Граф посмотрел пристально на Регину, и, покачав головой, сказал:
– Говоря откровенно, Регина, вы достигли той точки, где человек становится неспособным заразиться страстной любовью, а потому я вполне уверен, что вы не можете любить искренне, глубоко и чистосердечно…
Регина сделала нетерпеливое движение.
– Я не собираюсь упрекать вас, Регина, напротив, я восхваляю вас. Любовь есть страсть людей, неспособных чувствовать что-нибудь более возвышенное, поймите, что это только небольшая подробность жизни, но ни в коем случае не цель ее. Это веселое или ужасное приключение, встречающееся людям в их великом путешествии, которое они совершают в жизни; надобно переносить любовь, но не стремиться ей навстречу, стараться победить ее, а не покоряться ей. У вас великий ум, Регина, и сильная логика. Призовите их на помощь, спросите их, и вы увидите, что подобные отношения, в которые я советую вам не вступать или, по крайней мере, вступать как можно реже и с самой строгой осторожностью, – кончаются всегда очень дурно. И это естественно: прелюбодеяние носит в себе самом свое осуждение, потому что человек, который любит замужнюю женщину, если он честный человек, не может уважать ту, которая обманывала своего мужа и может обесчестить своих детей. Прибавьте к этому, Регина, что этот человек непременно будет стоять ниже вас по происхождению, состоянию, уму, – я знаю мало мужчин, которые могли бы с вами сравниться. А раз вы сильнее его, вы будете ему покровительствовать. И то, что нынче вы называете любовью, завтра покажется вам слабостью, и с той минуты вы станете его презирать. Что же касается его, рано или поздно он осознает ваше превосходство, устыдится роли раба-любовника, которую вы заставите его разыгрывать, – и возненавидит вас.
– Если человек, которого я люблю, слышите, граф, – вскрикнула Регина, – я говорю «люблю», а не «полюблю», – если человек, которого я люблю, возненавидит меня, – тому виной буду только я сама. Это будет значить, что, несмотря на все мои усилия, ваши ненавистные наставления, ваши ядовитые советы принесли свои плоды. Тогда его ненависть, соединенная с моей, упадет на вашу голову – причину, начало, корень всего зла. Но нет! Этого никогда не случится, я буду продолжать начатое: я вырву из сердца моего все, что вы посеяли в нем ужасного, и если моя душа, это зеркало Бога, потускнеет на одну минуту, я постараюсь возвратиться к моему детству и создать себе новую душу.
– Ну, – сказал граф, улыбаясь, – немножко поздно хватились.
– Нет, Бог милосерден! – сказала Регина убежденно. – Нет! Не поздно, если бы Он мог меня слышать, Он понял бы, что я потопила все горе моей жизни в океане нежности, которая бьет ключом в его сердце.
Граф смотрел на Регину с некоторым удивлением.
– Если ваш высокий ум не желает понять моего языка, Регина, спустимся с высот философии вниз – в низменности материальных интересов, как вы их называете. Я хочу сказать вам о моем самом пламенном желании, о моем единственном стремлении… Регина, я вам уже сказал, что я хочу быть министром, но у меня много врагов, Регина, – продолжал граф, – и на первом плане – все мои друзья. Меня не очень огорчило бы, если бы кто-то вздумал сочинять памфлеты на мою политическую деятельность: известно, какой вес имеют подобные нападки, но я не хочу, – слышите, Регина, – я не хочу, чтобы злые языки касались моей семейной жизни. Вам известно изречение, оставленное миру другим честолюбцем: «Жена Цезаря должна быть выше подозрений».
– Я полагаю, прежде всего, – ответила иронично Регина, – что вы не претендуете быть Цезарем новейших времен. И сверх того, обратите внимание, что это правило, которое я уважаю от всего сердца, когда оно относится к обыкновенным случаям жизни, говорит: «Жена Цезаря». Вы слышите, граф, – жена!
– Э, графиня, как бы то ни было, в глазах света вы все-таки моя жена.
– Да, граф, но перед Богом я ваша жертва, и я буду говорить с вами, исходя из этого.
– Пожалуйста, графиня, спуститесь на землю.
– Вы принуждаете меня?
– Я вас прошу об этом.
– Хорошо, граф! – сказала Регина взволнованно. – Признаюсь, я с неудовольствием вхожу в эти подробности. У вас есть любовница…
– Это ложь, графиня! – вскричал граф, вскакивая от этого удара, как бык от копья тореадора.
– Успокойтесь, граф. Я не позволю вам выходить из себя в моем присутствии. У вас есть любовница: она мала ростом, блондинка, тридцати лет, приятельница госпожи де Мара, имя ее графиня Гаск, она живет на улице Бак, № 18.
– Я не знаю, дорого ли вы платите вашей полиции, графиня, но знаю одно, как бы дурно вы ей ни платили, она все-таки крадет ваши деньги!
– Эта женщина живет на улице Бак, № 18, – продолжала холодно Регина. – Вы навещаете ее по понедельникам, средам и пятницам. Вы сравнивали себя сейчас с Цезарем, который являл собою олицетворенную храбрость. Конечно, вам ничего не будет стоить сравнить себя с Пумой, который был образцом мудрости. Эта ваша вторая Эгерия, первая – маркиза де ла Турнелль, ваша мать… Мне не нужно хорошо или дурно платить моей полиции, чтобы знать все это: ваши похождения давно сделались достоянием публики; нет ни одной либеральной газеты, которая не говорила бы об этом в последние два года.
– Это черная клевета, графиня, и поистине я удивляюсь, как можете вы повторять слова презренных памфлетистов?
– Благодарю, граф! Я очень рада знать ваше мнение о журналистах. Когда вы придете еще раз ко мне и скажете, что они делают мне честь, занимаясь моими делами, я отвечу вам вашими же словами.
Граф закусил губу, потом, живо встрепенувшись, как будто нашел неопровержимые доводы, сказал:
– Разница между мною и вами состоит в том, Регина, что я решительно отказываюсь от глупостей, возводимых на меня, тогда как вы, не запинаясь, признаетесь в ошибках, которые вам приписывают.
– Что делать, граф, вы поставили меня в исключительное положение, не удивляйтесь же, что я составляю исключение. Да, между нами большая разница: я откровенна, вы же нисходите до лжи, только вы лжете напрасно. С давних пор, – исключая ужасную вещь, которую я, к сожалению, узнала очень поздно, иначе никакая сила в мире не заставила бы меня сказать «да» у алтаря, – с давних пор я знаю все подробности, касающиеся вашей жизни. Я могла бы вам сказать, ошибаясь, может быть, на какую-нибудь тысячу франков, не только, что получает эта женщина от вас… я не обращаю внимания на деньги, а потому не перебивайте меня, – но и то, что платит ей полиция, потому что честная особа, которая продает вам свое тело, продала давным-давно свою душу вашим друзьям. Но теперь вы богаты, и я позволяю вам взять сколько угодно из моего приданого, чтобы купить графиню де Гаск и душой, и телом!
– Графиня!
– Да, я согласна с вами: я удалилась от нашего разговора, я сделала это отступление с отвращением, но благородно. Ни слова более об этом! Я благодарю вас, что вы меня просили сделать это отступление. Это доказывает, что вы, который так мало кого уважает, сохранили ко мне кое-какое уважение.
– Вы можете пользоваться, графиня, полным моим уважением. Все зависит от вас.
– Что же нужно для этого, граф?
– Отказаться от этого человека, который…
– Отказаться от него? Вы говорите мне, чтобы я от него отказалась? Ах, граф, прежде чем я узнала ужасную тайну, это было уже мною сделано, и, конечно, я никогда не увидела бы его более, потому что, как бы то ни было, вы стали моим мужем, и с той минуты, когда я согласилась быть вашей женой перед Богом и людьми, я осталась бы вам верна. О, вы меня знаете, и, конечно, мне верите! Но вы вдруг разбиваете мое существование страшным, неслыханным преступлением, встречающимся разве только в древних обществах, и вы думаете, что я вынесу приговор вашего расчета, как вынесла бы приговор судьбы, – покорной жертвой? Вы думаете, что, уничтоженная вами, я не постараюсь встать? О, вы просто с ума сошли, граф! Господь посылает мне человека, чтобы он был мне опорой в то время, когда я всеми оставлена, который становится для меня дороже жизни, моей единственной мыслью, моей будущностью, наконец, моей жизнью, и вдруг вы – виновный, преступный, недостойный кровосмеситель, – вы осмеливаетесь холодно сказать мне, чтобы я от него отказалась. Да ведь я еще не сказала вам, как сильно я люблю этого человека!
Граф Рапп на минуту застыл в нерешительности, не зная, какой тон следует ему принять. С гневом уже вышло у него неудачно, он решил испробовать сарказм.
– Браво, графиня! Браво! – сказал он, хлопая в ладоши.
– Граф, – вскрикнула Регина, точно раненая львица, – я не комедиантка, чтобы вы позволяли себе аплодировать мне, и если я разыгрываю роль, то это в ужасной драме моей несчастной жизни, которой, как я твердо надеюсь, Господь положит развязку, достойную невинности и преступления.
– Извините, графиня, – сказал граф с притворной покорностью, – это, вероятно, происходит у вас от привычки посещать артистов, но вы сказали эти последние слова таким трагическим тоном, что я вообразил себя в театре.
