произнёс молодой опричник.
– Отныне не смей, – упредил грозно Алексей, – не смей. Ревность твою уважу. Услышу, что именем моим называешься, – клянусь, при царе великом клянусь! – прирежу собственной рукой.
Вздрогнул Фёдор, отпрянул назад.
– Басман! – сурово призвал Иоанн.
– Прими волю мою али зарежь меня. Нету боле в нём ни куска живого, поди, удар милосердный сдастся, безбольный, – процедил Алексей, – али нет – так бью челом. Неча мне больше сказать вам обоим.
На сим и покинул подвал Басман-отец. Обернулся владыка к Фёдору, так и замер. Басманов стоял бледным полотном. Руки дрожали, обагрённые кровью. В остекленевших пустых и неживых глазах угасло всё. Ужаснулся владыка, да подавил страх свой. Иоанн взял за руки опричника, но тот и бровью не повёл. Ничего не дрогнуло во всём его облике. Покуда пребывал Басманов в том безвольном оцепенении, Иоанн взвёл взор вверх, не давая горячим слезам пролиться сейчас.
– Да простит тебе все согрешения твои, и аз, недостойный иерей, властию Его мне данною, прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – покуда владыка читал ту молитву, Фёдор медленно поднимал свой остекленевший взор.
Иоанну был знаком этот взгляд. С таким являлись ему призраки, клянущие его, морящие тело и душу его. Лишь оттого, что владыка крепко держал дрожащие, холодные и липкие от пота и крови руки слуги своего, лишь оттого Иоанн знал, что пред ним его Фёдор.
– Аминь, – молвил царь, осеняя слугу своего крестным знамением.
* * *
Фёдор сидел у окна, закрывши лицо рукою. Бездумно глядел во двор, следя за крохотными чёрными точками, что бродили туда-сюда по снегу, оставляя потемневшие полосы протоптанных тропинок. Стук в дверь пробудил Фёдора, хотя он вовсе и не спал.
– Боярин, изволите отужинать? Нынче не видать вас было в трапезной. Велено было подать вам кушаний в покои.
Басманов неволею свёл брови, и то отозвалось слабой болью. Гул от побоев временами давал о себе знать.
«Сколько времени?» – подумалось Фёдору.
Он точно выпал в мягкий сон и не примечал ходу обыденного. Даже сейчас опричник не мог припомнить, сколько времени минуло с того времени, как… Мысли его прервались вновь.
– Боярин? – вновь раздался голос холопки.
– Да-да, заходи, – отозвался Фёдор, вставая с подоконника.
Дверь отворилась, зашла краснолицая рослая женщина, неся на подносе уху из щуки, варёного осетра, несколько ломтей хлеба и полную кружку терпкой медовухи. Фёдор было хотел затворить за ней дверь, да следом за крестьянкой явился Вяземский. Фёдор невольно отпрянул назад, удивлённый появлением князя, да неволею быстро переменился. Скинувши всякую задумчивость, Фёдор легко и беспечно улыбнулся, коротким кивком приветствуя князя.
– Афоня? – вопрошал Фёдор, указывая на кресло подле стола, куда накрывала холопка.
Вяземский усмехнулся да перевёл короткий взгляд на бабу, точно выжидая, как она исполнит долг свой да выйдет прочь. Ждать долго не пришлось, и вскоре Вяземский занял указанное место.
– От зашёл проведать тебя, – молвил Вяземский.
Его тон можно было наречь и впрямь дружелюбным, однако Фёдор уже вернул рассудок и, по крайней мере, не спешил обмануться этим.
– Не ведал ничего. О даёт Басман – взял да умчался прочь – ищи-свищи! Али не секрет – в чём раздор-то меж вами? – всплеснул руками князь.
Фёдор коротко усмехнулся, пожав плечами. Афанасий ухмыльнулся пуще прежнего, мельком примечая побои на лице юноши, и уж паче прочего пришлось рукам. Сам Фёдор принимал вид обыденной своей беспечности, но князь, не без лукавой услады, примечал, что то всё напускное, для виду. Поджав губы, Афанасий дёрнул плечами да отмахнулся от Басманова.
– Пущай, – молвил Вяземский просто. – Неча мне в то лезть.
Князь Вяземский перевёл взгляд на стол да поднялся с места своего. От угощения валил ароматный пар.
– От досада будет, ежели остынет. Вы б покушали, Фёдор Алек… Ох, и право… Просто Фёдор, – молвил князь, исправивши себя на полуслове, да по-приятельски похлопал Фёдора по щеке.
Басманов тотчас же отпрянул назад. Страшные слова вновь ожили пред ним и с новой, лютой силой вонзились в сердце. Тогда, в сумраке подвала, всё сделалось далёким и гулким кошмаром, но нынче князь чётко и ясно человеческой речью припомнил и тем оживил проклятье отцовское. Очи Фёдора разверзлись пуще прежнего, как глядел он на опричника. Басманов невольно сглотнул, ощутив, как холод подступает к его сердцу. Страшные шевеления души его, тяжёлое волнение не ушли от пытливого взора Вяземского. Немой вопрос стоял на устах Басманова, и князь упивался тем, как это надменное и беспечное лицо нынче пребывает в потерянном смятении.
– Он отрёкся от тебя, – со всею беспощадной жестокостью заявил Афанасий.
Фёдор сглотнул, и сердце его пронзил лютый холод. Неволею Басманов качнул головой, отводя взгляд. Видел Вяземский, как речь его коробит Фёдора, как тот беспомощен пред ним.
– Пошёл вон, – приказал Басманов, указав на дверь.
Вяземский усмехнулся, разведя руками.
– Да полно вам! Я, что ль, в том повинен? – молвил Афанасий, будто бы обидевшись.
Но всяко князь исполнил волю Фёдора да вышел прочь, раскланявшись напоследок. Едва за Вяземским закрылась дверь, поднос был скинут в безудержной ярости наземь.
* * *
Точно гром средь ясного неба, скорый да внезапный отъезд Алексея Басманова пустил много слухов при дворе. Где там правда – чёрт ногу сломит, да и нет толку в том. Коли кто и норовил расспросить Фёдора, всякий получал пустой ответ али не получал его вовсе. Так и осталось, думать да гадать, что меж Басмановыми ссору затеяло. Ни Малюта, ни Вяземский своего мнения на людях не высказывали.
Той же ночью опричники громили двор, по навету одного из холопов тамошних. Данка пресекала двор кругом, и Фёдор рубил всякого, удирающего прочь. Премного кто спасенья искал, да находила их шашка басманская. Одного рубящего удара хватало, чтобы злосчастный крестьянин пал на землю ледяную и предавался лютой холодной смерти.
Когда Фёдор воротился ко главным воротам, с них уже свисал ряд петель, готовых принять в смертельном объятии грешников Святой Руси. Из дому валил дым, но огня пока не видать. По снегу выволочили домашних к виселице. Фёдор спешился, тряхнувши окровавленной шашкой. Снег окропился уже охладевшей чёрной кровью.
– Обождите-ка с хозяином! – с усмешкой повелел Фёдор.
Опричники отпустили купца. Тот стоял в рубахе на голо тело, виднелась кровь – его али чья ещё – неведомо то, ежели судить по чёрным пятнам. Мужик был крепок собой – широка его грудь да плечи, пущай и сутулился, прикрывши живот свой израненный.
– Прими милость – на суд Божий тебя вызываю! – провозгласил опричник.
Чёрная свора братии засвистела, заулюлюкала, готовясь к потехе.
