С этой показной стороны, как представление, как бьющая на внешний эффект демонстрация незыблемости франко-русского союза, Эрфурт, безусловно, удался Наполеону. Эти две недели развертывались как феерия торжественных приемов, балов, спектаклей, званых обедов, концертов, сменяющих друг друга в разнообразной и всегда интересной программе. Пребывание в Эрфурте на два дня было прервано поездкой в Веймар — Афины Германии. Герцог Карл-Август позаботился о встрече именитых гостей. Здесь было все — от охоты в парке, где под ружье августейших стрелков счастливо «попадались» олени и лани, до старомодных театрализованных приветствий цветами и стихами. Чутье большого актера вдохновляло Наполеона на удачные импровизации. На строгом, чинном обеде на шестнадцать персон — только для государей — он озадачил монархов, собравшихся за столом, удивительными познаниями в области германской истории. Когда один из собеседников, говоря о «Золотой булле», датировал ее 1409 годом, Наполеон его поправил: «Она была обнародована в 1356 году, в царствование императора Карла IV». На почтительный вопрос, как и когда его императорское величество мог изучить столь специальный предмет, Наполеон, чуть задумавшись, ответил: «Когда я был младшим лейтенантом артиллерии…» Он на мгновение остановился, еще раз оглядел важно восседающих за столом, установленным серебряной посудой, хрусталем, яствами, монархов и поправился: «Когда я имел честь быть младшим лейтенантом артиллерии в Балансе… я много читал». В присутствии российского императора, баварского короля из династии Виттельсбахов, владеющих троном с XII века, вюртембергского, саксонского, вестфальского королей и десяти других германских государей это небрежно-горделивое «Когда я имел честь быть младшим лейтенантом» было как грозное сверкание молнии. На время все замолчали.
Еще ранее в Эрфурте он вел долгие беседы с Гёте и Виландом. То были беседы равных. Император заставлял ждать в приемной германских монархов, но старался подчеркнуть свое уважение к прославленным писателям Германии.
Особое внимание было оказано Гёте. Наполеон приветствовал его словами: «Vous etes un homme». Буквально это надо было перевести: «Вы человек». Но в его устах эта краткая формула значила, конечно, больше: «Вы настоящий человек!» или даже «Вы великий человек!». Беседа шла преимущественно о вопросах литературы. Наполеон признался, что он семь раз перечитывал «Страдания молодого Вертера» и брал эту книгу с собой во время египетского похода. Но конец романа представлялся ему неудачным: он ставил под сомнение мотивы самоубийства Вертера. Гёте смеялся и, отчасти соглашаясь, доказывал, что автор имеет право и на такое художественное решение, которое производит наибольшее впечатление на читателя.
Затем речь пошла о французском театре, о драматургии, о трагедии. Наполеон высоко оценивал роль трагедии: она могла бы быть школой для народов и правителей. Но в театре этого нет. Особенно резко отзывался Наполеон о трагедии судьбы. Тогда он и произнес свои знаменитые слова: «Какой смысл имеет сейчас судьба? Политика — вот судьба!»[992].
Обращаясь к Гёте, Наполеон произносил его фамилию на французский манер: «Мосье Готт». Писателю это, видимо, нравилось, по-немецки это звучало: «Господин бог».
— Мосье Готт, приезжайте к нам в Париж… Вы должны написать трагедию «Смерть Цезаря». Вы напишете ее превосходно, величественнее, чем Вольтер…
Беседа длилась более часа. Оба собеседника остались довольны друг другом. Когда вечером Гёте по приглашению Наполеона пришел в театр, Талейран почтительно проводил его на место в первом ряду партера. Первый ряд предназначался только для коронованных особ. Монархи, представлявшие старейшие германские династии, должны были смиренно потесниться. В век, — когда младший лейтенант превратился в могущественного императоpa и короля, сын бюргера из Франкфурта-на-Майне, ставший самым знаменитым писателем Германии, автором «Вертера» и «Фауста», по праву занимал кресло в первом ряду.
Впрочем, даже в этих представлениях Наполеону не всегда сопутствовали удачи. 9 октября он писал Жозефине: «Я был На балу в Веймаре. Император Александр танцевал, а я нет, сорок лет — это сорок лет». Кажется, в Эрфурте в первый раз он стал жаловаться на возраст. Во всем остальном, если судить по его письмам, он был доволен. Камбасересу, Жозефу, Мюрату он писал краткие записки: «Все идет как нельзя лучше»[993]. То же он писал Жозефине: «Все идет хорошо. Я доволен Александром; он должен быть доволен мной; если бы он был женщиной, я думаю, что это была бы моя возлюбленная»[994].
Но все ли шло в действительности «как нельзя лучше»? И был ли он в самом деле доволен результатами встречи? Достоверные документы доказывают, что то была лишь игра. За лицевой, парадной стороной эрфуртского свидания, за дружескими рукопожатиями и улыбками скрывалась невидимая посторонним неожиданно острая борьба.
На протяжении более года Наполеон получал и от самого Александра, и в особенности от Коленкура многократные заверения в прочности дружественного союза России и Франции. Правда, тильзитский угар рассеялся быстро, трезвые расчеты оттеснили сантиметры, если они когда-либо были; уже после возвращения'Савари и долгих бесед с ним Наполеон понял, что Александр и сложнее и хитрее, чем он вначале предполагал. Много позже, на острове Святой Елены, сравнивая Александра с австрийским и прусским монархами, он говорил: «Русский император — человек, стоящий бесконечно выше всех остальных. Он обладает умом, изяществом, образованием; он обольстителен; но ему нельзя доверять: он неискренен, это истинный византиец эпохи упадка империи… Если я здесь умру, он будет моим подлинным наследником в Европе»[995]. В устах скупого на похвалы Наполеона это высокая оценка, и она складывалась постепенно. Перед Эрфуртом Наполеон оценивал Александра уже вполне трезво, но при этом твердо был уверен в дружеском характере встречи. В Эрфурте он почувствовал что-то новое, иное. Александр был любезен, доброжелателен; он охотно шел в мелочах навстречу Наполеону, но это уже был совсем иной человек, чем в Тильзите. Почти по всем вопросам обнаруживались разногласия, и Александр не только не искал путей смягчения их, напротив, он ни в чем не хотел уступать. «Он стал непоколебим», — писал Коленкур. Дело доходило до бурных сцен между ними, и Александр пригрозил, что уедет[996]. Наполеону пришлось идти на уступки. Неожиданно изменившееся поведение царя Наполеон первоначально связывал с неудачами в Испании — Байленом, Синтрой. Но видимо, было что-то еще иное; кто-то, может быть, предавал Наполеона; император даже заподозрил Ланна; по приказу императора он ездил встречать Александра и царю понравился. Александр наградил Ланна орденом Андрея Первозванного. До конца эрфуртского свидания и позже Наполеон так и не узнал правды.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
