Антуанетта пыталась копировать ровный деловитый тон Меррика. Они ходили вокруг да около, и никто не хотел первым сказать о том, ради чего начался разговор.
— Думаю, она все-таки натворила каких-то дел.
— Тогда это касается нас обоих, — произнес Меррик. — Да, Антуанетта, я знаю, о чем ты беспокоишься. Но не стоит за меня волноваться.
— Она думает, ты просто корабль, Лайл. И никто не скажет ей правды, так как им очень сильно нужна ее помощь. Но даже если и расскажут, ничего не изменится…
Антуанетта запнулась. Ей было очень грустно, и она ненавидела себя.
— Ты умрешь, верно? В конце концов, и… это могло произойти черт знает сколько лет назад. Если бы папа и Ксавьер не помогли тебе.
— Я заслуживаю этого, Антуанетта. Я сделал нечто ужасное и ушел от наказания.
— Но, Лайл…
У нее защипало в носу. Слезы подступили к глазам, готовые хлынуть наружу. Глупые беспричинные слезы. Черт подери… Она любила свой корабль… затем возненавидела его, из-за лжи, в которую он впутал ее отца, из-за лжи, которой ее пичкали. А потом она снова полюбила корабль — потому что «Штормовая Птица» и призрак Лайла Меррика, поселившийся там, оказались хрупкой ниточкой, которая протянулась в прошлое, к папе. И сейчас, когда наконец-то восстановлено внутреннее согласие… У нее отбирали то, что она только что научилась любить. Последнее, что связывало с папой, ускользало у нее из рук. И все из-за этой суки Вольевой…
Почему все так запуталось? Все, что она хотела — сдержать клятву.
— Антуанетта?
— Мы можем убрать тебя, — сказала она. — Вытащить из корабля и заменить обычной субличностью. И Вольева ничего не узнает.
— Нет. Это мой шанс. Если она хочет славы и освобождения, почему я не могу урвать свой кусочек?
— Ты — это совсем другое дело. Тебе незачем приносить себя в жертву.
— Но я бы хотел именно этого. Не будь жадиной, хорошо?
— Нет, — ответила она, ее голос сорвался. — Нет, не могу.
— Пообещай мне кое-что, Антуанетта.
Она вытерла глаза, словно он мог не увидеть ее слез… и ощутила странное ликование.
— Что, Лайл?
— Что ты начнешь, черт возьми, заботиться о себе. Прямо сейчас. Что бы ни произошло.
Она кивнула.
— Обещаю.
— Вот и славно. И я хочу еще кое-что тебе сказать. А потом, как мне кажется, нам надо разбегаться. Я могу продолжать эвакуацию в одиночку. И, черт побери, категорически отказываюсь подвергать тебя постоянной опасности продолжением полетов у меня на борту. Неплохо звучит для приказа, а? Впечатляет? Ты не думала, что я на такое способен?
— Нет, Кораблик. Не думала.
Антуанетта улыбнулась. В ней боролись самые противоречивые чувства.
— И последнее, Антуанетта. Это было приятно — служить тебе. Приятно и почетно. А теперь, пожалуйста, иди и поищи себе другой корабль — желательно что-нибудь побольше и получше. И командуй им. Уверен, ты превосходно справишься.
Она встала с кресла.
— Самый лучший. Обещаю.
— Не сомневаюсь.
Она пошла к люку, но задержалась в проеме.
— Прощай, Лайл.
— Прощай, Маленькая Мисс.
Глава 40
Когда его вытащили из утробы саркофага, он дрожал. Он чувствовал себя как человек, которого откопали из-под снега. Лица людей, стоящих стояли вокруг, начинали различаться, но ни одно из них не показалось знакомым. Кто-то укутал его тощие плечи термоодеялом. Люди молчали. Они понимали, что он вряд ли способен общаться, и давали ему время придти в себя.
Пару минут Клавейн сидел на краю криогенной камеры, пока не почувствовал, что в состоянии встать на ноги. Сделав несколько шагов, он споткнулся, но умудрился сделать вид, будто неожиданно захотел опереться о бронированный наличник иллюминатора. Заодно можно было взглянуть наружу. Но там не было ничего — только чернота и его собственное призрачное отражение на переднем плане. Оно напоминало маску: затененные глазницы казались пустыми дырами, за которыми был только космический вакуум. Клавейн испытал приступ дежа вю: когда-то он уже находился здесь и созерцал свое отражение, похожее на маску. Он терпеливо тянул ниточку, разматывая клубок воспоминаний. Да. Дипломатическая миссия, которую в последний момент все-таки решили провести. Шаттл, несущийся к оккупированному Марсу, предстоящее столкновение со старым врагом и другом по имени Галиана… Уже тогда — четыреста лет назад, а теперь уже больше — он чувствовал себя слишком старым для этого мира, слишком старым для роли, которую ему навязали. Знать бы тогда, что ему еще предстоит… Он либо рассмеялся бы, либо сошел бы с ума. Тогда казалось, что жизнь уже кончена, хотя это было только начало, в настоящее время едва отличимое от воспоминаний детства.
Он снова посмотрел на людей, которые его разбудили, потом на потолок.
— Притушите свет, — сказал кто-то.
Отражение исчезло. Теперь Клавейн мог разглядеть в иллюминаторе нечто, кроме черноты. Рой звезд, усеявших полнеба. Красные, голубые, золотые и льдисто-белые. Некоторые ярче, некоторые бледнее… Но Клавейн не узнавал ни одного созвездия. Все, что могло сказать ему расположение светил, втиснутых в небольшой сектор пространства — что корабль все еще двигается со скоростью, близкой к световой.
Клавейн обернулся.
— Сражение состоялось?
— Да, Клавейн, — бледная темноволосая женщина заговорила от всей группы. В ее голосе звучала теплота, но не было той абсолютной уверенности, которую он ожидал услышать. — Все кончено. Мы столкнулись с тремя кораблями Объединившихся, один уничтожили, остальные два повредили.
— Только повредили?
— Симуляции не позволяют сказать точнее, — ответила она.
Она подошла ближе и поднесла к его губам колбу с коричневой жидкостью. Клавейн разглядывал лицо и волосы женщины. В них было что-то знакомое. Он поймал проблеск, высветивший те же древние воспоминания, которые потревожило его собственное отражение в иллюминаторе.
— На, выпей. Восстановительные медишны из аптечки Илии. Тебе станет намного легче.
Клавейн взял колбу, понюхал… Пахло шоколадом, хотя он ожидал почувствовать аромат чая. Клавейн сделал несколько глотков.
— Спасибо, — сказал он. — Ничего, если я спрошу, как тебя зовут?
— Конечно, — ответила женщина. — Я Фелка. Ты хорошо меня знаешь.
Клавейн снова посмотрел на нее и пожал плечами.
— Кажется, мы знакомы…
— Пей. Думаю, тебе это нужно.
Память возвращалась урывками. Так город оживает после аварии в сети электроснабжения. Квартал за кварталом, совершенно беспорядочно; подручные осветительные приборы мерцают и гаснут, прежде чем восстановится нормальное освещение. Но он уже почувствовал себя неплохо. Однако ему по-прежнему приходилось принимать медишны: каждый прием предназначался для восстановления определенной функциональной зоны мозга, каждая производила более точную регулировку. Перед каждым приемом Клавейн строил такие рожи, что смотреть было страшно. Под конец он клятвенно пообещал себе, что до конца своих дней не прикоснется к шоколаду.
Через несколько часов Клавейн пришел к выводу, что за его нервную систему можно не беспокоиться. Оставались мелкие детали, которые он помнил не очень четко. Но амнезия оттаивания — явление настолько распространенное, что считается почти нормальным. Клавейну выдали легкий биомониторинговый[66] «камзол» наподобие тех, что носили средневековые герольды, и долговязого слугу цвета старой бронзы в качестве сопровождающего, после чего отпустили на все четыре стороны.
— Можно поинтересоваться, для чего вы меня «отогрели»? — спросил Клавейн.
— Про это потом поговорим, Клавейн, — отозвался Скорпио — судя по всему, он был при исполнении. — Нам спешить некуда.
— Но нам надо принять какое-то решение. Верно?
Свин покосился на одного из командиров — девушку по имени Антуанетта Бакс. У нее были огромные глаза и целая галактика веснушек на носу. Клавейн чувствовал, что воспоминания, связанные с ней, еще не выплыли на поверхность. Антуанетта кивнула, но почти незаметно.
— Само собой, — сказал Скорпио. — Не для того, чтобы на тебя полюбоваться. На самом деле проблема — дерьмо дерьмом, и без света ясно.
Это место, скрытое в недрах огромного корабля, как будто принадлежало другой части Вселенной. Просторная поляна, поросшая травой, была окружена деревьями и накрыта, словно куполом, синтетическим голубым небом. Голографические птицы — попугаи, птицы-носороги и прочая крылатая мелочь — проносились между стволами, словно кометы, окрашенные в спектрально чистые цвета. Вдали журчал подозрительно реальный водопад, который низвергался в крошечное озерцо, порождая облако жемчужно-голубой водяной пыли.
Фелка вела Клавейна по мягкому ковру прохладной блестящей зелени. Длинное черное платье ниспадало до пят и волочилось по росистой траве, но Фелку это не беспокоило.
