свои помыслы в мертвенно-бледном свете свечей в слишком тесных для их амбиций комнатках, а собиратели вылавливали слухи из сквозняков, как будто размахивая в воздухе сачками.
Если история была всего лишь тем, что жило в настоящем, то само отсутствие в ней какого-либо порядка обрекало игроков мчаться сломя голову в омут всеобщего замешательства. Любые обещания будущего оказывались недосягаемыми, ни одно из них не воплощалось в нечто реальное и не наводило каких-либо мостов.
Взглянув на извивавшуюся через весь Харканас реку, Райз увидел в ней метафору настоящего. Вряд ли эта идея была слишком оригинальной, не считая того, что ему казалось, будто река сверх всякой меры забита телами: плывущими и тонущими, трупами и едва державшимися на воде пловцами, влекомыми непредсказуемыми течениями и водоворотами. Мосты, уходившие в будущее, где обитали равенство, надежда и желанная жизнь в полной гармонии, простирались высоко над головой, вне досягаемости любого смертного, и он слышал горестные рыдания тех, кого проносило течением под этими мостами, на мгновение погружая в прохладную тень, столь же невещественную, как и все обещания.
По этим теням невозможно было пройти, нельзя было ухватиться за них или опереться на них ногой. По сути, они являлись лишь следствием извечного спора между светом и тьмой.
Райз мог броситься с этой башни, страшно перепугав ни в чем не повинных незнакомцев во дворе внизу, или на улице, или даже на ведущем в Цитадель мосту. Или же он мог просто бесследно исчезнуть в глубинах Дорсан-Рила. От любой закончившейся жизни расходились волны среди оставшихся. Они могли быть обширными или скромными, но на фоне живой истории по большей части оставались незамеченными.
«Каждый из нас – лишь короткая пауза в истории, этакий вздох, передышка на бегу, а когда мы уходим, наше дыхание присоединяется к хору ветра. Но кто слушает ветер?»
Историки, решил он, столь же глухи, как и все прочие.
Усталая душа тосковала по низменному концу. Но душа в преддверии конца тосковала по всему, что было в прошлом, а потому застряло в полном сожалений настоящем.
«Из всех возможных падений, которые обещает мне эта башня, я выберу реку. Всякий раз я выберу реку. И возможно, однажды я сумею пройти по тени».
Райз взглянул на дым над лесом за городом, на уходящие к небу грязные столбы, кренившиеся от ветра, будто узловатые стволы деревьев. Ветер холодил стекавшие из его глаз слезинки, а потом высушивал каждую из них тысячу раз.
Он вспомнил разговор, от которого только что сбежал, беседу, происходившую в освещенном свечами зале далеко внизу. Его позвали в последний момент, как обычно случалось со всеми историками, чьим проклятием было наблюдать, а затем размышлять над смыслом того, что они наблюдали. Подобное положение предполагало определенное чувство превосходства и холодной отстраненности, но Райз знал, что это лишь заблуждение напуганных глупцов, которые считали, будто их невозможно заставить проливать кровь или слезы или даже отдать жизнь, когда события окончательно выйдут из-под контроля.
Имелась тысяча решений, и каждое из них находилось в пределах досягаемости, но весь былой энтузиазм пропал, и никакие призывы или угрозы не могли его вернуть.
– Мы потеряли треть наших братьев и сестер, – объявил Седорпул, войдя в зал, и пламя свечей тут же поникло – хотя вряд ли причиной тому было дурное предзнаменование, прозвучавшее в его словах.
Следом за ним вошел Эндест Силанн, выглядевший слишком юным для того, чтобы участвовать в обсуждении подобных вопросов.
У верховной жрицы Эмрал Ланеар был измученный вид. Лицо ее осунулось, глаза ввалились, под ними появились черные круги. Сила ее титула и высокого положения улетучилась вместе с верой, а потеря каждого жреца и жрицы, ушедших вместе с Синтарой, явно причиняла женщине боль, поскольку она воспринимала это как личное предательство.
– Цель Синтары, – продолжал Седорпул, мрачно сузив маленькие глазки на круглом лице, – не та же, что у отрицателей. В этом мы можем быть уверены, верховная жрица.
Райз Герат все еще с трудом мог смириться с физическим превращением, случившимся с детьми Матери-Тьмы в Цитадели, с рождением анди, которое даже сейчас распространялось как зараза среди ее избранных чад. Ночь больше не ослепляла и не скрывала ничего из виду.
«И все же мы шарим на ощупь», – подумал он.
Райз всегда считал себя хозяином собственного тела, тщательно избегая случайных болезней или ран, которые могли поразить каждого в любой момент. Он не чувствовал прикосновения Матери-Тьмы, но вряд ли можно было отрицать, что она заявила на него свои права. Возможности выбора у него не было.
«Но теперь я знаю, что это неправда. Есть и те, кто сбежал от ее благословения».
Не дождавшись от Эмрал Ланеар ответа на свои слова, Седорпул откашлялся и продолжил:
– Верховная жрица, но значит ли это, что теперь уже идет война трех вер? Мы ничего не знаем о намерениях Синтары. Похоже, она всего лишь противопоставляет себя другим, но само по себе это достаточно скромная цель.
– И вряд ли это продлится долго, – добавил Эндест Силанн.
Эмрал быстро посмотрела на служителя, будто не узнавая его, и тут же снова отвела взгляд.
Седорпул с мольбой в глазах повернулся к Райзу Герату:
– Историк, у вас есть какие-то мысли на сей счет?
«Мысли? А много ли от них проку?»
– Синтара ищет убежища в легионе Урусандера. Но какой прием она встретит? Не спутает ли это их планы?
– Разве их планы и без того недостаточно сумбурны? – усмехнулся Седорпул. – Преследовать несчастных бедняг ради того, чтобы бросить вызов высокородным? Что может быть безрассуднее? – Он снова повернулся к Эмрал. – Верховная жрица, говорят, будто легионеры истребляют отрицателей во имя Матери-Тьмы. Ей ведь наверняка придется от этого отречься?
Вздрогнув, Эмрал вытащила стул из-под стоявшего в центре зала стола и села, будто ее утомило собственное молчание. После долгой паузы она наконец заговорила:
– Вера в то, что мы придерживаемся своей веры… Порой у меня возникает мысль, – Эмрал подняла взгляд и посмотрела на историка, – что это все, что у нас есть. И ничего другого никогда не было.
– Являются ли божества предметом наших вымыслов? – спросил ее Райз. – Вне всякого сомнения, эту богиню мы придумали сами. Но, как мы можем увидеть по лицам здесь присутствующих – и в зеркалах, если взглянем туда, – наша вера явно бросается в глаза, подтверждая тем самым могущество богини.
– Но вот только ее ли это могущество? – скептически осведомилась Эмрал.
Седорпул шагнул вперед и, опустившись рядом с женщиной на одно колено, крепко сжал ее руку:
– Верховная жрица, сомнение
