Когда я вытащил записную книжку, он с укоризной посмотрел на меня. Но мы все же дружески побеседовали.
Василий Михайлович из Ивановской области. Работает он на хлопчатобумажном комбинате, в городе Тейково.
Я никогда не слышал про Тейково. Но очень четко представил его себе по рассказу Головцова: тихий городок, утопающий в садах.
Каков солдатский путь Головцова в минувшей войне?
Дрался на Волге и на Дону, в Прибалтике и на Дунае.
После войны часть, в которой служил Головцов, некоторое время стояла в Будапеште. Здесь его и встретил Жигмонд Кишфалуди-Штробль.
Я внимательно вглядываюсь в Головцова. Да, все в нем должно было импонировать ваятелю. И открытое, простое лицо, и открытый взгляд, и предельная скромность во всем его облике, и, главное, спокойная уверенность человека, одинаково хорошо умеющего и воевать, и работать.
Потом я перевел взгляд на окно. Далеко-далеко, в Буде, освещенная огнями, над горой Геллерт парила женщина с пальмовой ветвью в руках.
«Интересно, с кого лепил ее скульптор?.. Что она за человек?..» — подумал я.
Жаль, что назавтра нам надо было уезжать из Будапешта.
Через четыре года, в марте 1969-го, мне снова пришлось побывать в Венгрии, на этот раз с профсоюзной делегацией.
Хотя март выдался холодный и дождливый, но праздник пятидесятилетия Венгерской Советской Республики широко отмечался по всей стране.
Члены нашей делегации разъехались по разным городам.
Я попал в число отправившихся на северо-запад, в Дьер и Шопрон.
Много незабываемого увидел я в этой поездке.
Мы встречались с ветеранами революционных боев, солдатами-интернационалистами, — многие из них в годы гражданской войны воевали за Советскую власть у нас в России, а потом у себя в Венгрии.
Мы возложили венки к памятнику Самуэля Тибора, одного из организаторов Советской власти в Венгрии. Никто не скрывал слез, вспоминая павших героев.
Из Дьера, вдоль чехословацкой границы, мы поехали в Шопрон.
Здесь мы посетили санаторий.
Мы проходили коридором лечебного корпуса, когда из рентгеновского кабинета вышла красивая и статная женщина в белом халате. Мы, конечно, все обратили на нее внимание.
Женщина поравнялась с нами и, услышав русскую речь, бросилась обнимать наших делегаток.
Главврач торопливо проговорил:
— Это наш техник-рентгенолог Эржебет Турански. С нее Кишфалуди-Штробль лепил фигуру женщины с пальмовой ветвью…
Теперь наши женщины бросились обнимать Эржебет Турански. Они ее узнали!
Так, неожиданно для себя, и я познакомился с Эржебет Турански!..
Потом, пока мои товарищи по делегации осматривали процедурные кабинеты, я усадил техника-рентгенолога на скамейку у окна и, по старой своей привычке, взял у нее короткое интервью.
Если наш Василий Головцов — выходец из рабочей семьи, сам рабочий, то Эржебет Турански — крестьянская дочь. Она из многодетной семьи, рано познала нужду и горе. Много пережила в годы хозяйничанья в стране местных и немецких фашистов, — не раз ее с подружками пытались угнать на работу в Германию. Много пережила она и в дни контрреволюционного мятежа в 1956 году. Ей не могли простить, что она позировала Жигмонду Кишфалуди-Штроблю, имя которого им тоже было ненавистно. Фашистские подонки преследовали Эржебет, грозились ее убить.
— Если в меня швыряли камни — на большее пока не решались, то на моего бронзового двойника уже накинули было петлю, пытались сбросить с постамента, — с мягким выговором произносит Турански. — Не хватило силенок!.. Я там — великанша, рост — тринадцать метров. Бронзовая Эржебет крепко стоит на ногах! — смеется она.
— Как и живая Эржебет, не правда ли? — спрашиваю я.
Да, это правда, она не падала духом, всячески защищала народную власть, которая дала ей и образование, и работу, — в старой Венгрии все это ведь не так просто было получить крестьянской девушке!.. Она знала, она ждала, она верила, что на помощь ее родине и в этот трудный час придут советские люди.
— Такие, как солдат Василий Головцов, — говорит Турански. — Он там, у подножия памятника, стоит со знаменем и автоматом, помните?
— Да, помню. К тому же Головцова я лично знаю, — отвечаю я. — Судьба меня свела с ним тоже случайно.
Слушая рассказ Эржебет Турански, я снова подумал о Жигмонде Кишфалуди-Штробле: «Какого поразительного чутья должен быть скульптор, чтобы так точно выбрать натуру и для второй фигуры на памятнике, — и не только по внешним данным, но и по человеческим качествам. Теперь мне остается только познакомиться с ним. Но это я уже сделаю как-нибудь в другой свой приезд в Венгрию».
На следующий день мы вернулись в Будапешт.
Уже где-то в середине многолюдного приема в парламенте, затянувшегося до позднего вечера, мой переводчик повел меня знакомить с министром культуры.
Министр Пал Илку был очень любезен, спросил, не нужно ли мне в чем-либо помочь, не хочу ли я еще поездить по стране.
Во время беседы к нам подошел среднего роста пожилой мужчина с бокалом в руке. У незнакомца было отличное настроение; широко улыбаясь, он поздравил министра с праздником.
Пал Илку поблагодарил его, и нас представили друг другу.
Это был… Жигмонд Кишфалуди-Штробль.
Разумеется, я с особым интересом смотрел на скульптора. И не только потому, что и с ним меня судьба свела вот так же случайно. Невзирая на свой весьма почтенный возраст, он выглядел энергичным, сильным человеком. Вылепить грандиозный памятник Освобождения — это дело ведь прежде всего сильного человека, через руки которого должны пройти тонны глины.
С подносом, уставленным бокалами, к нам подошел официант. Мы тоже взяли вина.
Кишфалуди-Штробль провозгласил тост за Ленинград.
Я поблагодарил скульптора за его сердечные слова, высказал восхищение памятником на горе Геллерт, пожелал ему успеха в новой работе.
Мы пригубили вина.
— Новая моя работа — это Шандор Петефи. Поэт! Воин! Образ его давно меня волнует, я уже не впервые обращаюсь к нему. — Кишфалуди-Штробль вдруг взял меня за локоть, проникновенно сказал: — Да, Ленинград, Ленинград!.. А вы знаете, одна из моих старых и тоже любимых работ, «Лучник», находится у вас в Эрмитаже… Придется побывать там — помашите ему рукой.
«Лучник» Кишфалуди-Штробля стоит во дворе Эрмитажа, натянув тетиву лука, и всматривается в невидимую нам цель сквозь ажурные дворцовые ворота.
КОРЗИНОЧКА С ТЮЛЬПАНАМИ
С Ласло было приятно путешествовать по Венгрии. Он никуда меня не торопил, чем уже выгодно отличался от всех гидов и переводчиков, с которыми в разное время и в разных странах мне приходилось иметь дело. И собеседником был неторопливым — хорошо владея русским, он обо всем рассказывал с предельной обстоятельностью, почему у меня отпадала всякая необходимость задавать ему вопросы.
