— Не могу же я вечно жить с родителями! А разъехаться на хороших условиях тяжело. Пообщались для дела, ничего страшного, не понимаю, почему ты вдруг встал на дыбы!
— «Для дела»! Ко мне на правах друга приходил Семен Федотович, просил уладить его неприятности!
— Кстати, Галина мне об этом говорила. Ты можешь что-нибудь сделать?
— Уже сделал. Дал коленом под зад и выбросил из кабинета.
Рита надулась.
— Не исключено, что она так же поступит со мной.
— Может, прикажешь «для дела» влезть в грязные махинации твоих приятелей?
— Галина сказала, что там недоразумение с документами, надо просто объяснить…
— За такое «недоразумение» положено лет десятьпятнадцать. И помогать в этих делишках я никому не намерен. Даже ради твоей квартиры.
— Ладно, не сердись, — Рита взяла меня под руку, плотно прижалась, заглянула в лицо. — Я же не знала, что это так серьезно. Больше никогда не обращусь с подобными просьбами, обещаю.
— И вообще держись подальше от этой публики. Их взаимные услуги, встречные уступки засасывают, как болото. Дашь палец — руку откусят.
— Хорошо, милый, — кротко согласилась она.
Мы гуляли по набережной, поужинали в крохотном кафе у самой воды, потом поехали ко мне — родители были в отпуске.
И все же в наших отношениях что-то изменилось. Но что?
Обдумывать это мне было некогда, потому что перипетии расследуемого дела вытесняли из головы все остальное.
— Значит, ты его подозреваешь? — спросил Зайцев, рассматривая чертеж глушителя.
— Прямых данных по-прежнему нет, но… Чувствую, что он как-то причастен к этому выстрелу. Может быть, не в качестве главной фигуры, но все-таки…
— Почему не главной?
— Нет мотива. Просто так положительный человек, научный сотрудник, автор изобретений, статей и т.д., и т.п., не станет лезть на башенный кран и палить в сослуживицу из винтовки с самодельным глушителем. Не станет, и все тут!
— Это верно.
Следователь раскрыл картонную папку, перелистнул несколько страниц.
— Давай твои протоколы — подошью в дело, — скучным голосом сказал он.
И невыразительно продолжил:
— Ты знаешь, что у него произошло с женой? Нет? А я узнал. Влюбился он внезапно! Горячая любовь, безумная страсть — настолько, что решился бросить семью! А от сильных чувств к поступкам из ряда вон выходящим — один шаг!
— Даже к покушению на убийство? Трудно поверить. Не тот человек!
— Кстати, многие допрошенные отмечают, что он сильно изменился в последнее время. Очень сильно.
Зайцев опять полистал дело, нашел нужный лист, с расстановкой прочел:
— Элефантова трудно узнать, иногда создается впечатление, что он превратился в другого человека.
Следователь захлопнул папку.
— Вот в каком направлении нам придется работать. Почему он так изменился, чем вызвано происшедшее с ним превращение?
И самое главное: на что способен новый, изменившийся Элефантов?
Глава четырнадцатая
ПРЕВРАЩЕНИЕ
После близости с Марией все изменилось. Исчез сгибающий в три погибели гнет, стало легко дышать, жизнь снова наполнилась смыслом. Элефантов расправил плечи, ощущая, что к нему вернулась былая энергичность и уверенность в себе. За неделю он разобрал гору накопившихся бумаг: возвращенные на доработку статьи, отклоненная заявка на изобретение, черновики неоконченных работ, беглые заметки по проведенным опытам. Еще недавно ему казалось, что справиться со всем этим будет невозможно и за полгода.
Наконец-то он сделал то, что давно собирался: отыскал и склонил к сотрудничеству раздражительного и нелюдимого Пореева, которого все считали сумасшедшим или шарлатаном, потому что он уверял, будто умеет читать чужие мысли. Но он не был ни тем, ни другим. Уровень биопотенциала Пореева оказался в восемь раз выше, чем у любого из наугад выбранных полутора десятков человек. Полуинтуитивные догадки подтверждались практически. Теперь следовало проводить сотни контрольных измерений, экспериментировать, расширяя состав контрольной группы, активно искать других, подобных Порееву уникумов. Предстояла огромная, дьявольски интересная и чрезвычайно перспективная работа, справиться с которой в одиночку, полукустарными методами Элефантов не мог.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Он подготовил подробную докладную записку в министерство, аргументированно обосновал необходимость организации отдела по проблемам сверхчувственной связи. Директор поморщился, покачал головой:
— Уж больно здесь мистикой попахивает. Смотри, Сергей Николаевич, не навреди сам себе. Курочкин и так тебя алхимиком выставляет, да и бывший начальник, Кабаргин, считает авантюристом. Защитился бы на своем энцефалографе, положение приобрел, а потом…
Но докладную подписал.
Итак, все шло хорошо, все получалось и удавалось. Наступила полоса везения, и Элефантов не сомневался: удачу ему приносит Мария. Она же — источник вдохновения, муза, способствующая его творчеству. Он хорошо спал, часто снилась Мария, и сны эти были легкими, радостными и приятными.
Они встречались несколько раз в неделю, и каждый раз Элефантов волновался, отправляясь на свидание. Он обнаружил, что для него стало потребностью дарить Марии цветы, причем только такие, которые ее достойны.
Приторно красивые каллы отвергались, как неискренние, восковые лилии — как ненатуральные, георгины казались слишком печальными. И если не было достаточно свежих и красивых роз излюбленного им сорта, Элефантов покупал естественные и милые ромашки либо махровые с горьким ароматом гвоздики. Ярко-красные или снежно-белые. Полутонов и оттенков он не признавал.
По дороге он внимательно осматривал встречающихся женщин, сравнивая их с Марией. И сравнения были явно не в их пользу. Мария никогда не наденет желтые туфли под зеленое платье. Не будет зевать и лузгать семечки на улице. Не станет перекрикиваться с подружкой через дорогу. Разве что вот эта стройная девушка в джинсовом костюме и красивых солнцезащитных очках… Но когда они поравнялись, Элефантов заметил, что умопомрачительные босоножки открывают давно не мытые ступни, и брезгливо передернулся. Представить, чтобы Мария легла в постель, не вымыв ноги, было, конечно, совершенно невозможно.
Несомненно, Нежинская — необыкновенная женщина. Хотя и довольно своеобразная. Она ничего не рассказывала о себе, и он знал о ней очень мало.
Она не ходила в театры, редко бывала в кино. Мало читала. Не боялась пьяных и темных улиц. Принимала как должное комплименты и знаки внимания. Никогда ни на что не жаловалась и ни о чем не просила. Никогда не говорила: «Я люблю тебя».
Он шептал эти слова в маленькое нежное ушко в минуты близости, как-то она со стоном выдохнула в ответ: "И я… ", и в другой раз: «Я тоже…»
И только.
Элефантов не считал вырванное в мгновенья страсти признание полностью добровольным, ему хотелось большего. Однажды, когда все кончилось, он спросил напрямую:
— Ты меня любишь?
И услышал:
— Мне хорошо с тобой.
Сдержанность Марии насторожила.
— Почему ты не говоришь, что любишь?
— Я так не могу…
«Что „не могу“? Не могу сказать не правду? Но она же спит со мной, а без любви, конечно, не стала бы этого делать… Или не могу выражать словами сокровенные чувства? Более вероятно, ведь Машенька — сложная натура…»
Мысли роились, как всполошенные птицы, но ответа — точного, ставящего все на свои места — не появлялось, и оттого Элефантов, любящий ясность и определенность, испытывал какой-то дискомфорт. Сомнения порождали тягостные размышления.
Сколько раз эта красивая женщина со внешностью школьницы обсуждала вопрос о своем отношении к любовнику? И со сколькими мужчинами?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Всегда стремящийся к полной информированности Элефантов с удивлением обнаружил, что лучше пребывать в неведении на этот счет, и если бы смог, то предпочел бы забыть о том, что знал. По молчаливому уговору они не упоминали имен Спирьки, Эдика, Астахова, как будто те не имели к Марии никакого отношения, но их тени время от времени омрачали настроение Элефантова. Когда он смотрел на белье Марии, изящное, невесомое, сразу же вспоминалось, что Спирька видел его тоже. И хотя воспоминание, вытесненное реальностью происходящего, мелькало глубоко-глубоко в подсознании, он ощущал острый укол ревности.
