Поскребышевым, хмыкнул, прочитав что-то интересное…
А когда Ирина Алексеевна вошла в его кабинет, поинтересовался:
— Мне тут сообщают, что вы новый самолет успели спроектировать…
— Скорее самолетик: Лу-8 маленький, годится только начальство возить. А вообще-то я его для себя любимой изготовила — но раз получилось неплохо, думаю, что и для перевозки разных начальственных тушек несколько штук произвести будет полезно. Генералов по делам возить, наркомов серьезных, главных конструкторов — много кому сейчас приходится далеко кататься, а время на это терять никому не хочется. Ну со скоростью в девятьсот километров мотнуться по делам в Сибирь срочно — почему бы и нет? Или в Берлин с Парижем — а ведь скоро и туда мотаться часто придется.
— Дорогой самолет получился?
— Ну как сказать… недешевый, но есть случаи, когда копеечная экономия дороже обходится.
— Не спорю… а все же сколько?
— Первые три все вместе обошлись примерно в двадцать миллионов, чуть больше. А в серии, думаю, цену получится скинуть миллионов до пяти. По моим прикидкам, штук полтораста народ запросит…
— Мою тушку тоже в подсчет включили?
— Иосиф Виссарионович, я же русским по белому сказала: для перевозки разных тушек, а не для ответственных товарищей. Чем вам шестьсот десятая машина плоха? А в «восьмерке» даже в туалет сходить проблема, в ней высота салона метр-сорок…
— Существенный аргумент… но перейдем к торжественной части?
— Давайте. Только можно как-то попроще? Не люблю пышные натужные речи, да и дел полно, время терять жалко.
— Вам — можно. Я от всей души благодарю вас за фильм «Они сражались за Родину» и в знак признательности от себя и от всего советского народа прошу вас принять эту скромную награду.
— Спасибо. А можно вопрос? Как вы, Иосиф Виссарионович, думаете: разбираюсь я в искусстве? Меня ваше сугубо личное мнение интересует.
— Откровенно говоря, вы своим вопросом меня удивили. Но… как на духу: поначалу мне фильм не очень понравился, но именно поначалу, из-за… сейчас как-то не принято… было не принято показывать царское время позитивно. Но вот форма подачи материала меня, скажем так, с первых минут заворожила — а чуть позже я понял, что вы хотите сказать своим фильмом. Да и сказали вы так, что… Я про Сталинскую премию даже не сразу вспомнил, в размышлениях о том, какой награды вы достойны. Да и сейчас не уверен, что премия эта будет достаточной наградой за ваше искусство…
— Иосиф Виссарионович, я не на комплименты нарваться пытаюсь. Вы мне прямо скажите: я в искусстве разбираюсь или нет?
— Ну, раз вы так вопрос ставите… Разбираетесь, причем, лично мне кажется — раз уж вас мое личное мнение интересует — лучше кого либо другого в Советском Союзе.
— Спасибо. Это я к чему: сейчас — по моему мнению — довольно много деятелей искусства, советских таких деятелей, получая от страны огромные блага страну эту презирают и даже изощренно гадят. Не брезгуя получать мелкие подачки и от откровенных врагов наших из-за рубежа. Есть мнение… у нас есть абсолютно достоверная информация о том, что некий деятель искусств и вполне себе народный артист СССР является казначеем антисоветской организации.
— Это интересно, вы готовы мне эту информацию предоставить?
— Вот, — Ирина достала из кармана своего пиджака несколько бумажек, — почитайте на досуге. Но я о другом: арестовать эту мразь и моих полномочий хватит, а уж тем более Петруха полное право имеет. Однако Светлана Юрьевна считает — и я ее в этом полностью поддерживаю — что вырвать этот корешок мало. Я к чему: у нас есть препарат, под действием которого человек не может отказаться отвечать на любые вопросы и не может — в принципе, физиологически не может — говорить неправду. Однако примерно в трети случаев после применения препарата человек становится… в общем, идиотом. Сразу скажу: эту мразь я под наркотиком правды все равно выпотрошу, никуда он не денется. Но я хотела бы получить от вас официальную санкцию на применение препарата…
— Вы же и так уже все для себя решили, зачем вам моя санкция?
— Санкцию на применение препарата к тем, чья вражеская сущность будет вскрыта в результате подобных… допросов. Дополнительно скажу: все такие допросы будут сопровождаться аудио и видеофиксацией, то есть любой момент допроса будет доступен для просмотра как следователями, так и судом.
— Какой фиксацией?
— В радиоинституте научились записывать на магнитную пленку видеосигнал с телевизионных камер.
— Понятно… А вы уверены в этом вашем препарате?
— Вы тоже уверены: именно благодаря ему Петруха размотал покушение на Кирова за полтора суток.
— Теперь понятно, как он этого тогда добился… Вам нужен письменный приказ?
— Нет, достаточно устного разрешения.
Сталин быстро проглядел бумажки, затем снова повернулся в Ирине:
— И давно у вас эта информация?
— Петруха этот отчет подготовил год назад, я просто готовый взяла. Но мы дополнительно еще все проверяли, поэтому…
— Год назад? Интересно… с этим вопросом они ко мне уже пытались подойти… хорошо, я даю вам санкцию. Вам я санкцию даю, но при условии, что вы будете держать меня в курсе этого дела.
— А куда же мы денемся-то?
— Только один вопрос: а если этот… деятель искусств станет идиотом?
— Этот — не станет. Он вообще не станет — но вполне пристойно и очень естественно. Мы это умеем.
— Хорошо. Когда вы собираетесь начать… операцию?
— Дело не самое простое, подготовиться все же надо. Где-то через неделю… мы вам сообщим заранее.
— Тогда один вопрос… к делу не относящийся. Вот вы товарища Климова все время называете Петрухой, товарища Сухову только по имени упоминаете, а товарища Сухова наоборот, только по фамилии… Я понимаю, вы старые товарищи, друзья, но не кажется ли вам, что это как-то… по-детски, что ли? Довольно многие на это внимание обращают, и, я точно знаю, уважения проявляют менее надлежащего.
— А… это у нас очень старая… сказка для внутреннего потребления. Сами ее придумали, сами в нее играем. Нам — нравится, а на то, что другие подумают…
— Расскажете? Судя по тому, что вы в нее, как говорите, играете столько лет, она, наверное, интересная?
— Рассказать? А вы знаете, я лучше ее покажу. Вот с делом этим закончим — и покажу, обещаю. И, думаю, вам она понравится!
Ранним утром четвертого мая в аэропорту Хельсинки приземлился очередной русский самолет. То есть самолетов — причем исключительно русских — в финском небе летало немало, но этот отличался от всех прочих тем, что он был пассажирским. И — гражданским, с большой синей надписью «Аэрофлот» на снежно-белом боку. Так уж случилось,
