Но Генри не ответел, он спал, о чём говорило его размеренное дыхание. Юлиан долго смотрел на своего дорогого мальчика и не вытирал слёз, катившихся по щекам. Пожилой доктор хотел встать и на цыпочках уйти, но не смог. Содрагаясь от рыданий, он уткнулся в свои колени и долго сидел, сдавливая грудь, чтобы не завыть в полный голос.
— Мой дорогой мальчик, приходит твой конец, а я не в силах изменить ход истории и от этого моё сердце разрывается на куски, хотя разумом я всё понимаю. Но, значит не так совершенно моё сознание, раз так горько! Господнее учение говорит, надо прощать и понимать. Надо находить в себе силы, чтобы прощать, какую бы боль не причинил тебе хоть самый злейший враг. Надо понимать всё холодным рассудком. Но нет сейчас во мне таких сил, разум воспламенён, как никогда и пламя от него испепеляет душу. Поэтому я не буду приводить никах доводов в своё оправдание и пусть меня судят те, кто имеет на это право, а там, будь что будет. Я слишком привязался к этому мальчику и раз его дни на этом свете сочтены, почему эти отвратительные твари должны продолжать свой путь в этом воплощении. Нет, так не будет, в писании есть и другое высказывание «око за око, зуб за зуб». Я призову себе на помощь науку будущего, пусть послужит мне, как многие века я служил ей. И пусть я стану мечом карающим, а как моё поведение расценят на самых высших ступенях мироздания, мне всё равно.
Юлиан, видимо, что-то решив, хлопнул себя по коленкам, встал и, тихо вышел из комнаты. Спустившись вниз, он почувствовал чьёто присутствие возле тлеющего камина. В кресле сидела Виола. Юлиан подошёл к ней и положил руку на плечо. Она медленно повернула к нему голову и, дрожащими губами, тихо спросила:
— Но, почему? Чем мы прогневили господа? Если бы вы знали, как мне страшно, как больно и нет понимания, как не стараюсь.
— Мне очень жаль, я расписался в своём бессилие. Но мужайтесь, лучшая память для ушедших — это наши достойные жизни. Я приду сегодня перед полуночью и останусь с ним до утра. Не изнуряйте себя, моя бедная девочка, у вас сын и надо жить дальше. Боль пройдёт, успокоиться душа и разум всё поймёт. Простите, мне пора.
Юлиан ободряюще сжал плечо Виолы и быстро вышел на улицу.
Он почти бежал к своему дому. Мысли работали лихорадочно, но вполне сознательно. План выстроился и оставалось только претворить его в действие. Вбежав в свою лабораторию, Юлиан начал подготовку. Расчихлив на столе какой-то прибор, накрытый плотной тканью, он прикрутил к нему несколько блестящих трубок разного размера. Дёргая маленькие рычаги, нажимая кнопки, он добился того, чтобы вся конструкция загудела ровным звуком. Прислушавшись к этому тихому гулу, Юлиан потёр ладони, придя в невероятное возбуждение. Видимо, всё было именно так, как ему нужно. Сверяясь в записями в толстой тетради, он, с благоговением, подошёл к красной кнопке, находившейся в самом низу этого сооружения и, перекрестившись, нажал её. Гул стих, но через несколько секунд возобновился в новом звучании. Это был треск и мерное тиканье часов, а через мгновение, из двух самых больших трубок вырвалось ярко голубое свечение и, слившись в середине, превратилось в слепящий глаза прозрачный шарик, размером с кулачок ребёнка. Он искрился, вращаясь вокруг своей оси. Юлиан бросился в дальний угол комнаты, где на небольшом столе, так же прикрытый тканью, стоял ещё какой-то прибор. Сдёрнув покрывало, доктор быстро покрутил колёсико с ручкой, чтобы развернуть аппарат, похожий на пушку, по направлению к искрящемуся шарику. Из этой пушки вырвался красный луч и ударил в шар. После этого, энергетический сгусток наполнился красноватым цветом и увеличился в три раза. Юлиан, улыбаясь своим мыслям, взял с полки продолговатый плоский предмет с ровными рядами цветных, маленьких кнопочек. Словно пианист, пробежал пальцами по эти кнопкам-клавишам, направив конец предмета на шар. Тот дрогнул, покинул своё пространство между трубками, проплыл по воздуху к окну, завис на минуту возле подокойника, словно прощался со своим творцом. Юлиан как-то нервно хохотнул и, тремя пальцами одновременно нажал три кнопки. Шарик дёрнулся и выплыл в окно.
— Вот и всё, — вытирая пот волнения со лба, сказал доктор, — а теперь можете судить меня самым строгим судом Мироздания.
Он рухнул на стоящий рядом стул и устало закрыл глаза.
Зов Людвига застал Ядвигу и Жермину в их комнатах. Обе девушки вышли в коридор, пожимая плечами, переглянулись и спустились вниз, в гостиную. Людвиг встречал их стоя, сложив руки за спиной, и в упор смотрел на обеих вошедших.
— Что случилось, милый? Ведь мы только что пожелали друг другу приятного отдыха, а меня ты оторвал от сборов на прогулку, — сказала Ядвига, поправляя причёску.
— Я кое-что вспомнил, мои дорогие, — Людвиг мило улыбнулся, — спустимся в наше святилище.
Он первым пошёл к лестнице, ведущей в подвал. Девушки переглянулись и последовали за ним. Людвиг занял своё место за столом, давая понять спутницам что разговор может затянуться. — Но Людвиг, мы же договорились, что я не буду сегодня ночевать дома, — Ядвига надула губки, — ну же. Нельзя поговорить после, у меня нынче большие планы.
— Дорогая, я не намерен вступать с тобой в полемику, — как-то настораживающее ласково сказал Людвиг, — присядьте.
Жермина, никогда не вступавшая в пререкания с ним, тут же села на свой стул. Ядвига, поморщившись от недовольства, всё-таки не стала упорствовать, помня, каким суровым бывает Людвиг, если ему перечат. В воздухе повисла пауза. Людвиг сидел, сцепив руки с замок на столе, было видно, как они мелко дрожат.
— Я хочу поговорить с вами о том, как мы прожили всё это время, — тихо сказал он.
— Да замечательно! Но почему в прошедшем времени? — Ядвига не могла долго сдерживаться, — я не собираюсь что-либо менять, а тем более умирать.
Людвиг поднял на неё глаза и пристально, пришурившись, посмотрел на свою рыжую подружку, а потом перевёл взгляд на Жермину. Та, почему-то, смутилась и прошептала:
— Я тоже считаю, что всё было прекрасно. А вы, мой господин, думаете иначе?
Людвиг снова замолчал, теперь уже дольше, чем в первый раз. Жермина, терпеливо ждала его ответа, а Ядвига, напротив, была необычайно взволнована. Едва она открыла рот, Жермина толкнула её под столом ногой и она осеклась. Долго Людвиг испытывал терпение своих собеседниц, а начав говорить, привёл их в трепет своими словами.
— Я тоже доволен и вами и собой, — он улыбнулся, но как-то не очень искренне, — жаль, что время пролетело так быстро. Наблюдение за жизнью доставляло мне огромное удовольствие. Смотреть на низость душ, чванство, похоть, стяжательсьво и знать, что столь непривлекательные качества не коснутся тебе, ибо ты выше определений порядочности — что может быть интереснее? Когда ты, словно хирург-костолом, выворачиваешь наизнанку душу и смотришь, какона начинает корчиться, покрываться налётом гнили, пока совсем не почернеет и превратиться в жалкого, ничтожного червя, пожирающего самого себя. Надо признать, вы были прекрасными помощницами и весьма преуспели во многих делах. Мне нравилось видеть вас в работе, замечательное зрелище! Как загорались ваши глаза, как вы преображались, становились ещё обворожительней именно в том плане, как нравиться мне. Я был талантливым кукловодом, дёргал тончайшие нити и вы творили всё, что хотели. Надо отдать вам должное и поблагодарить от имени той могущественной силы, способной разрушить всё. Мы были её верными слугами, изобретательными творящими учёными. Да-да, именно учёными, ведь мы изучали людей, добирались до самых отдалённых уголков их сознания. Открывали такие потаённый дверцы в душах, которые даже они сами боялись когда-либо открыть. Нет, мы не извалялись в отвратительной грязи пороков, она не могла прилипнуть к нам, ибо мы сами и есть порок.
— Да что с тобой? — всплеснула руками Ядвига, — ты пугаешь меня! Ну, что за настроение?
Ядвига вскачила со стула и хотела подойти к Людвигу, но он посмотрел на неё так, что она вздрогнула, попятилась и села на место. Жермина почувствовала неприятный холодок где-то в животе и, набравшись смелости, тихо спросила:
— Правда, господин, к чему столь длительное и нагнетающее страх вступление. Говорите прямо, что привело вас в такое состояние тягостных раздумий. Я чувствую вашу тревогу и не могу найти объяснение ей.
Людвиг внимательно посмотрел ей в глаза и, как ни странно, первый раз не выдержал и отвёл взгляд. Это только ещё больше убедило Жермину в том, что сметение Людвига — неспроста. Едва она решилась надавить на него, он, решив что-то внутри себя, стукнул кулаком по столу и встал во весь рост со словами:
— Проклятье, так рано, но… Так вот, дорогие мои, я весьма признателен вам за то, что вы были возле меня, кто раньше, кто ничтожно мало. Но сегодня всё кончится.
— Ты хочешь расстаться? С кем? С ней? Со мной? — дрогнул голос Ядвиги.
