— Ты уже сдох, а мы будем жить, будем долго жить!
3
Дрожа от холода и возбуждения, Сергей Комлев стоял неподалеку от тюрьмы и поджидал Касбота. Дождь перешел в снег, медлительный, ленивый, здание тюрьмы, проступавшее среди мелькающей белизны, теперь стало казаться ближе, чем на самом деле. Комлев прислушался: ни одного звука.
Сквозь мелькающий снег четко, как бы толчками, быстро следующими один за другим, приближался отряд Касбота. Увидев, что русский солдат ждет его на условленном месте, и угадав, что это и есть Комлев, Касбот почувствовал, что в груди у него стеснило. Ему захотелось сказать Комлеву ласковые русские слова, какие бывают только в любовных и колыбельных Песнях. Но он не знал этих русских слов.
И Касбот сказал только:
— Говори, что делать надо, приказывай.
— К тюрьме! — сказал Сергей.
Калитка, прорезанная в огромных железных дверях тюрьмы, была раскрыта, возле нее стоял в гимнастерке без пояса (у арестованных солдат отнимали пояса) солдат с винтовкой. Он притопывал, пританцовывал и с веселым интересом вглядывался в сдержанно-взволнованные молодые лица веселореченцев, входящих в тюрьму.
— Ну как, Сергей, дела? — спросил он Комлева.
— Как по маслу, — ответил Комлев.
— Так чего же мы в этих стенах проклятых собираемся? Скорее бы прочь отсюда, уйти в лес.
— В лес не торопись, соскучишься, — ответил Комлев.
Начальник тюрьмы, пожилой, худощавый человек в зеленом вицмундире с серебряными капитанскими погонами и без шапки — таким его взяли из квартиры, находившейся при тюрьме, — держался прямо: то ли он старался соблюсти свое достоинство, то ли потому, что руки его были перекручены сзади. Снег падал на его слипшиеся жиденькие волосы, и видно было, что ему и холодно и страшно. Смотря прямо в лицо Сергея Комлева своими выцветшими глазами, он говорил негромко и размеренно:
— Конечно, господин Комлев, вы можете меня убить, на то воля божия, но ключи от всех казематов находятся у господина пристава, он сам прибывает каждый раз для допроса упомянутой Нафисат Баташевой.
— А как же вы кормите ее? — спросил Сергей.
— Через особое окошечко в стене, — ответил начальник тюрьмы.
— Давай скорее, где она? — спросил срывающимся голосом Касбот.
Начальник промолчал.
— Ты слышал, пес, что тебя спрашивают? — угрожающе сказал Комлев.
Начальник вздохнул, голова его судорожно дернулась.
— На все божья воля, — пробормотал он. — Идемте, здесь близко.
В крепостную стену была вделана железная дверь.
— Вот здесь, внутри стены, находятся казематы, — сказал начальник тюрьмы, — но только ключа от этой двери у меня тоже нет.
Касбот со всего размаху ударил прикладом. Дверь загудела, известковые и кирпичные осколки посыпались на снег.
— Постой, парень, силой тут ничего не сделаешь, — сказал Комлев. — Замок есть замок, он с хитростью сработан, его с хитростью ломать нужно.
Комлев вставил штык в замочную скважину и стал мерно раскачивать.
— Теперь бы стамесочку или отверточку, — сказал он ласкательно и хищно.
Касбот вспомнил, что отвертка у него в кармане, и протянул ее Комлеву. Тот, осмотрев ее, сунул в узенькую щель между дверью и косяком, обитым железом, прямо напротив замка. Легонько ударил прикладом по рукоятке отвертки раз, другой, и отвертка встала торчком.
— Теперь хватит, теперь можно опять штыком пощекотать, — сказал Комлев.
Снова раскачка штыка, вверх, вниз, вверх, вниз, опять легкие удары по отвертке — и дверь, вдруг щелкнув, распахнулась, точно ее кто-то отомкнул изнутри.
Касбот шагнул в темноту.
— Осторожно, можете упасть, — раздался предупреждающий голос начальника тюрьмы, и Касбот почувствовал, как крепкая рука Комлева ухватила его за локоть.
Это был узкий коридор внутри крепостной стены: с одной стороны — глухая кирпичная кладка, с другой — через каждые двадцать шагов на уровне неровного каменного пола видны при колеблющемся огне свечи, которую зажег Комлев, какие-то отверстия, достаточно широкие, чтобы спустить туда вниз человека. Свет был красноватый, красноватой казалась стена. «Как под веками, когда закроешь глаза», — подумал Комлев и спросил:
— А здесь еще кто-нибудь заточен?
— Со времени кавказских войн никого здесь не заключали, — ответил начальник тюрьмы. — И я должен сказать вам, господин Комлев, что считаю зверством применять в отношении беременной женщины…
— Знаем, жалеете вы нас, как кошка мышку, — проговорил Комлев.
— Уже пришли, — сказал тюремщик. — Вот лесенка, ее нужно спустить вниз, вот так.
Касбот спустился, и Комлев сверху подал ему свечу.
Подняв ее высоко, Касбот осветил неровно и грубо обработанные серые каменные стены. Под ногами хлюпала вода. Касбот опустил свечу. Где же здесь Нафисат?
— Нафисат, няня моя! — забыв обо всем, позвал Касбот так, как звал в детстве, когда был трехлетним увальнем, падал, и она, худенькая шестилетняя девочка, изо всех сил поднимала его. — Нафисат!
Вслед за Касботом сошли все, в яме стало тесно.
— Может, ты обманываешь, чтоб время оттянуть? — сердито спросил Сергей. — Тогда тебе отсюда живым не уйти.
— Нет, еще вчера проверяли, была здесь, — испуганно ответил начальник тюрьмы. — Вот сюда посветите-ка… сюда.
И огонь, колеблясь точно от ужаса, осветил угловатые очертания человеческого тела, истлевшую солому, клочья ткани, дне босые ноги, грязные и очень худые… Встав на колени, Касбот коснулся их и со стоном, точно ожегшись, отдернул руку: они были холодны, холоднее камня… Одной рукой держа свечу, Касбот другой рукой нашел лицо, пушистые широкие брови, холодный заострившийся нос, оскаленные зубы. Губы были липки и окровавлены, запекшаяся кровь была повсюду — на раскрытой сухой груди, на животе, который в сравнении с худым телом казался огромным…
— Касбот, братец дорогой, — сказал, вдруг всхлипнув, Комлев. — Давай-ка вынесем ее отсюда, нельзя ее здесь оставлять.
— Нельзя оставлять, — подтвердил Касбот и взял на руки жалкий труп. — Мы ее в горы унесем, там, на нашем родовом кладбище, схороним.
Они вышли из подземелья. Двор тюрьмы был пуст и потому казался особенно большим. Снег уже переставал идти, и только из глубины черного неба падали отдельные снежинки.
Одинокая фигура с винтовкой приблизилась к Касботу — это был один из веселореченцев.
— Пока тихо. Но в любой момент враги могут опомниться, — сказал он. — Я отправил наших людей из города и остался здесь с тремя товарищами. Одного я поставил у ворот, другой сторожит пленных. — Он оборвал русскую речь и спросил по-веселореченски, обращаясь к Касботу: — Сестра наша?
— Сестра, — сказал Касбот. — Возьми ее и уходи, я догоню тебя.
Тот кивнул головой и осторожно взял на руки тело Нафисат, он понял намерение Касбота.
И хотя разговор происходил по-веселореченски, Комлев понял, почему Касбот передает драгоценную ношу.
— Я с тобой тоже пойду, — сказал он.
4
Поимка Науруза обещала Осипу Ивановичу Пятницкому крупное продвижение по службе. Убедившись, что Науруз не идет на помощь своей подруге, как это было хитроумно задумано Осипом Ивановичем, он начал требовать, чтобы Нафисат указала, где и у кого прячется Науруз, и назвала его сообщников. Нафисат молчала. Тогда-то и начал свирепствовать арабынский пристав. Он заставлял Нафисат часами простаивать на каменном ледяном полу, избивал ее палкой и обливал соленой водой. Потом начались пытки, воскрешенные Осипом Ивановичем из страшных застенков средневековья: пошло в ход подвешивание за руки, раскаленное железо…
Только жалобные стоны сквозь стиснутые зубы удавалось вырвать у Нафисат, и это было единственное удовлетворение, которое получал пристав.
С первой же встречи с Нафисат, в ту памятную ночь, на облаве в горах, когда она попалась ему в руки и, смело взглянув своими блестящими глазами, назвала его псом, Осип Иванович возненавидел эту девчонку едва ли не больше, чем Науруза, сокрушительный кулак которого чуть не отправил Осипа Ивановича на тот свет. Даже жена Осипа Ивановича, полновластная хозяйка дома, называла мужа на «вы» и по имени-отчеству, а когда он входил в комнату, вставала. Не только женщины, но и такие, как Джафар Касиев, бледнели от неподвижного, снизу вверх, жабьего взгляда светлых глаз арабынского пристава. А эта — смотрит и глаз не отводит. Тоненькая, кажется, схвати и сломишь, а не ломается и не гнется.
А когда было установлено, что Нафисат беременна, Осип Иванович стал неистовствовать еще более. Теперь он палачествовал уже ради самого палаческого искусства, так как понимал, что ничего не сможет добиться от своей жертвы. В его монотонной жизни появилось развлечение, и он каждый раз не без удовольствия шел терзать Нафисат.
