– Вот господин Петрюс, – сказала старуха, вводя молодого человека, который остановился в дверях.
– Хорошо, – сказала Регина, – оставь нас и подожди в прихожей.
Нанон повиновалась. Петрюс и Регина остались одни.
Регина сделала жест рукой, приглашая Петрюса приблизиться, но молодой человек оставался неподвижным.
– Вы почтили меня письмом, мадам, – сказал он, делая ударение на последнем слове.
– Да, милостивый государь, – сказала Регина кротким голосом. Она понимала всю силу его страданий. – Да, мне нужно переговорить с вами.
– Со мной?! Вам нужно со мной переговорить именно в тот самый день, когда я чуть не сошел с ума, в тот день, когда вы обвенчались с человеком, которого я так глубоко ненавижу?!
Регина печально улыбнулась. Эта улыбка ясно говорила: «А вы думаете, я его меньше ненавижу?»
– Возьмите табурет Пчелки и садитесь возле меня, – кротко сказала она.
Повинуясь этому кроткому и одновременно сильному голосу, Петрюс сел.
– Поближе, – сказала девушка, – еще ближе… вот так! Теперь взгляните на меня… да, так!
– Боже мой! – прошептал Петрюс. – Боже мой! Как вы бледны!
Регина кивнула головой.
– Вы находите, что мое лицо не похоже на свежее и радостное лицо невесты, не правда ли, мой друг?
Петрюс вздохнул, как будто эти два слова: «мой друг» – вонзились в его сердце острым кинжалом.
– Вы страдаете? – спросил он.
Улыбка Регины приняла еще более печальный оттенок.
– Да, я страдаю, – ответила она, – и страдаю невыносимо!
– Что с вами? Скажите мне, что с вами…
Регина взглянула на Петрюса.
– Вы меня любите? – вдруг спросила она.
Петрюс вздрогнул и прошептал едва слышно:
– Регина…
– Я спрашиваю вас, любите ли вы меня, Петрюс? – повторила она каким-то особенно торжественным тоном.
– Три месяца тому назад, когда я вошел впервые в эту мастерскую, в тот незабываемый для меня день, я уже любил вас, – ответил Петрюс. – Я люблю вас и теперь, как любил тогда, только с той разницей, что люблю сильнее!
– Итак, я не ошибалась, – сказала Регина, – когда говорила себе, что вы любите меня нежно и глубоко. Женщины в этом отношении редко ошибаются, мой друг, и я это знаю! Но мне хотелось бы не такой любви. Я хотела бы быть для вас священной, обожаемой и одновременно глубоко любимой!.. Прошло два часа с тех пор, как я совершенно осиротела. Кроме вас, мой друг, у меня никого нет на всем белом свете, и если вы не сможете любить меня в одно и то же время как свою возлюбленную и как брат любит сестру, как отец любит дочь, то мне уже негде больше искать любви и утешения…
– Минута, когда я перестану любить вас, Регина, – отвечал молодой человек с той же печальной торжественностью, – будет моей последней минутой, потому что моя любовь и моя жизнь живут одним и тем же дыханием! Вы спасли меня от отчаяния, в которое меня ввергла эта эпоха сомнений и всеобщего отрицания! Стоя на краю пропасти всеобщего отрицания, роковая глубина которого привлекает наше юношество, я считал искусство навсегда погибшим для моего отечества и бросился в бессмысленный омут, в котором убивают свою жизнь люди моих лет; я отказался от работы, готов был бросить в окно палитру и кисти, отказаться от силы, данной мне Богом: я чувствовал, как исчезала во мне энергия, как уходила она на опасную деятельность или таяла в апатическом безделии! Но я встретил вас, и с этой минуты я возвратился к жизни, я уверовал в мое искусство. С этой минуты я поверил в счастье, будущность, славу, любовь, так как ваша разумная доброта открыла мне самого себя. Не только всю мою любовь, Регина, но и всю мою жизнь готов я посвятить вам.
– Сохрани меня Бог сомневаться в вас, мой друг! – отвечала Регина, лицо которой покрылось краской горделивой радости. – Я так же уверена в вашей любви, как вы должны быть уверены в моей.
– В вашей?.. Я? – вскричал Петрюс.
– Да, Петрюс, – подтвердила спокойно Регина, – и мне кажется, что я ничего не скажу вам нового, говоря вам о моей любви. Если я и спросила вас, то, поверьте, не для того, чтобы вызвать ваши уверения: я и так уверена в вашей любви, но я хотела услышать от вас эти слова любви, в которых – именно сегодня – я чувствую жгучую потребность, я уверяю вас!
Петрюс упал на колени перед Региной и склонил голову не как перед женщиной, которую любят, но, скорее, как перед святыней, которую боготворят.
– Выслушайте меня, Регина, – сказал он, – вы не только женщина, которую я люблю, но и существо, которое я уважаю и более всего на свете боготворю!
– Благодарю вас, друг! – сказала Регина, беря Петрюса за руку.
– А между тем, – продолжал Петрюс, – я вполне сознаю, что я совершаю безумие, позволяя себе испытывать такую любовь к вам.
– Почему, Петрюс?
Петрюс промолчал или, скорее, ответил вздохом.
– Увы! – продолжала Регина, поняв его мысль. – Этот брак – как желала я скрыть его от самой себя! Я все надеялась, что какой-нибудь непредвиденный случай, неожиданное происшествие, на которое обыкновенно рассчитывают несчастные, помешает исполнению этого рокового брака. Тогда, бледная и дрожащая, я, как путешественник, избавившийся от страшной опасности, сказала бы вам: «Друг! Посмотри, как я бледна и дрожу! Это потому, что я могла навеки потерять тебя. Но я перед тобой, успокойся, никакая опасность не угрожает нам, и я твоя, твоя – навеки!» Но не так устроилось дело: дни проходили за днями без непредвиденных происшествий, без благостных волнений, час за часом, минута за минутой; роковое мгновение наступило, как оно наступает для приговоренного к смерти.
– Регина! Регина! Что же могу я тут сделать? Зачем призвали вы меня? Чем могу я помочь вам?
– Вы все сейчас узнаете.
Петрюс искал глазами часы, наконец в соседней комнате пробило половину двенадцатого.
– О! Говорите скорей, – сказал он, – вероятно, мне недолго придется оставаться с вами.
– Почему вы знаете, Петрюс, и зачем отвечаете вы горечью на мою скорбь?
– Однако вы замужем, вы нынче обвенчались! Ваш муж здесь, в этом самом замке, а теперь половина двенадцатого…
– Послушайте, Петрюс, – возразила она, – вы великодушный, благородный сын не менее благородного отечества. Можно подумать, что вы родились и жили в лучшие века в истории Вселенной. Вы мне напоминаете мужеством и откровенностью доблестных старых рыцарей – крестоносцев, отправлявшихся в Палестину; ваша чистота не допускает лукавства, ваша правдивость не подозревает лжи, вы верите только в добро. Мир, в котором я действительно живу, немножко иначе построен, чем очаровательные чертоги вашего воображения. Вы отвернетесь с негодованием от того, что людям практического мира кажется совершенно натуральным. Вот почему я ждала нынешнего дня, чтобы поделиться с вами моим горем, вот почему я ждала нынешнего вечера, чтобы иметь в вашем лице свидетеля ужасной вещи – улики в преступлении.
– В преступлении? – прошептал Петрюс. – Что хотите вы этим сказать, Регина?
– Да, в преступлении.
– О! Следовательно то, что я подозревал, справедливо?
– Что подозревали вы? Скажите мне, мой друг!
– Во-первых, я подозреваю, что вас отдали замуж насильно, против воли, что от вашего замужества зависело благосостояние или честь какого-нибудь члена вашего семейства. Я думаю, наконец, что вы жертва какой-то отвратительной спекуляции, допускаемой законом, потому что она скрыта в таинственном мраке семейных отношений… Я близок к истине, не правда ли?
– Да, – сказала Регина глухим голосом, – да, Петрюс, вы правы!
– Итак, я перед вами, Регина, – сказал Петрюс, сжимая руки молодой женщины. – Вы, верно, имеете во мне надобность? Вам нужно сердце и рука брата, вы избрали меня и потребуете от меня защиты и преданности? Вы хорошо сделали, и я благодарю вас! Теперь, моя возлюбленная сестра, скажите мне все, чего вы от меня требуете… Говорите, я слушаю вас, стоя перед вами на коленях!..
В эту минуту дверь в мастерскую быстро отворилась, и старая служанка, принявшая девятнадцать лет назад Регину на свои руки, показалась в дверях.
Петрюс хотел встать и сесть на свой табурет, но Регина удержала его, положив руку на его плечо.
– Нет, останьтесь! – сказала она. Потом, повернув голову к Нанон, спросила ее:
– Что тебе нужно, милая няня?
– Извините меня, что я вошла так неожиданно, – сказала старуха, – но господин Рапп…
– Он здесь? – спросила Регина высокомерным тоном.
– Нет, но он прислал своего камердинера спросить, готова ли графиня принять его?
– Он сказал: графиня?
– Я повторяю слова камердинера.
– Хорошо, Нанон, через пять минут я приму его.
– Но… – заметила было Нанон, показывая жестом на Петрюса.
– Господин Петрюс останется здесь, Нанон, – ответила Регина.
– Боже мой! – прошептал Петрюс.
– Как господин Петрюс?… – воскликнула Нанон.
– Отнеси мой ответ графу и не беспокойся, моя милая Нанон: я знаю, что делаю.
