отозвалась Минакши. – Если не получилось с первого раза, поплачь еще.
«Это ни в какие ворота не лезет!» – думала она, выходя из спальни.
– Но, ма… – произнесла Савита, вертя шкатулку в руках.
Госпожа Рупа Мера покачала головой.
Ее дети с озадаченным видом медленно покинули комнату.
Госпожа Рупа Мера вновь принялась плакать, не обращая внимания ни на что. Никто не понимает ее, думала она, – никто из ее детей, даже Лата. Никогда больше она не будет праздновать свой день рождения. Почему муж умер и оставил ее, когда она так его любила? Никто больше не обнимет ее так, как мужчина обнимает женщину, никто не утешит ее так, как утешают ребенка. Муж уже восемь лет как умер, а скоро будет восемнадцать лет, а затем двадцать восемь.
В молодости ей хотелось получить хоть какое-то удовольствие от жизни, развлечься. Но умерла мама, и ей пришлось заботиться о младших детях. Отец был невыносим. Выйдя замуж, она была несколько лет счастлива, но Рагубир умер. Ей, вдове с массой всяких проблем, жилось нелегко.
Она рассердилась на умершего мужа, приносившего ей охапки алых роз в день рождения, и на судьбу, и на Бога. «Есть ли справедливость в этом мире, – думала она, – когда я одинока в каждый мой день рождения и в каждый день нашей свадьбы и никто из детей не может меня понять? Возьми меня к себе скорее, – молила она Бога. – Мне только нужно выдать эту глупую Лату замуж, устроить Варуна на работу и увидеть первого внука, и я умру счастливой».
16.3
Дипанкар провел час в садовой хижине, медитируя, и решил сделать важный шаг в своей жизни. Этот шаг будет окончательным и бесповоротным – если он не передумает.
В розарии старый садовник работал вместе с малорослым, смуглым и жизнерадостным молодым помощником. Дипанкар остановился поговорить с ними и выслушал неприятную жалобу. Десятилетний сынишка шофера опять предавался разрушительным развлечениям. Он срубил головы нескольких хризантем, еще цветущих возле увитой ползучими растениями изгороди, которая отделяла участок, отведенный слугам. Дипанкару, несмотря на его медитации и неприятие насилия, хотелось поколотить мальчишку. Что за бессмысленный, идиотский поступок! С его отцом уже говорили, но без толку, он лишь выслушал их с недовольным видом. В их семье верховодила жена шофера, которая позволяла мальчику делать все, что захочет.
К Дипанкару с хриплым лаем прискакал Пусик. Молодой человек машинально бросил ему палку. Пусик принес палку назад, требуя внимания. Он был странным псом – то свирепым, то ласковым. Взъерошенная майна притворилась, что пикирует на Пусика, а тот, в свою очередь, сделал вид, что его это не очень и волнует.
– Можно я погуляю с ним, дада? – спросил Тапан, спускаясь по ступеням веранды.
С тех пор как Тапан вернулся домой на зимние каникулы, он был сам не свой. Обычно такое наблюдалось у него – но в меньшей степени – после долгого путешествия по железной дороге.
– Да, конечно. Смотри, чтобы он не потрепал Пухлю… Слушай, Тапан, что с тобой такое? Ты уже полмесяца как вернулся, а все какой-то подавленный. Правда, ты уже неделю не говоришь «мадам» и «сэр», обращаясь к ма и бабé…
Тапан улыбнулся.
– …но сторонишься всех. Приходи помогать мне в саду, если тебе нечего делать, но не просиживай все время у себя в комнате с комиксами. Ма говорит, что пыталась поговорить с тобой, но ты сказал ей, что с тобой все в порядке, просто ты не хочешь возвращаться в школу. Но почему? Чем Джхил тебе не нравится? Я знаю, у тебя были мигрени в последние месяцы, но это может случиться где угодно…
– Да ничего особенного, – ответил Тапан, потирая кулаком мохнатую белую голову Пусика. – Пока, дада. Увидимся за ланчем.
Дипанкар зевнул. Он часто зевал после медитации.
– Да, последний табель с оценками был так себе. Ну и что? Перед этим был не лучше, но ты тогда вел себя по-другому. А тут ни разу даже не встретился на каникулах с калькуттскими друзьями.
– Бабá очень сердился из-за табеля.
Для сыновей даже мягкий упрек судьи Чаттерджи значил очень много. А для Минакши и Куку это было как гусиная вода.
Дипанкар нахмурился:
– Может быть, тебе полезно было бы немного помедитировать.
На лице Тапана появилось брезгливое выражение.
– Я выведу Пусика, – сказал он. – Видишь, он рвется.
– Мы с тобой разговариваем. Я тебе не Амит-да, от меня так просто не отделаешься.
– Прости, дада, – напрягся Тапан.
– Пошли ко мне, – сказал Дипанкар.
Он был когда-то старостой в Джхиле и умел в нужных случаях говорить авторитетно. Правда, сейчас он произнес это несколько рассеянно.
– Хорошо.
– Даже фирменные блюда Бахадура, похоже, тебя не радуют, – сказал Дипанкар, когда они поднимались по лестнице. – Он сказал вчера, что предлагал тебе что-то, а ты огрызнулся. Он ведь наш старый слуга.
– Виноват… – ответил Тапан. У него и до этого был расстроенный вид, а теперь, в комнате Дипанкара, стал чуть ли не загнанным.
Стульев в комнате не было, только кровать, набор ковриков и циновок и большая картина, на которой Куку изобразила Сундарбанские болота. На единственной книжной полке находилась религиозная литература, несколько книг по экономике и красная бамбуковая флейта, на которой Дипанкар, когда у него было настроение, играл с большим чувством, отчаянно фальшивя.
– Садись здесь, – указал Дипанкар на квадратный суконный коврик синего цвета с круглым фиолетово-желтым узором посередине. – Так в чем дело? Я понимаю, что не в самом табеле, но это связано со школой.
– Да ни в чем, дада, – ответил Тапан с отчаянием. – Просто мне там не нравится. Ну почему я должен обязательно учиться в Джхиле? Почему я не могу перейти в школу Святого Ксаверия[182] в Калькутте, где учился Амит-да? Его никто не заставлял поступать в Джхил.
– Ну, если ты так хочешь… – пожал плечами Дипанкар.
Он вспомнил, что после того, как Амит прочно обосновался в Святом Ксаверии, некоторые коллеги судьи Чаттерджи так настойчиво рекомендовали ему школу Джхил, что он решил отправить второго сына туда. Дипанкару там понравилось, он добился даже бóльших успехов, чем ожидали родители, и потому Тапана тоже устроили в Джхил.
– Когда я сказал ма, что хочу уйти из этой школы, она расстроилась и велела поговорить с бабóй. А я не могу – он потребует, чтобы я назвал причину. А никакой причины нет. Я просто ненавижу ее, вот и все. Поэтому и голова болит.
– Ты тоскуешь там по дому? – спросил Дипанкар.
– Нет, – покачал головой Тапан. – Ну, то есть не очень.
– Кто-нибудь тебя задирает?
