерверк… А сейчас нужно, даже с точки зрения воспитательной, дать понять: в округе появилась власть. Она карает предателей… Вот с завтрашнего дня ты займешься минированием железнодорожных линий, мостов…
— Все понятно, товарищ Ким!
— Наконец-то, слава богу!
…Вот как спустя почти тридцать лет описывает в своем письме автору этой книги суд над предателем Дмитрий Павлович Шаворский — человек из местных, впоследствии вошедший в группу Кима:
«…С помощью Науменко Гнедаш установил имя полицая, убившего Кочубея, а также, где тот живет. Ночью Гнедаш, Курков и еще трое подошли к домику. Курков стал стучать в дверь. Послышался голос: «Кто там?» Курков ему: «Иди, пан офицер вызывает». А Гнедаш по-немецки крикнул: «Komm her!» Полицай отворил дверь, тут его и взяли. Повели на могилу, где Кочубей похоронен. Там судили. Присудили к казни…»
Глава VII
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ С МОСКВОЙ
Небольшой зал старинного особняка с невысокими колоннами. Сцена. Экран для кино. Собравшиеся чего-то ждут, переговариваются шепотом. Входит военный с четырьмя шпалами в петлицах, и все встают. Затем, повинуясь его жесту, снова садятся в стоящие рядами кресла. Полковник оглядывает притихших курсантов. Он говорит:
— Я вижу у некоторых тетради, блокноты — все это лишнее. Записывать ничего не нужно, учитесь запоминать все с первого раза, оттачивайте, тренируйте свою память. Память — оружие разведчика. Это первое. Второе — многие из вас москвичи, имеют родных в Москве. Никаких свиданий, никаких встреч. Письма посылать можно с указанием номера полевой почты, и все. В письмах никакого намека, что вы в Москве. Третье: времени у вас очень мало. За несколько месяцев вы должны пройти большую, напряженную программу. Не теряйте ни одного часа. Впитывайте в себя каждое слово своих наставников. От этого зависят успех и ваша жизнь. Там, в тылу, поздно будет учиться…
Ветхий деревянный дом с примыкающим к нему садом был скрыт от посторонних взоров. Такие домики и сейчас можно увидеть в столице. Но здесь пробыли недолго. Ночью подошли машины и вывезли всех куда-то за город. Дважды школа меняла адрес. Делалось все для того, чтобы устранить всякую возможность засечь разведчиков еще до того, как они уйдут в тыл.
Учение началось с самого обычного. Пришел наставник. Познакомился с курсантами. Себя велел называть старшиной. У Клары спросил, держала ли она когда-нибудь в руках револьвер.
— Держала… Папа показывал, — отвечала она.
— Дареный, с гражданской? — спросил старшина, который, конечно, знал, кто такая Клара и кто ее отец.
Клара кивнула.
— Но стрелять не приходилось?
— Нет…
— Ну и ладно. Научишься, девочка. Глаз у тебя хороший.
— Почему вы так уверены?
— Уверен? Я вижу. Я таких, как ты, обучил с сотню, наверное… Все — там, работают ребята.
Он помолчал.
— Ну, получай, — он подал ей ТТ и стал объяснять, как надо держать его. Заметив легкое дрожание руки, по-отечески, совсем как ребенка, погладил Клару по голове, приговаривая: «Ну, милая, успокойся. Это учение». Первый день она стреляла по мишени. Учитель хвалил ее, хотя Клара видела, что пули ложатся в пределах большого белого круга — за пятым номером: черное яблочко было недосягаемо.
Потом — урок немецкого языка. Слушали пластинки с немецкой речью. Почему-то особенно нажимали на слово «натюрлих». Пластинка повторяла его раз двадцать.
— На этом слове немцы проверяют произношение, — пояснил наставник.
Во время перерыва в комнату вошел пожилой военный, без знаков различия в петлицах. Он весело оглядел курсантов и сказал:
— Устали? Вижу, пробежка требуется. А ну на улицу, в сад!
Все гурьбой вышли в небольшой тенистый садик за домом и разбрелись по аллеям. Спустя несколько минут военный хлопнул в ладоши:
— Так!.. Теперь сюда. Вот что, товарищи, ходить надо иначе. Прошу наблюдать за мной…
И он пошел по аллее. Потом спросил, кто что заметил в его походке.
Курсанты отвечали:
— Быстро…
— Красиво…
— Плавно…
Потом кто-то сказал «неслышно», и наставник поднял руку:
— Вот верно — неслышно. И вам надо научиться неслышно ходить. Носок нужно поднимать выше, чтобы стопа приняла форму пресс-папье… Вначале наступаешь на пятку, но плавно, без стука, потом этак припечатываешь и закругляешь носком. Ясно? Начали…
Все это было ново, захватывающе. Настроение Клары чувствуется в ее письмах домой. Вот одно из первых, датированное
