— Таня, пройди, пожалуйста, на кухню, — с холодной вежливостью просит Николай, — все остальные подождите в гостиной.
Раздав указания, мужчина разворачивается и уходит, ожидая, когда я последую за ним. Не вижу смысла, ослушиваться его. Сомов-старший — единственны с кем я могу поговорить без скандалов и истерик и разрешить непростую ситуацию.
Открываю шкаф, чтобы убрать верхнюю одежду, и взгляд падает на дорогую шубу. Ту самую, о которой я мечтала и которая принадлежит любовнице. В это момент мимо меня протискивается блондинка и скрывается в гостиной следом за Антониной, так и не подняв на меня глаза.
Провожаю дружную семейку взглядом и понимаю, что ничего не чувствую: ни любви, ни злости, ни призрения. Даже обида утихла. Только желание избавиться от этих людей побыстрее и никогда больше не видеть.
Застываю в дверях кухни, не веря собственным глазам. Не моргая, слежу, как Николай Семенович накрывает на стол, режет хлеб, достает приборы.
— Чего соляной столб изображаешь, Таня. За стол садись.
Очередной приказ, но в голосе холодного строгого бизнесмена проскальзывают теплые отеческие нотки. Возможно, я все это выдумала, неосознанно ища союзника в его лице.
Автоматически опускаюсь на стул, и передо мной возникает большая тарелка борща со сметаной. От дурманящего запаха сводит желудок и рот наполняется слюной. Вспоминаю, что в последний раз полноценно ела вчера.
Хватаюсь за ложку, с вожделением глядя на горячую еду, и опускаю ее обратно.
— Кто готовил? — спрашиваю тихо.
Ответ очевиден: либо свекровь, либо любовница. Подачки ни одной из этих женщин мне не нужны. Демонстративно отодвигаю от себя тарелку и встаю, чтобы вскипятить чайник.
— Татьян, — строго окликает мужчина, — не будь ребенком и поешь нормально.
От его тона я каменею, но не поворачиваюсь.
— Боюсь услуги повара мне не по карману.
Не спрашивая, готовлю две чашки душистого напитка, достаю остатки конфет, которые покупала перед командировкой и сажусь, приготовившись к диалогу. Мужчина не спешит что-то спрашивать или говорить, молча изучает меня взглядом. Я начинаю нервничать, и чтобы скрыть дрожь в пальцах крепче обхватываю горячий фарфор.
— Рассказывай, что у вас произошло? — спрашивает Сомов-старший, и я слышу строгость в его голосе.
Николай суровый сибирский мужик, что одновременно вызываете и уважение, и страх. Стоит хорошенько подумать, прежде чем что-то говорить, чтобы не разозлить его случайно оброненным словом.
Я готова к войне с Лешей, теоретически — с Антониной, но воевать с главой семейства все равно, что пытаться остановить танк голыми руками. Раздавит как букашку, брезгливо перешагнет и двинется дальше.
— Вам, наверное, Алексей все уже рассказал, — говорю осторожно.
— Хочу знать твою версию, потому что, если судить по словам сына, выходит, что ты, — Николай замолкает, подбирая среди эпитетов, которыми его семья меня наградила, нужный, — очень нехорошая женщина, не достойная получить ни копейки с совместно нажитого имущества.
— Кто бы сомневался, — очень тихо шиплю я.
Как деликатно Николай Семенович выразился. Очень нехорошая женщина. Прям мое почтение. И низкий поклон.
Сомов жестом дает понять, чтобы я все-таки высказалась, и я делаю глубокий вздох. Что ж, была не была. Рассказываю все как есть, кратко и без подробностей, начиная с финансовых трудностей и заканчивая наличием любовницы.
— Татьян, не тараторь. Ты не на допросе в НКВД, — в голосе Николая сквозит раздражение.
А ощущения именно такие, словно одно мое неверное слово или упущенная деталь, и поставят к стенке.
Ругаю себя последними словами.
Когда о работе умоляла — не боялась. Когда мужчина грозно спрашивал: готова ли я заботиться об их сыне, отвечала твердое «да». Когда высокопоставленных компаньонов привозил в свой загородный дом и угрожал: не дай бог кто-то посмеет его опозорить — я точно знала, что не подведу. А сегодня трясусь, как осиновый лист.
Да, я больше не могу заботиться об Алексее. Да, мы оба наделали ошибок. Но за это не казнят.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Наконец, собираю остатки смелости и твердо смотрю на мужчину напротив.
— Я очень любила вашего сына, когда выходила за него замуж. Но видимо мы не созданы друг для друга. Неважно, кто и что из нас сделал, я хочу разойтись мирно. Вернуть все, что вкладывала в квартиру и уйти.
— Другая бы на твоем месте кидалась ответными обвинениями.
Очень хочется ударить себя пяткой в груди и, задрав веснушчатый нос к потолку, заявить: я не такая как все. Но правда в том, что я совершенно обычная.
— Не вижу смысла, — говорю я, — правда у каждого своя. Может, обсудим, как решить проблему без привлечения суда?
Николай одобрительно улыбается. Деловой подход ему ближе, чем копание в чувствах людей.
— Слушаю твои варианты.
— Алексею нравится эта квартира, пусть оставляет себе. Но он должен вернуть мне все, что я за нее выплатила. Всю сумму сразу.
— То есть, — прерывает меня Николай, чтобы уточнить, — ты хочешь половину от уже выплаченного кредита?
— Почему половину? — хмуро смотрю на мужчину. — Мы только первый год платили пополам. Потом Леша купил в кредит Рендж, и я стала платить ипотеку одна. Мы так договорились, — добавляю быстро, чтобы не очернять сына перед отцом.
Лицо мужчины в секунду становится суровым, и я съеживаюсь под злым взглядом. Что я сказала не так?
— Банк может подтвердить историю платежей, если запросить выписку, — лепечу я быстро.
— Алексей! — голос главы семейства гремит на всю квартиру, и я испуганно подскакиваю на стуле, втягивая голову в плечи.
Сразу же раздаются торопливые шаги и в кухне появляется растерянный муж, повторяя свои действия двадцатиминутной давности. Бегает глазами от меня к отцу и обратно.
Так и вижу, как в Лешиной голове крутятся шестеренки. Пытается предугадать, о чем пойдет разговор, и как выкрутиться. В этом весь Сомов: накосячит и голову в песок. Всегда ищет оправдания вместо того, чтобы признать неправоту.
Ловлю его вопросительный с примесью мольбы взгляд, и недоуменно поднимаю брови. Неужели, Леша думает, что я буду его защищать, после его отвратительного поведения. Тем более не зная, что он наплел родителям.
Николай Семенович, до этого момента молча наблюдавший за нашими гляделками, вдруг резко бьет ладонью по столу, и мы с Лешей оба вздрагиваем.
— На меня смотри, — холодно произносит Сомов, обращаясь к сыну.
Спустя несколько минут бессмысленного диалога, где Николай задает вопросы, а Леша что-то блеет в ответ, появляется Антонина. И тут начинается. Я и женщина с низкой социальной ответственностью, и лгунья, и меркантильная дрянь.
— Как ты можешь ей верить?! — кричит Сомова на мужа. — Да, я сама Лешеньке несколько раз деньги на ипотеку переводила, потому что эта сука на салоны зарплату спускала.
От такой чуши мои глаза готовы вывалиться из мест, отведенных им природой. Неужели я похожа на женщину, пропадающую в салонах. Я внимательно слежу за своей внешностью, но дома.
Смотрю на Алексея, посылая ему презрительный взгляд и холодно цежу сквозь сжатые зубы:
— Пусть докажет. Я хоть сейчас готова показать телефон со всеми расходами по карте.
Муж теряется под недоуменными взглядами родителей и опускает глаза в пол. Прекрасно знаю эту позу, и знаю, что за ней последует. Взрыв. Леша начнет обвинять во всем кого угодно, но только не себя. А судя по присутствующим, этим кем угодно — буду я.
Леша поднимает на меня полные злости глаза. Что ж, пусть орет. Мне уже наплевать. Ничего не чувствую, слишком устала.
Не жалею, что открыла глаза родителей на поведение их сына. Я не обязана его прикрывать и оправдывать. Он взрослый мужчина, а не ребенок, случайно разбивший вазу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Значит так, — грозно произносит Николай, — уже поздно. Собирайтесь и спускайтесь к машине.
— Но, пап, мой дом здесь, — несмело возражает Леша.
— Съедешь на пару недель к Лене.
