с тех пор, как я ее не видела, по-моему сильно поседела (так мне на фото кажется).
Сестренка Неля пишет, что завидует мне, говорит: «ты все-таки серьезная (!) девочка… Мне мама все время тебя в пример ставит…» Меня это очень рассмешило. Ведь я какая была упрямая и взбалмошная, такая и осталась, может только немножко самостоятельнее стала. Ведь мне уже семнадцать исполнилось. Я ей написала, чтобы она не унывала и постаралась обязательно окончить 10-й класс, а потом кончится война, и мы вместе пойдем в институт.
P. S. Папа, наверное, будет доволен, если узнает, что я теперь умею стрелять, и, говорят, неплохо. Если будут спрашивать, какая у меня профессия теперь, скажи — учусь на связистку. И все. Клара».
«Связистка» проходит практику. Ее учат минировать, разводить костер без дыма, с одной спички. Периодически устраивались проверки. Приезжало начальство. Один пожилой полковник, наблюдавший работу будущих разведчиков, заметил, вздохнув:
— Какой материал!.. Способные ребята… Мне б их годика на два на выучку, и потом хоть к самому фюреру в логово. С легкой душой отпустил бы…
— Нас торопят, Петр Федорович, — ответил начальник курсов.
— Понимаю, голубчик, все понимаю. Война…
Темп становился напряженнее и напряженнее. Требования жестче. Теперь Клара училась стрелять на свет, на звук не целясь. Походка ее стала легкой, неслышной.
Но все реже звучал ее смех. Исчез девчоночий блеск в глазах, жесты стали скупыми, точными.
«Быстрее, быстрее!» — требовали наставники, когда во время работы с рацией перед радисткой неожиданно возникал муляж и нужно было сбросить его выстрелом в считанные секунды. Наставники добивались полного автоматизма движений. Те чувства, эмоции, особенности характера, которые могли помешать отработке профессиональных навыков, надлежало устранить, вытравить. Людей поднимали в любой час ночи, уставать, проявлять слабость было нельзя. Раздражаться было также нельзя. Ошибаться — нельзя, забывать — нельзя. Плакать и жаловаться тоже нельзя. Нужно было все понимать, на все быстро, правильно реагировать и все уметь. Тот опыт, который человек обретает в нормальных условиях годами, десятилетиями жизни, своих собственных ошибок, разочарований, прозрений, должен был быть передан в какие-то полгода. Не всякий мог выдержать это. Но ведь и в школу отобрали лишь самых сильных.
Однажды вечером после занятий командир собрал группу и сказал:
— …У кого в Москве есть родные — можете навестить. Форма одежды — военная. Легенда: вашу часть перебрасывают через Москву на восток. Отпустили на два часа до отхода поезда. К двадцати трем часам быть на месте. Приказ ясен?
Быстро переодевшись, земли под собой не чувствуя, Клара выбежала на улицу.
— Куда? — раздался позади голос.
Клара обернулась. Вслед за ней шаг в шаг шел Ваня Курский. Она ответила:
— К маме, на Ново-Басманную…
— Можно с тобой? Родных у меня здесь нет. Пройдусь хоть по улицам, а? — спросил он.
— Пойдем, — согласилась Клара.
Ваня Курский был длиннющий, веселый парень, шутник и лучший самбист в школе. Он вначале пытался было ухаживать за Кларой. Но она отнеслась к нему с легкой дружелюбной иронией. Выйдут все в лес. Он за ней. Норовит рядом, начнет стихи читать. А Клара: «Давай, давай, Курский, лезь на дерево, устанавливай антенну». Они обычно держались вместе — Клара, Ваня Курский и Надя Курочкина. Они втроем должны были быть заброшены в центр Гнедаша. Девушки скрытно соперничали между собой. Надя тоже считалась очень способной радисткой. Но по стрельбе, политподготовке и топографии впереди шла Клара.
…Дойдя до Ново-Басманной, Клара остановилась и сказала своему спутнику:
— Юра, ты извини, но мама у меня строгая. Если мы придем вместе, она подумает что-нибудь. Потом будет переживать.
Он поджал губы и ответил с наигранным равнодушием:
— Та! Я и не пойду. Постою в парадной…
— Ну, ладно. Я быстренько. Постой, сколько времени сейчас? Девять? Я могу быть дома до четверти одиннадцатого. Час с четвертью… Замерзнешь?
— Хо! Я за это время дважды в кино успею.
Они подошли к дому № 12 и завернули во двор. Все то же. Вот где совсем ничего-ничего не изменилось. Чернеют два клена, голые, обсыпанные снегом. Бочка из-под извести так и стоит в углу. И скамеечка у стены. Клара сразу словно бы окунулась в детство. На мгновение она закрыла глаза, и ей почудилось, что вот сейчас откроет их — и снова день, солнце, школа, мальчишки, подруги — и ни облачка впереди.
Она открыла глаза. Солнца нет. Никого нет. Черная громада дома без единого просвета в окне. Только белеют крест-накрест наклеенные бумажные ленты на стеклах. Все то — и все другое. Тоска охватила ее сердце. Но она тотчас взяла себя в руки. Что за глупости! Она здесь, в Москве, у порога своего дома. Вот сейчас вбежит в квартиру — и там мама. Папа тоже, наверное, дома уже. Мама достанет где-то запрятанную банку варенья. И они снова будут все вместе. Она заторопилась и быстро пошла к парадной.
— Так я пошел, — вздохнул Ваня Курский, о котором она совсем позабыла. — Значит, ты так и не позволишь мне познакомиться с будущей тещей? — пошутил он вслед ей. Но Клара его уже не слышала. В парадной было темно. Нога ее привычно скользнула по знакомой ступеньке, и она быстро взбежала на второй этаж. Пятая квартира. К Давидюк — четыре звонка. Но звонок не работал, она постучала. Шаги. Мамины шаги. И вот уже она обнимает плачущую маму.
— Папа дома?! — был первый ее вопрос.
— Дома… Прилег он. Он очень много работает, устает. Ты надолго?
— Мамочка, я на часик…
— Боже, у меня ничего нет…
— Какие пустяки, мамочка, я сыта…
— Ты сильно вытянулась, но похудела…
Пока они шли через большую переднюю, а затем по длинному коридору,
