— Сопротивление бесполезно, — громко сказала Катя. — Хорош баловать. Обещаю сохранить жизнь. Вылазьте.
— Ще не вмерла Україна, — ответил вздрагивающий юный голос. — Спробуй сунься.
«Нехорошо, сопляк какой-то идейный. А где же наш прыткий зайчик? Уходит какой-нибудь норой? Уже ушел?»
— Хватит пальбы бессмысленной, — сказала Катя. — Сейчас здесь вся контрразведка будет. Давайте без перегибов. Первым выходит Горбатый, в смысле — пан Кула.
— Ти, жидовка чекистська, не шуткуй. Ти ж никому нас не сдашь. До тебе куди бильше питань буде. Давай так поговоримо, — откуда-то из глубины подвала отозвался напряженный голос пана Кулы. — Коллеги ведь, чому нам договор не заключить?
«Да пошел ты. Чудом ведь башку взрывом не оторвало, а теперь договор с тобой заключай?»
Катя швырнула очередной кирпич в ощетинившуюся пулевыми пробоинами дверь:
— Вылазь, гад!
— А верно не убьешь? — насмешливо отозвался Кула.
Катя выдернула кольцо, сосчитала до двух и аккуратно закинула увесистое тело «миллсы» за дверь.
Грохнуло, мелькнул язык оранжевого пламени тротила. Это вам не смесь с каким-нибудь модерновым гексогеном. Катя попыталась врезаться в дверь здоровым боком — не очень-то получилось, — с матом влетела в узкий проход. Проскочила по чьему-то раскинувшемуся телу с обрезом в руке. Навстречу с опозданием хлопнул пистолетный выстрел. Катя упала на колени, ответила из «маузера», стараясь бить поверх вспышки выстрела. В тесноте «львиный» «маузер» грохотал как пушка.
В гулкой тишине слышно было, как осыпаются разбитые пулями кирпичи. Из глубины подвала простонали:
— Сдаюся. Не стреляй, сука.
Сквозь доски наглухо забитого окна свет в подвал едва проникал. Смутно белела нижняя рубаха — Кула сидел, привалившись к стене, зажимая обеими руками бедро.
— Руки над головой, — приказала Катя.
— Мне ляжку осколками посекло, — прохрипел молодой мужчина.
— А мне плевать, — Катя прицелилась ему в лоб.
Кула с трудом поднял окровавленные руки над головой. На сукне галифе расплывалось темное кровавое пятно.
— Вырубишься через пять минут от кровопотери, — без особого сочувствия предрекла Катя. — Значит, так — говорим кратко и по существу.
— Ничого не скажу. Все одно живим не залишиш.
— Или ты на международный язык перейдешь, хотя бы на английский, или я тебе точно пулю в лоб пущу. А так шанс пообщаться дам.
— Це наша мова. Древня. Тут на неи споконвику говорили, — упрямо прохрипел Кула.
— А я не древняя. Я современная. И у меня в этом склепе спина мерзнет, — с яростью сказала Катя. — Не хочешь конструктивно говорить, хрен с тобой. Я тебя даже убивать не буду. Подожду, пока вырубишься, и исчезну. В контрразведке разговоришься. Потом они тебя ЧК передадут. И там будешь говорить, петь, плясать, частушки сочинять.
— Сука! — бессильно скрипнул зубами Кула. — Да що тебе нужно, стерва?
— Кто? Откуда? Задание? — Катя отодвинула подальше от пленника «парабеллумы», тяжелый вещмешок, глянула на стоящий на полу телефонный аппарат.
— Полковой есаул Кулаковский. Всеукраинське вийськове добровольческое бюро видновлення историчной справедливости. Могу считаться военнопленным.
— Дерьмом на палочке ты можешь считаться. Террорист херов. Где база? — Катя качнула ногой в разорванном чулке телефонный аппарат. — Давай-давай, колись. Гранты из-за бугра щедро сыплют?
— Да не очень. Но регулярно. База под Белой Церковью. В Александровке. Пусковая лаборатория в Киеве, — поспешно сказал есаул, стараясь не смотреть на телефон.
— Чего здесь шныряешь?
— Акция по устранению москальских верхов. Задание я выполнил, — с вызовом сказал Кулаковский. — Всех там мы положили?
Катя фыркнула:
— Да какая тебе разница? Ликвидация Бронштейна и штаба Добрармии была запланирована на конец августа. Вы, хуторяне, влезли, бах-трах. Грубо. Кому эти фейерверки нужны? Всеукраинское бюро сопляков. Кто так дела делает?
— Ты-то сама кто такая?
— На «вы», урод, обращайся! — рявкнула Катя. — Я панибратства даже сослуживцам не позволяю. Откуда вы такие хамоватые беретесь? Агрегат твой? — девушка поддала пяткой по телефону.
— Не надо! — дернулся и застонал Кулаковский. — Я готов сотрудничать.
— Ой, неужели? — Катя изумленно покачала головой. — Да кому ты нужен? Кто на вас всерьез внимание обращает? Я-то думала, кто-то новый объявился. Да возьми ты ремень, ляжку свою кабанью перетяни.
Кулаковский неуверенно потянулся к ремню.
— Без фокусов, — небрежно напомнила Катя. — Выходит, я офис бросила, на беготню за тобой неделю убила, чтобы этот детский лепет услышать? Значит, вы возомнили, что вектор можно изменить, ухлопав десяток напыщенных идиотов и сняв рекламную агитку-клип об этом подвиге? Смехотворно. Да я понимаю, что о теории вы и не слыхивали. Вон, на древних трансляторах прыгаете, — Катя нажала пяткой на телефонный аппарат.
— Не трожь! — взвыл раненый.
— Боишься не вернуться к телевизору и охлажденной кока-коле, да? — участливо спросила Катя. — Ты знаешь, что такие трансляторы еще в 30-х годах в музей сдали? Это же все равно что с бабушкиным зонтиком с крыши сигать.
— Мы за отчизну жизнью рисковать привыкли, — гордо заявил киевский агент.
— Да что ж вы за дауны такие? — вздохнула Катя. — И чего я взвилась? Нужно было в Центр сообщить, да и все. А я офис оставила, бегаю как дура.
— Москва не одобрит? — осторожно поинтересовался Кулаковский, перетягивая ногу жгутом.
— Да кто про вас в Москву сообщать будет? Это наши дела, региональные. О сбое в каждой «кальке» замучаешься докладывать. Знаешь что, бери-ка свою шарманку да проваливай, — Катя пихнула телефон к пленнику. Тот, не веря, потянулся, но босая девичья пятка опять наступила на аппарат. — Да, соваться сюда еще раз не рекомендую, сетевую защиту я уже заказала, на днях смоделируют, и никто из ваших из Прыжка не выйдет. Это всех «калек» данного спектра касается. Ну, об этом ваши дебилы псевдоученые и сами догадаются.
— Понял, — пробормотал Кулаковский, алчно поглядывая на спасительный транслятор.
— А я вот не поняла, — задумчиво сказала Катя. — Что вам здесь вообще нужно? Ведь все сейчас в Стамбуле, ведь там точка равновесия. И янкесы там, и наши активно пашут. Вы-то чего здесь вошкаетесь?
— Не знаю, — пробормотал Кулаковский. — Операция. Приказ есть, значит…
— Что за комедию с мальчишкой устроили?
— Отвлекающий маневр. Господа офицеры за блаженненьким гонялись, как коты за бантиком на нитке. И краснопузые заинтересовались. Пара сотен листовок, рекламный трюк…
— Ты мне мозг не разрывай. Некогда забавляться. Ну?
Кулаковский посмотрел злобно, но врать не стал:
— Пацан — индивид общей вертикали. Скользящий. Просчитывали три «кальки» с минимальной поправкой. Везде он проявлялся. Экстрасенсы-ныряльщики тоже его фиксировали. Приказано было убрать. Мешал…
Про экстрасенсов-ныряльщиков Катя слышала в первый раз, но признаваться в своем невежестве не собиралась. Вытрясать, что за «ныряльщики» такие, все равно некогда, да и без специального образования бессмысленно.
— Гондоны вы, — сообщила Катя, морщась. — Пацанов давите за свои игры дурацкие.
Кулаковский оскалился:
— Я грех на душу взял. Зато тысячи наших хлопцев живыми останутся. И победа, как ни зверейте, как ни беситесь, за нами будет. Восстанет Украина! Ты, мерзавка постельная, что здесь делаешь? Это наша земля. Наша! Сгинете вы. Все одно порежем. Не усидите.
— Земля как земля. Живите, плодитесь, размножайтесь. Только вашей она никогда не будет. Не мы, так поляки, литовцы, фрицы или янкесы здесь сидеть будут. Им сапоги куда слаще лизать, чем клятые москальи речи слушать, да? Не будет здесь покоя. У вас же народ хороший, да вот и такие, как ты, имеются… В лицо лыбитесь — в спину стреляете.
— Что ты понимаешь? Вы Украину веками грабили да унижали, хлеб да уголь, как пиявки ненасытные, высасывали. Что ты о нас знаешь, москвичка?
— Пасть закрой. Я на твой садик вишневый не претендую. Только эта земля и мне не чужая. Я под Львовом в 41-м и в Крыму в 42-м не в шезлонге валялась. И парни, что там гибли, были и с Полтавы, и с Твери, и с Казани. Гавкни еще на эту тему — башку разнесу.
Кулаковский пробормотал, глядя в землю:
— За что? Мы сейчас в «кальке». На Основной поток все равно не повлияем.
Катя махнула «маузером»:
— Ладно. С тобой дискутировать — все равно что с мышью лабораторной. Ногу перетянул? Тогда присягу приноси и пошел вон.
— Какую присягу? — с ужасом прошептал агент.
— А то не знаешь? Проиграл — пальцы оставь. Нож есть?
— Нет! — взвыл Кулаковский. — Не смей! Садистка! Овчарка людоедская!
