class="p1">– Ох, отпусти меня, пожалуйста, дада. Я не хочу об этом говорить.
– Если я отпущу тебя сейчас, ты никогда мне не скажешь. Так в чем все-таки дело? Тапан, я хочу тебе помочь, но ты должен рассказать мне, что с тобой происходит. Даю слово, что никому не скажу.
Он встревожился, увидев, что Тапан начал плакать. И, понимая, что в тринадцать лет плакать стыдно, Тапан злился на себя и на старшего брата. Дипанкар хотел обнять его за плечи, но тот сердито стряхнул его руку. Однако мало-помалу, то вспыхивая негодованием, то разражаясь слезами, то надолго замолкая, Тапан рассказал свою историю. Она поразила даже Дипанкара, который учился в Джхиле несколько лет назад и был готов услышать немало неприятного.
Выяснилось, что к Тапану приставала компания из трех старшеклассников. Возглавлял ее капитан команды по хоккею на траве, второй по старшинству в иерархии «дома» после старосты. Он испытывал сексуальное влечение к Тапану и заставлял его ночью прыгать и кувыркаться по нескольку часов на веранде, предлагая взамен кувыркнуться всего четыре раза в голом виде у него в комнате. Тапан понимал, к чему он клонит, и отказывался. Иногда Тапану приходилось кувыркаться в актовом зале, потому что у него якобы была грязная обувь, иногда бегать целый час или больше вокруг озера (давшего название школе) до полного изнеможения. Протестовать было бесполезно, так как неповиновение тоже каралось. Не имело смысла обращаться и к старосте «дома» – старшие ученики были солидарны друг с другом. А если бы Тапан пожаловался заведующему «домом» (мягкому никчемному дурню, озабоченному лишь своими собаками и красавицей-женой и не желавшему, чтобы что-то нарушало его безмятежное существование), за ним закрепился бы ярлык фискала и его стали бы презирать и избегать даже те, кто прежде сочувствовал. Некоторые и так уже поддразнивали его, намекая, что Тапану в глубине души нравится внимание авторитетного старшеклассника.
Тапан был достаточно силен физически и мог постоять за себя, действуя и кулаками, и острым, как у всех Чаттерджи, языком, но непрерывный поток жестокости и несправедливости подкосил его. Он был подавлен своей беспомощностью и одиночеством. Некому было сказать ему ободряющее слово, кроме песни Рабиндраната Тагора, исполнявшейся в актовом зале, но от нее он лишь еще острее чувствовал себя в изоляции.
Слушая брата, Дипанкар помрачнел. Он знал эту систему изнутри и понимал, что у мальчишки тринадцати лет практически нет шансов противостоять трем семнадцатилетним парням, обладающим абсолютной властью в жестоком социуме. Но это было еще не все. Запинаясь и с трудом подбирая слова, Тапан рассказал ему самое худшее.
Одним из ночных развлечений шайки старшеклассников была охота на циветт, которые забирались под крышу общежития. Размозжив зверьку голову, они сдирали с него шкуру, договорившись с ночным сторожем, покидали территорию школы и продавали шкурки и тушки, ценившиеся из-за содержащегося в них цибетина[183]. Молодые люди быстро поняли, что Тапана это приводит в ужас, и находили особое удовольствие в том, чтобы заставить его открыть ящик, в котором лежали убитые циветты. Он, потеряв голову, набрасывался на старшеклассников с кулаками. Это приводило их в восторг, тем более что появлялся предлог задать ему взбучку.
Однажды они придушили живую циветту, заставив Тапана наблюдать за экзекуцией. Накалив железный прут, они перерезали им горло животного.
Дипанкар глядел на брата, не в силах вымолвить ни слова. Тапан трясся и задыхался.
– Возьмите меня оттуда, дада, – я не выдержу еще один семестр. Я выпрыгну из поезда. Каждое утро, когда нас будит звонок, я жалею, что я жив.
Дипанкар кивнул и обнял Тапана. На этот раз тот не сопротивлялся.
– Когда-нибудь я убью его, – произнес Тапан с такой ненавистью, что у Дипанкара пробежал мороз по коже. – Никогда не забуду его имя, его лицо. Не забуду того, что он делал. Никогда.
Дипанкар вспомнил собственные годы в Джхиле. Неприятностей и тогда хватало, но подобный непрестанный психопатический садизм был настолько из ряда вон, что он не находил слов.
– Почему ты не сказал мне, что это такая школа, почему? – спросил Тапан, все еще задыхаясь. Он смотрел на брата с болью и обвинением.
– Видишь ли… у меня все было по-другому. В целом школа меня устраивала. Питание было никакое, омлеты – все равно что холодные ящерицы, но… – Он помедлил. – Прости, Тапан. Я был в другом «доме», да и все ведь меняется… Но заведующего вашим «домом» надо немедленно уволить, а этих мерзавцев… – Он с трудом сдержался. – В мое время тоже были «старики», мучившие младших, но такого… – Он покачал головой. – А другие мальчики тоже страдают от этого?
– Нет, – ответил Тапан. – Хотя… был один мальчик до меня, к которому он прицепился, но после недели обработки тот сдался и пошел к нему в комнату.
Дипанкар кивнул:
– И сколько времени эта история продолжается?
– Больше года. Особенно плохо стало, когда его сделали старостой, последние два семестра.
– Почему же ты не сказал мне раньше?
Тапан ничего не ответил. Затем воскликнул с горячностью:
– Дада, обещай мне, – пожалуйста, обещай, что никому не расскажешь.
– Обещаю, – сказал Дипанкар, сжав кулаки. – Нет, подожди, надо будет сказать Амиту.
– Ой, нет!
Тапан очень уважал Амита, и мысль, что брат узнает о творящемся ужасе, была для него невыносима.
– Предоставь это мне, – сказал Дипанкар. – Нам надо уговорить ма и бабý забрать тебя из этой школы, не сообщая им подробностей. Один я с этим не справлюсь, а вместе с Амитом, может быть, получится. Ему я расскажу – но только ему. – Он посмотрел на Тапана с глубоким сочувствием и любовью. – Согласен? Только Амиту-да и больше никому, обещаю.
Тапан кивнул и встал, но заплакал и опять сел.
– Может, умоешься?
Тапан кивнул и пошел в ванную.
16.4
– Я пишу, – сказал Амит строгим тоном. – Оставь меня. – Подняв голову от бюро с выдвижной крышкой и взглянув на Дипанкара, он продолжил работу.
– Лучше попроси свою музу погулять, дада, и вернуться, когда мы закончим.
Амит нахмурился. Дипанкар редко бывал настроен так решительно. Что-то, видимо, случилось. Но он терял нить повествования, и это его сердило.
– В чем дело, Дипанкар? Мало мне Куку с ее визитами. Пришла рассказать мне о том, что Ганс сделал нечто исключительно приятное – уж и не помню, что именно. Ей позарез надо было поделиться с кем-нибудь, а ты был в своей хижине. Так что у тебя?
– Сначала хорошая новость. – Дипанкар избрал такую тактику заранее. – Я решил, что буду работать в банке. Так что скажи своей музе – пусть и дальше тебя посещает.
Амит вскочил из-за
