Нанон удалилась.
– Извините меня, Регина, – сказал Петрюс, вставая, как только старая служанка затворила дверь, – но ваш муж?..
– Не должен вас видеть и не увидит вас здесь!
И она заперла дверь на ключ, чтобы граф Рапп не вошел неожиданно.
– А вы, – продолжала она, – вы должны видеть и слышать все, что произойдет здесь, чтобы когда-нибудь вы могли засвидетельствовать, какой была брачная ночь графа и графини Рапп.
– О, Регина, – сказал Петрюс, – я чувствую, что теряю рассудок, потому что не могу себе даже представить, что вы хотите сделать.
– Друг мой, – возразила Регина, – доверьтесь мне: взывая к вашему благородству, я не оскорблю вашего сердца. Войдите в этот будуар, там стоят самые любимые мои цветы.
Молодой человек, казалось, не решался.
– Войдите, – настаивала Регина, – я не могу говорить яснее, но верьте мне, что таинственность, которой облечена будет моя жизнь, несносная принужденность наших взаимных отношений, если вы не примете на свои плечи часть моей роковой тайны и не поможете мне нести ее, – все это обязывает меня сделать то, что я делаю. О, это страшная история – вы убедитесь сами, Петрюс! Но не судите легкомысленно, мой друг, не осуждайте, не выслушав, не взвесив строго все обстоятельства.
– Нет, Регина, нет, я ничего не хочу слышать! Я верю вам, я вас люблю, я вас уважаю… Нет, я не войду туда!
– Однако это необходимо, мой друг, да теперь, впрочем, и слишком поздно уходить отсюда: вы его встретите. Я не оправдаюсь в ваших глазах, а он будет меня подозревать.
– Ну, так да будет воля твоя, моя прекрасная Мадонна!..
– Благодарю, мой друг, – сказал Регина, протягивая ему руку. – А теперь ступайте в мою маленькую оранжерею, Петрюс. Она была свидетельницей моих сокровеннейших дум, а потом она вас узнает. Это моя ароматная исповедальня!
Она приподняла портьеру.
– Сядьте там, посреди моих камелий, у двери, чтобы лучше все слышать. Это мое любимое место, когда я мечтаю. Камелии – блестящие и в то же время скромные цветы Японии, которые по-настоящему распускаются только в полутьме, я желала бы родиться, жить и умереть подобно им! Я слышу, однако, шаги, идите, мой друг. Слушайте и простите тому, кто много страдал.
Петрюс не сопротивлялся более, он вошел в маленькую оранжерею, и Регина опустила портьеру.
В эту минуту шаги остановились у двери, и после нескольких минут нерешительности раздался слабый стук. Потом голос графа Раппа спросил:
– Можно пойти, Регина?
Регина побледнела, как смерть, холодный пот крупными каплями покрыл ее бледный лоб. Она вытерла лицо батистовым платком, вздохнула и твердым шагом пошла к двери. Отворив ее, она сказала громко:
– Войдите, отец мой!
V. Брачная ночь графа и графини Рапп
Петрюс вздрогнул.
Что касается графа, он побледнел и отступил на несколько шагов, услышав это странное обращение.
– Что вы сказали, Регина? – вскричал он голосом, в котором слышалось удивление, доходившее до ужаса.
– Я сказала вам: войдите, отец мой, – повторила девушка уверенным тоном.
– О, – прошептал Петрюс, – значит, то, что рассказывал мне дядя, – правда!
Граф Рапп вошел с опущенной головой. Он не смел встретиться со взором девушки.
– Я все знаю, милостивый государь, – продолжала холодно Регина. – Как я все это открыла, считаю излишним говорить вам. Господь, вероятно, желал предостеречь нас от ужасного преступления, отдав в руки мои неопровержимые доказательства вашей связи с моей…
Регина остановилась, не смея выговорить: «С моей матерью».
– Я пришел, – пробормотал негодяй, с которого Регина не спускала надменного, презрительного взора, – я пришел просить у вас свидания и только. И вдруг встречаю такой прием, хотя он решительно ни на чем не основан…
Регина вынула из-за пояса письмо, взятое случайно из корреспонденции, которая недавно разбросана была по ковру.
– Узнаете вы это письмо? – спросила она. – Это то письмо, где вы просите жену вашего друга, вашего благодетеля, почти вашего отца, заботиться о вашей дочери!.. Вместо того, чтобы произносить эти безбожные слова, вы лучше сделали бы, если бы просили Бога принять к себе эту несчастную девочку!
– Я уже сказал вам, сударыня, – возразил граф, окончательно уничтоженный, – что хотел объясниться с вами, но вы теперь слишком взволнованны, и я удаляюсь.
– О, нет, милостивый государь, – сказала Регина, – к подобным объяснениям, если уж вы хотите дать им это название, два раза не возвращаются. Останьтесь и садитесь.
Граф Рапп, видимо пораженный твердостью Регины, опустился на диван.
– Но что же угодно вам? – спросил он.
– О, я сейчас скажу вам. Вы женились на мне, к счастью, не по любви, что было бы верхом ужаса, но из жадности, – по самому гнусному расчету. Вы женились на мне, чтобы мое огромное состояние не перешло в чужие руки. Конечно, вы не пошли бы далее, так, по крайней мере, я надеюсь. Оскверненный преступлением, за которое карают люди, но которое может остаться скрытым от людей, вы, разумеется, не осмелились бы осквернить себя непростительным преступлением перед Богом, суд которого ни обмануть, ни подкупить нельзя. Одним словом, вы женились на наследнице графини Ламот Гудан, но не на вашей дочери.
– Регина, Регина!.. – бормотал глухо граф, опустив голову и уставив взор на ковер.
– Вы честолюбивы и расточительны, – продолжала девушка. – У вас великие затеи и желания, – они-то и толкают вас на путь противоестественных злодеяний. Другой отступил бы перед таким отчаянным злодейством, вы – никогда! Вы женились на вашей дочери из-за двух миллионов, вы готовы продать вашу жену, чтобы быть министром!
– Регина!.. – продолжал граф тем же тоном.
– Просить о разводе нам невозможно: развода пока у нас не существует. Просить о разлучении – это вызовет слишком много шума: нужно будет назвать его причину. Моя мать умрет от стыда, мой отец – от горя. Значит, мы должны оставаться связанными друг с другом, но только перед обществом, потому что перед Богом я свободна и хочу быть свободной.
– Что вы под этим разумеете, сударыня? – спросил граф, стараясь поднять голову.
– Действительно, мы должны хорошо понять друг друга, а потому я постараюсь объясниться как можно точнее. За мое молчание и за то странное, бесплодное существование, на которое вы обрекли меня, я требую полной, неограниченной свободы – свободы вдовы! Ведь вы, конечно, понимаете, что с этой минуты вы как муж для меня не существуете. Но думаю, что вы никогда не осмелитесь притязать и на положение отца. Ведь я могу любить, уважать, почитать только моего настоящего, единственного отца – графа Ламот Гудана. Итак, вы дадите мне свободу, и я предупреждаю вас, если вы будете стеснять меня, то я сама возьму ее. Взамен я предоставляю вам половину моего будущего богатства. Вы можете велеть составить акт у моего нотариуса, который я подпишу, когда вы пожелаете. Угодно вам возразить что-нибудь на мое предложение?
Молчание графа Раппа принимало оттенок раздумья. Он медленно поднял взор на Регину, но, встретив гордый и уверенный взгляд девушки, снова почувствовал себя уничтоженным и снова опустил голову. Первое движение нижней части лица свидетельствовало о внутренней борьбе, которую он выдерживал.
Наконец, через несколько минут, он заговорил тихим голосом, но отчеканивая каждое слово:
– Прежде, чем я приму или отвергну предложения, которые вы делаете мне, Регина, позвольте мне поговорить с вами и дать вам добрый совет.
– Добрый совет? Вы дадите мне добрый совет? Добрый плод не растет на негодном дереве!
И девушка с презрением покачала головою.
– Во всяком случае позвольте мне вам его дать. Вы можете принять или отвергнуть его.
– Говорите, – я вас слушаю.
– Я не буду стараться извинить то из моего прошлого, что может казаться предосудительным в ваших глазах.
– В моих глазах? – спросила Регина с презрением.
– Ну, в глазах света, если хотите… Я сознаю свое преступление во всей его глубине. К счастью, совершая его, я скорее уступил расчету, чем увлечению. Но позвольте мне вам заметить, что всякое преступление состоит в действии, которое оскорбляет общество или Бога. Женившись на вас, я не оскорбил ни общества, ни Бога. Общество принимает за оскорбление только то, что оно знает, а оно никогда не узнает, что я ваш отец, напротив, если когда-либо подозрение касалось супруги маршала, подозрение это исчезнет, когда узнают, что вы стали моей женой. Я не прогневал Бога, потому что, поставив перед собой великую цель, я желал соединиться с вами браком перед лицом людей, как вы изволили выразиться, но я всегда щадил бы вас перед Богом… Я не желаю оправдываться, как я уже сказал вам. Нет! Я хочу только дать вам совет, что я считаю моей священной обязанностью.
– Говорите, потому что, судя по нескладному строю вашей речи, по запутанности ваших фраз, я вижу, что вам нужно оправиться и прийти в себя.
