— Неужто Марьям Ибрагимовна занедужила? — спросил участливо врач.
— Нет, Иннокентий Иванович, у нас в семье все слава богу. Я к вам с делом не совсем обычным и заранее прошу извинения. Вопрос один задать хочу. Рассчитываю, что вы, как врач, поймете меня. Ведь вы у нас в Арабыни единственный тюремный врач и всех наших арестантов знаете. Видели ли вы несчастную женщину, Нафисат Баташеву, содержащуюся вот уже два месяца в одной из самых страшных ям Новой крепости?
Иннокентий Иванович встал во весь свой высокий рост и начал, ударяя рука об руку, стряхивать с них землю, не глядя в лицо собеседнику.
— Я-то видел, — сказал он сухо. — А к чему вам знать то что не надлежит?
— Родные беспокоятся. Знаете, горский хабар, он сквозь стены тюрьмы проникает. Больна она, говорят.
Иннокентий Иванович не то откашлялся, не то усмехнулся.
— Не знаю, как судить насчет ее здоровья, ведь ей родить скоро.
— Родить? — изумленно спросил Дудов.
Иннокентий Иванович поморщился. Он и сам не понимал, как это у него вырвалось. Теперь он сердился на себя и еще больше на своего собеседника.
— Я даже не знал, что она замужем, — растерянно говорил Дудов. — Ведь она Баташева, Баташева Исмаила дочка.
— Как же, замужем! И завидную партию себе составила, — злобно-насмешливо говорил Иннокентий Иванович. — Ее муж — это тот самый абрек Науруз, насчет которого споры были: есть он в действительности или нет. Куда уж действительней, супруга его последние месяцы дохаживает.
— А разве в подобном положении можно женщину держать в сырой яме? — запальчиво спросил Дудов.
— А на эту тему я, знаете ли, почтеннейший Хусейн Асадович, пас… Если в вашей семье у кого-нибудь мигрень, или понос, или другое что-либо сходственное… или даже, например, насчет рассады или саженцев, — пожалуйста, же ву при… А что касаемо до чего политического, я в это не вдаюсь.
Худой, тонконогий, он высился перед Дудовым, и тусклое выражение страха написано было на его продолговатом, индюшечьем лице.
Да Хусейн Асадович ничего другого от него и не ожидал. Он таков и был всегда, этот единственный на весь Арабынский округ чиновник медицинской службы, представитель судебной, уголовной, тюремной, санитарной и прочей официальной медицины. Хусейн Асадович прекратил разговор, тем более что узнал от врача больше, чем предполагал узнать.
Итак, дело шло о жене Науруза…
Асад даже тихонько взвизгнул, когда отец рассказал ему страшную новость. Ему вспомнилась тоненькая, с легким шагом девушка, которая в ту незабываемую ночь вела его и Константина на свидание с Наурузом. Как она шла! Если бы вода могла течь вверх, только с таким вот текущим вверх потоком можно было бы сравнить ее движения. Воображение рисовало Асаду ее освещенное ярким светом полной луны лицо, чудесно умеренные черты и выражение смелости и правды на нем. Асад не стал разговаривать с обеспокоенным отцом и тут же пошел к Василию.
— Вот что, — сказал Василий, выслушав взволнованный рассказ Асада, — ты только не приходи в отчаяние… Неужели два таких могучих ума, — усмехнулся он, — как мы с тобой, не придумают чего-либо дельного? Я предложу тебе, например, такой план. Ведь мама моя единственная на всю Арабынь модистка. Она всех здешних чиновниц украшает и одевает и бывает во всех их домах, — что-то я слышал мельком и насчет жены начальника тюрьмы.
Они тут же позвали Надежду Петровну. Она действительно бывает в доме начальника тюрьмы, есаула Бубекина: старшая дочь есаула выходит замуж, и Надежда Петровна шьет приданое. Узнав о Нафисат, Надежда Петровна даже всплакнула и сквозь слезы сказала, что через женщин можно узнать обо всем, что происходит в Арабыни.
Дело в том, что в бубекинском доме у Надежды Петровны была приятельница Таечка, которая самой Бубечихе приходилась племянницей. Она сиротка, жила у них из милости и выполняла обязанности домашней работницы. Таечка пользовалась полной доверенностью «тетеньки». Она и детей нянчила, и стирала, а когда в доме совершалось такое большое дело, как изготовление приданого, была приставлена к Надежде Петровне в помощь. Надежда Петровна заметила, что девушка переимчива, аккуратна, трудолюбива, и стала ее между делом учить своему искусству. Таечка очень обрадовалась: она давно мечтала освободиться от унизительного положения приживалки и была предана Надежде Петровне.
Известно, что есть такие темы, по которым женщины, как бы ни велика была разница в их общественном положении, говорят как равные. Такой темой является беременность. И, ловко наведя «тетеньку» на разговор, Тая узнала, что Нафисат должна скоро родить, она очень больна и жестоко кашляет, так как находится в сыром, ужасном подземелье, почто к амбразуре этого подземелья можно подходить и разговаривать с ней. Сам пристав Осип Иванович Пятницкий ведет ее дело, посещает Нафисат для допросов, мучит-пытает, о чем даже начальник тюрьмы есаул Бубекин, верный царский служака, состарившийся в должности тюремщика, видимо отзывается неодобрительно. Все эти сведения от «тетеньки» через Таечку и Надежду Петровну дошли до Асада и Василия.
— У него у самого, изверга, жена в положении, — рассказывала Надежда Петровна. — Он ее холит и лелеет, а над этой несчастной зверствует, как только может.
* * *
Узнав от Асада эти ужасные подробности, Касбот прежде всего решил освободить Нафисат и совершить суд над палачом, так как был уверен, что если он не устранит этой несправедливости, она будет торжествовать.
Среди сослуживцев Касбота было несколько его родичей и земляков, сотоварищей детских игр, которые знали Нафисат. После занятий Касбот собрал их и рассказал о том, что ему было известно о Нафисат. И слова сами с непроизвольной легкостью сложились в лад песни, этой песней выражена была его просьба помочь в деле мести. Простая, протяжная и подробная, песня эта быстро запоминалась, легко передавалась из уст в уста. Скоро все унтеры заметили, что «черкесы что-то запели». Если бы во главе рот и взводов батальона были офицеры местного происхождения, из казаков, они, конечно, встревожились бы и обязательно постарались разобраться, о чем поют горцы. Но командирами рот и взводов были назначены частью поручики и подпоручики, вышедшие из госпиталя, а частью молодые прапорщики, присланные из Средней России. Командир батальона штабс-капитан Рыжиков, у которого во время речи дергалась голова — последствие контузии, — прочитав рапорт фельдфебеля первой роты о том, что в его роте поют, вызвал фельдфебеля к себе, нецензурно изругал того и приказал не мешать горцам петь.
Тем временем командир отделения, благоволивший к Касботу, как смышленому новобранцу, откомандировал его в учебную команду, созданную при батальоне. Касботу это дало некоторое преимущество. Новобранцев не только не выпускали из казарм, боясь, что они разбегутся по аулам, но их даже по нескольку раз в день пересчитывали; в учебной же команде действовал обычный военный устав, разрешавший давать увольнительные записки, что представляло Касботу полную возможность встречаться с кем нужно. Обучающимся в учебной команде вместо деревянных макетов дали в руки настоящие винтовки; целая стойка превосходных «пехотных трехлинейных», отлично смазанных и готовых к употреблению, стояла возле стены в той обширной комнате, где на отдельных кроватях разместили будущих ефрейторов и унтер-офицеров.
Правда, в неучебное время к винтовкам не допускали, они были скованы цепью с замком, и ключ находился у дежурного офицера. Да и как вооружить друзей, если они, готовые пойти за ним в огонь и в воду, были не здесь, а в батальоне? Касбот чувствовал, что действовать надо быстро. Но каким образом?
И он пошел к Загоскиным. (Асад к тому времени уже уехал в Краснорецк продолжать учение).
— Говори, как делать надо? — требовательно сказал он, обращаясь к Василию. — Нашей сестре поможешь — брат нам будешь…
История с Нафисат до глубины души возмутила Василия. Мучить беременную женщину для того, чтобы жалобы и стенания заманили ее мужа в ловушку, было настолько подло и бесчеловечно, что стремление освободить жертву и расправиться с палачом не могло не зародиться в душе человека. Но для Василия эта гнусная история входила в обширный круг явлений и фактов, о которых одержимый желанием мести Касбот даже не подозревал. Василий подумал и сказал:
— Надо помочь бедняжке.
Больше ни слова не услышал на этот раз Касбот, и это не понравилось ему, он счел, что Василий уклоняется от помощи.
Глава третья
1
При первом же свидании с Броней Василий — он был еще на положении лежачего больного — попросил ее съездить во Владикавказ, в редакцию газеты «Терек», и встретиться с Сергеем Мироновичем Кировым.
