Она чувствовала себя так, будто живет не потому, что ей это нужно, а для того, чтобы кому-то доказать важность своего существования. Родителям, в первую очередь. Живет так, будто плывет против течения, и её это угнетает, но ничего она не меняет. Наступает на горло собственной песне, не позволяет себе радоваться жизни, и другим вечно портит настроение. О чем ей уже неоднократно говорили. Она не оспаривала, потому как заявления были правдивы, в большинстве случаев. Теперь следовало озадачиться вопросом, отчего она так поступала? На самом деле, ей было неприятно все, что делали её одноклассники, или же она просто хотела быть хорошей девочкой. Настолько хорошей, что при всем желании никто придраться не сможет? Хотелось создать себе определенный имидж, и это получилось отменно. Комар носа не подточит. Вот только стала ли Аманда от этого счастливее? Вряд ли. Точнее, ответ на вопрос очевиден. Нет, нет и ещё раз нет.
Что такое истинное счастье? Аманда могла лишь общими словами ответить на этот вопрос, никакой конкретики, только отвлеченные фразы, которые доводилось слышать ранее, от других людей. Но своего собственного понятия счастья она не имела. Пока не сталкивалась с такими явлениями, что могли бы заставить её сказать фразу: «Я по-настоящему счастлива».
– А, если сама сомневаешься, отчего же я должен верить?
Грант развела руками. Дитрих говорил правильные вещи, его не в чем было упрекнуть. Он совсем не обязан верить, ведь и сама себе она почти не верит. Так, с переменным успехом. Но большую часть времени, только и делает, что сомневается и переливает из пустого в порожнее. Не умеет брать на себя ответственность, да никогда и не пыталась этого делать. Нравилось играть роль самостоятельной особы, что сама решает, как поступить в той или иной ситуации, но сейчас картинка прошлого раскалывалась на мелкие кусочки, как стекло в раме, по которому ударили молотком. Раз, и от цельного стекла осталось мелкое крошево. Точно так же все убеждения Аманды потеряли свою целостность.
– Об этом легко рассуждать. Хуже, когда противоречия раздирают изнутри, и не знаешь, куда податься. Ты, наверняка, успел отметить, что я вела себя достаточно странно, когда мы с тобой пересекались. Нет, первые два раза мне, действительно, было наплевать, потому что тогда я ничего к тебе не испытывала. Когда мы пересеклись в парке, стало немного не по себе. Знаешь, мне было безумно сложно держать себя в руках. Так и хотелось прикоснуться к тебе, или просто сказать что-то нежное, но все время приходилось себя осаживать. Постоянное напряжение и внутренние метания до добра не доводят. Сама об этом знаю прекрасно. К тому же ты говорил о Люси. И да, я понимаю, ты её любил и сейчас любишь, но мне этого слышать не хотелось. Как и все остальные люди, я – эгоистка. Я не могу слушать о том, что мне неприятно. Хотя ты с моим мнением не обязан считаться. Я это тоже понимаю. Позволишь задать тебе вопрос личного характера?
– Насколько личного?
– Очень-очень. Откровенности захотелось.
– Задавай. Посмотрим, захочу ли я на него ответить.
– Хорошо, – протянула Аманда, старательно подбирая слова. Ей не хотелось разрушать то хрупкое равновесие, что возникло между ними сейчас. Наоборот, в компании Дитриха было уютно. Хотелось подольше сохранить это ощущение, не потерять его в самом начале. – Не осуждаю вас с Люси. Даже права на это не имею, знаю. Тем не менее, интересно узнать, почему вы начали жить вместе? На самом деле, этого хотелось?
– Занятный вопрос, – протянул Дитрих после непродолжительной паузы.
– Понятно. Отвечать не станешь.
– Могу и ответить. Ничего криминального там не было.
– О, тогда я жду ответа, – произнесла Аманда.
И, правда, ждала. Ей хотелось узнать подробности той истории. Не только потому, что все еще не давали покоя сплетни, бродившие по школе. Их вторая волна стихла совсем недавно. Все никак не могли смириться с тем, что на похоронах так и не увидели Ланца. Осуждали его, разумеется. Догадывались, конечно, что это из-за его конфликтов с Кристиной, но ведь были и те, кто о противостоянии директора и Дитриха не знали. Они-то и раздували сенсацию о мерзком представителе рода человеческого, что даже на похоронах любимой девушки не появился. Видимо, такая сильная любовь...
Грант знала правду, но никого не переубеждала. Понимала, что смысла в этом все равно нет. Люди, как трепали языками, так и продолжат это делать. Им нравится копаться в чужом грязном белье. Это уже норма жизни такая, без которой жизнь кажется серой и унылой. Без огонька. Всегда нужно кого-то обсуждать, чтобы чувствовать себя лучше, чище, более зрелыми. Выигрышно смотреться на фоне других – это проверенный вариант, неоднократно проверенный, а потому сомнению не подвергается. Никто не хочет быть новатором, идут по протоптанной дорожке. Аманда не одобряла этого поведения, но и осуждать никого не бралась.
С ответом она Дитриха не торопила. Понимала, что разговаривать с ним о Люси, все равно, что идти по тонкому льду. Один неосторожный шаг, и окажешься под водой. И выплыть будет сложно. Быть может, вообще не получится.
Ланц утверждал, что такое явление, как вечная любовь ему не знакома, на деле все обстояло иначе. Аманда чувствовала это. Она была уверена, что несколько месяцев, проведенных рядом с Лайтвуд, для Дитриха значат гораздо больше, чем все семнадцать лет жизни, прожитых без нее. Девушка не ошибалась. Ланц искренне верил, что так все и обстоит. Все, что было «до» и будет «после» не имеют такой ценности, как отношения с Люси. Любовь никогда не забывается, если она была настоящей, а не поверхностной.
– На самом деле, мы даже не думали о начале совместной жизни. Так сложились обстоятельства. Никто нашего мнения не спрашивал, поставили перед фактом. Мы и не стали противиться. На такой эффект никто не рассчитывал, пророчили, что я выставлю Люси на улицу в рекордно-короткие сроки, но я этого не сделал. И родители мои тоже ничего подобного не сделали. Этим разозлили режиссера погорелого театра еще сильнее, чем прежде. Она ведь хотела доказать Люси, что я – ничтожество, которое слова доброго не стоит, тем не менее, ничего у нее не получилось.
– Режиссер? – удивленно переспросила Аманда.
– Из всего контекста ты выхватила только это слово? – усмехнулся Дитрих.
– Нет, нет, – тут же замахала руками Грант. – Все совсем не так. Просто интересно, кто же вам решил помочь в принятии решения.
– Ты сама не догадываешься?
– Думаю, догадываюсь.
– И?
– Директриса?
– Именно. Милейшая женщина по имени Кристина Вильямс, возомнившая себя вершительницей судеб.
