— Ты зачем за мной поперлась? — зло шипит Маша, больно толкая девочку в плечо.
Малышка терпеливо выносит боль — привыкла.
— С тобой хочу, — заявляет упрямо.
— Нет, — твердо отрезает старшая сестра, — со мной нельзя. Мама тебе велела помочь по хозяйству.
Малышка обиженно сопит. Сестру она изредка может ослушаться, мать — никогда.
Наконец сестры выходят на тропинку, тянущуюся между засеянным полем и темным ельником, и Маша недовольно ругается себе под нос.
Слишком поздно они с подругами заметили, что малявка кралась за ними. Теперь придется потерять кучу времени, провожая ее до места, где поле изгибается. Там за поворотом видно поселение и пиявка сможет дойти самостоятельно.
Черноволосая поворачивается в ту сторону, куда ушли девчонки и досадливо вздыхает. Пока проводит сестру, пока вернется. Столько времени даже первую красавицу ждать не будут. А у нее на сегодня грандиозные планы — соблазнить Илью. За последнее время он сильно вырос и возмужал, все девчонки по нему сохнут, особенно Катька. Маша никак не может допустить, чтобы ее конкурентка добралась до Ильи первой.
Но что делать с малявкой-пиявкой?
— Дойдешь отсюда сама, — строго говорит черноволосая, — за поворотом, — указывает ладонью, — увидишь поселение. Вали!
— Маша, пожалуйста, проводи.
От испуга девочка отчаянно хватается за длинную юбку сестры. Уже темнеет, страшный лес, в котором живут Баба Яга и Кощей становится еще ужаснее. Крупные слезы капают из глаз, которые молят Машу не оставлять одну.
Но старшей наплевать. Для нее важнее, что подруги не дождутся.
Вдруг на глаза попадается невысокая каменная кладка. Колодец. По периметру поля таких несколько штук, чтобы рабочие могли утолить жажду во время работ. Маша точно знает, что он не такой глубокий, как в самой деревне, и в середине лета воды в нем мало.
Прокрутив в голове варианты и взвесив все «за» и «против», Мария решает — с малявкой ничего не случится, а если и случится, то они с мамой только порадуются. Жаль папа расстроится, но они-то смогут его утешить.
Будет ей урок на будущее, чтобы не смела ходить за ней.
Маша пока погуляет, а потом достанет плаксу из колодца. Сдаст матери, попричитает, может слезу пустит. Скажет, что малявка сама за ними увязалась, и совершенно не представляет, как она оказалась в колодце.
— Пойдем, воды попьем, — тянет младшую к кладке, — потом провожу.
Слезы малышки тут же высыхают, и она радостно семенит за сестрой, еле успевая за широким шагом.
Маша откидывает деревянную крышку, защищающую колодец от осыпающейся хвои, и заглядывает внутрь. Каких-то полтора-два метра и на дне вода. С пиявкой точно ничего не случится.
Малышка доверчиво становится рядом с сестрой и тоже хочет заглянуть внутрь. Но небольшой рост мешает ей и приходится лечь животом на кладку и подтянуться.
Этого момента Маша и ждала. Малявка все повторяет за ней. Резко хватает тонкую ножку и поднимает вверх. Балансирующее на краю бортика тоненькое тело окончательно теряет равновесие, и маленькая девочка, крича от ужаса, падает в черную дыру.
Левую руку пронзает острая боль. Хочется закричать громче, но рот наполняется ледяной водой, которая обжигает легкие.
***
Задыхаюсь. Захожусь в приступе кашля, резко садясь в ванной. Уговариваю себя не паниковать, расслабиться и делать маленькие неглубокие вдохи, но кашель такой сильный, что в легкие почти не проникает кислород.
Наконец, удается нормально вздохнуть, и я подтягиваю колени к груди, вытирая слезы.
Все-таки уснула. Голова соскользнула с бортика, и лицо опустилось в воду, а рука, неестественно выгнутая, — онемела. И подсознание, спасая жизнь, выудило из глубин памяти воспоминания, которые я стараюсь подавить большую часть жизни.
Ненавижу, когда вспоминаю, что я приемная. И ненавижу вспоминать, как легко родные родители — Оксана и Иван от меня отказались.
Массирую отчего-то занывший шрам на пояснице. Еще одно напоминание о том ужасе.
Меня вытащили из колодца глубокой ночью. Отец, не слушая никого, отвез меня в больницу. Перелом, гипотермия, общее истощение организма задержали меня в палате почти на месяц. Меня навещали только папа и Вера Васильевна с Аленой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
К тому времени я близко сдружилась с Казанцевыми.
Воспоминания проносятся, будто это было вчера.
Мне шесть, Леле семь. Обе сидим в пустом кабинете и не знаем, как завести разговор. Алена ждет, когда мама закончит преподавать, а я, когда у старших классов закончатся уроки, и автобус из поселения заберет нас домой.
Однажды я набралась смелости и спросила, почему она ходит в брюках, ведь это грех. Алена рассмеялась и сказала, что многие так ходят, потому что удобно, и в этом нет ничего плохого. Тогда я поняла, что мир более многогранный, чем нам рассказывают.
Я подружилась и с Верой Васильевной. Ей было любопытно узнать с кем общается ее единственный ребенок. Она задавала много вопросов о том, с кем я живу, где и как.
Я доверчиво рассказала ей, что мы все встаем до рассвета, молимся, а потом слушаем проповедь наставника о том, как правильно жить, потом один из доверенных мужчин везет детей в школу. Потом до заката работа по дому или на благо общины: в огородах, полях, на стройках. С наступлением темноты снова молитва и проповедь, потом пара свободных часов и сон.
Я тоже задавала много вопросов. Например, почему у Веры не было мужчины, тогда как у моей мамы Оксаны их три. С моим папой Петей ее обручил наставник — это законный муж. Второй приходил, когда папы нет, и они запирались в спальне. Оттуда доносились странные звуки и стоны, будто маме больно.
Больно ей, как же.
А третий — великая мамина любовь. Мужчина, за которого ей не разрешили выйти замуж. Я не знала ни его имени, ни чем он занимался. Он — почетный городской гость. Приезжал всегда с компанией мужчин, и они забирали любых женщин для ночных развлечений. Мама была его фавориткой.
И неудивительно, статная красавица с густыми светлыми волосами до пояса, яркими голубыми глазами и пухлыми губами, она покорила ни одно мужское сердце.
Вера шокировано спрашивала, неужели мой папа не против подобного, но у нас так было принято. Любой мужчина, захотевший женщину, мог попросить у мужа разрешения, и, если он давал добро, хочешь — не хочешь приходилось ублажать.
Городским гостям отказывать нельзя. Все дети априори считались детьми мужа. Незамужних трогать строго запрещено, а венчали у нас с шестнадцати лет. Естественно, никакого штампа в паспорте не было.
Три года Вера Васильевна и Алена постепенно занимали в моем сердце все больше и больше места. Я им доверяла, поэтому после несчастного случая сразу рассказала, как все произошло, и Вера Васильевна, недолго думая написала заявление в милицию. Начались вялые разбирательства, проверки, допросы. Съездили в поселение пару раз и свели все на нет.
Мне пришлось вернуться в поселение и, оказалось, что меня обвиняют в клевете на старшую сестру. Машка-то всем рассказал, что проводила меня до поворота и ушла, и как я оказалась в колодце не знает. Все ей поверили, а меня наказали.
Оксана должна была нанести три удара розгами прилюдно, но она так вошла во вкус, что с безумным блеском в глазах добавила четвертый. Он-то и рассек кожу чуть ли не до кости.
И снова папа повез меня в больницу, наплевав на уговоры. Там они с Верой Васильевной часто обсуждали, что делать. Оба понимали, если останусь жить в поселении, скорее всего Оксана рано или поздно меня убьет. И тогда они решили серьезно со мной поговорить и спросили: хочу ли я вернуться к маме или убежать. Я выбрала побег. Мне было наплевать куда, только бы подальше.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Родители подписали отказную, а Вера Васильевна каким-то немыслимым чудом убедила соцработников отдать меня ей на удочерение. У меня появилось свидетельство о рождении на имя Казанцевой Татьяны Ивановны, и я уехала с новой семьей.
Давно я не просыпалась от кошмаров.
Многое готова отдать, чтобы открыть макушку как крышку кастрюли и промыть хлоркой участок мозга, отвечающий за память, оставив только хорошие воспоминания.
