Там у них потребовали паспорта и права, и Нина подумала: влипли, влипли капитально. В машине лежало оружие — пистолет капитана и его же дробовик. Но Павел нисколько не растерялся и не смутился, уверенно определил среди остановивших машину людей в пятнистой униформе командира и уединился вместе с ним в бетонной коробке блокпоста. Провел там минут десять, а когда вместе с командиром они вышли наружу, тот лучезарно улыбался и велел пропустить машину, не досматривая.
Павел же придумал способ избавиться от джипа, который стал обходиться слишком дорого, — платить за него пришлось еще на двух блокпостах. Вернее, Павел уговорил Нину попробовать. В его понимание среднеазиатской ментальности Нина не верила. Но в конце концов попробовать согласилась. Джип припарковали у базара, оставив дверь приоткрытой, а ключ — в замке. А сами пошли на базар. Потолкались по рядам, отгоняя тучи мух, сверкающей зелено-черной массой облепивших вывешенные в мясном ряду туши, наполовину оглохнув от разноголосых воплей, истошной, слащаво завывающей музыки из динамиков, грохота ящиков, ругани, зазывных криков, лязга. Их хватали за полы, сулили все даром и сразу, умоляли дать жвачку или сообщали на ломаном русском языке, что все, и мама, и папа, и даже двоюродная тетя, умерли, совали под нос чудовищную сизую баранью лопатку, арбузы, ножи с наборными рукоятками, пузатые кумганы, лепешки, китайские часы, тюбетейки, пластиковые бутылки с подкрашенной газировкой. Грудастые усатые бабы в шелковых платьях с аляповатыми розами подпихивали Нину к рулонам цветастого шелка, накидывали на нее платки, вешали на нее бусы, тискали и мяли. В конце концов Нина не устояла перед алым шелковым халатом, легким, как паутинка. С помощью Павла сторговали его за десять долларов. Протянутые полсотни торговка спрятала куда-то под платье и принялась, более на Нину внимания не обращая, смахивать пыль с развешенных платьев. Нина подождала. Потрогала ее за плечо. Та отмахнулась. Тогда Нина, ухватив ее за руку, развернула лицом к себе и потребовала сдачу с пятидесятидолларовой купюры. Торговка заорала благим матом и принялась клясться и божиться: никаких пятидесяти долларов не было, десять было, все соседки подтвердят, десять было, точно, все видели, все, матерью клянется, десять было, в ущерб себе торгует! Соседки согласно кивали. Павел махнул рукой — оставь, не стоит. Сбежится весь базар, могут и ограбить, и покалечить, и ни местная милиция, ни власти, — никто не вступится. Оставь, нам сейчас задираться ни к чему. Нина вымученно улыбнулась и пошла восвояси. Торговка, торжествуя, крикнула вслед: заходите еще!
Города Средней Азии странны. Вся городская жизнь, вся привычная для жителя средней полосы сутолока сосредотачивается где-нибудь в одном месте, чаще всего на базаре, и там тебя ошеломят, оглоушат, затеребят, раздерут на кусочки, растащат, уболтают, оболванят, загромоздят грудами ненужного барахла, одурят и доведут до полнейшего изнеможения. А снаружи, на улице, особенно если это советская, плановая, ненужно широкая улица, — вялость, апатия и снулое, медленное, как патока, оцепенение. Там тощие юнцы едва бредут, сунув руки в протертые карманы и подволакивая ноги, ветер лениво переваливает с боку на бок иссохшую, скомканную обертку от мороженого. Мухи, и те, перелетают с места на место, только если соберешься раздавить их подошвой. Липкий, расплавленный асфальт цепляется за ноги. После базарного вавилона это как ватный удар по голове. Сразу хочется присесть, выпить стакан чего-нибудь холодного и шипучего, а лучше не стакан, а литр, и стереть со лба крупный пот, расстегнуть рубашку, судорожно скрести в волосах на груди. А еще пыль. На базаре ее не замечаешь, она пугается скопища ошалелых людей, скапливается вокруг базара, мелкой пленкой покрывает асфальт, тут же наползает на туфли, липнет к пыльным потекам из подмышек, набивается в нос. Старые или бедные, поневоле сделанные на старый манер улицы не кажутся такими пустынными и завязшими, заилевшими в патоке, они меньше и потому живее. На них шмыгнувший за птицей кот — уже толпа. Но они — узкие, извилистые, огороженные глухими дувалами — невыносимо длинны. По едва заметной бороздке арыка сочится бело-серая, смердящая гнилью жижа. Жар бьет со всех сторон: от высоких дувалов, от утрамбованной глины под ногами, от пыльного солнца над головой.
Ходили по базару Павел и Нина часа полтора. Павел едва переставлял ноги и поминутно матерился, уныло и однообразно. Его лихорадило. Нина шипела сквозь зубы, тянула его за рукав, он вяло огрызался. На скамейке автобусной остановки, в скудной тени чахлого, полузасохшего тополя он выпил пол-литра фальшивой «Кока-колы», вытянутой киоскершей из холодильника. «Кока-кола» почти сразу же вышла потом.
Когда наконец вышли с базара, Павел вяло хохотнул и сказал: «Видишь, а ты боялась. Я здешний народец знаю как свои пять пальцев. Ворье. Нищее ворье. Можно было и мешок, и труп оставить прямо в машине, — проблем меньше». Уже и самое место, где когда-то стоял джип, было прочно занято. Там стоял обшарпанный «жигуленок», — впритык к такому же, советской выделки, автоинвалиду. О недавнем присутствии нагло роскошного «судзуки» не напоминало решительно ничего. Полдела было сделано. Оставалось найти гостиницу. Но Павлу становилось все хуже. Вскоре он присел на скамейку передохнуть и не смог с нее встать. В такси, вонявшем бензином и перегретым пластиком, потерял сознание. Потому Нина не стала искать гостиницу подешевле и поокраиннее, а направилась прямиком в центральную, предназначенную исключительно для иностранцев, трехзвездочную гостиницу «Зиёрат» и потребовала номер с кондиционером.
Павел едва переставлял ноги. Зайдя в номер, повалился на ковер, полежал минут пять, на четвереньках перебрался на кровать. Нина дала ему таблетку аспирина. Не стесняясь, разделась, надела купленный халат и пошла принимать ванну. Плескалась долго, от души. В прохладной, чистой, свежей воде после галдящего чадного ада, — удовольствие совершеннее придумать трудно. Она даже принялась напевать. А когда вышла, увидела лужу блевотины на полу и белесые, невидящие глаза Павла, уставившиеся в потолок.
Матерясь, приволокла его тяжеленную тушу в ванную, кое-как раздела и увидела: мошонка, корень члена неряшливо обмотаны бинтом, пропитавшимся кровью и гноем. Налила в ванну холодной воды, перевалила Павла туда. Он захрипел, начал барахтаться. Забормотал: «Холодно. Оставь. Холодно ведь! »
— Лежи, — сказала Нина. — У тебя тепловой удар. Полежи, отойди, я тебе сейчас что-нибудь придумаю.
— Холодно.
— Я сейчас теплой воды пущу, полежи.
Кинулась в комнату, вывалила содержимое сумки на пол, принялась перебирать, — наконец нашла коробочку с двуцветными капсулами. Кинулась назад, в ванную, сунула капсулу ему в рот, потом еще одну, сказала: «Глотай, ну же, глотай! », зачерпнула ладонью воды из-под крана, дала запить. «Лежи спокойно, скоро полегчает». Он вяло кивнул, оперся затылком на край ванной, закрыл глаза. Нина присела рядом, на краешек. У него было сильное, кряжистое, заросшее волосом тело. Хорошее тело. Широкие, мускулистые плечи, настоящие джунгли на груди, заметный животик. Правда, сейчас уже не такой заметный. Паша сильно сдал за последние дни. Нина дотронулась до бинтов.
— Не лезь, — прохрипел Павел.
— Нужно ведь перебинтовывать, — сказала Нина, тут же отдернув руку. — Ты извини. Я не думала, что оно так… так вот. Оно распухло так.
— Отстань. Без тебя паскудно.
— Дай я перевяжу. Я умею перевязывать. Давай я сейчас воду спущу, ты переползешь на кровать, и я тебя перебинтую.
— Слушай, с чего ты стала вдруг такой заботливой? — зло спросил Павел.
— Чем быстрее ты встанешь на ноги, тем быстрее мы сможем продолжить.
— Я и без твоей опеки к утру буду в порядке.
— Ну, не хорохорься, — примирительно сказала Нина. — Ты как мальчишка. Я же все-таки, хоть и чисто конспиративно, жена тебе.
— Вовремя вспомнила.
— Ну ладно, — Нина смутилась. — Давай вылезай. Вот, одна нога за другой, шажок за шажком… какой же ты тяжелый, просто сил нет. Ложись вот сюда, только не в блевотину, я сейчас уберу тут.
Она кое-как собрала блевотину, налила на пятна шампунь, протерла гостиничным полотенцем. Потом вынула из сумки бинты и вату и полчаса бережно протирала, завертывала в бинты распухшую, гноящуюся мошонку. Закончив, прикрыла Павла простыней. Села, бездумно глядя в окно. Стала собирать разбросанные вещи. Бросила. Потом вдруг легла рядом с Павлом — на бок, лицом к нему.
— Ты чего? Слушай, ты меня пугаешь, — сказал Павел.
— Из меня плохая жена?
— Для жены ты чересчур хорошо умеешь выдавливать глаза.
Нина некоторое время молчала. Потом спросила:
— У тебя жена есть?
— Есть, — ответил Павел.
— А дети?
— Детей нет.
— А чего у вас нет детей? Ты не хотел или она?
— Отстань.
