Безусловно, из переписки Багратиона заметно, что он изначально внутренне противился исполнению той подчиненной роли, которую ему уготовила Главная квартира. Мне кажется, что и помимо объективных причин (наступление войск Даву и Жерома) опыт прошлых войн, некое шестое чувство мешали Багратиону без сомнений идти на Вилейки — место уязвимое и открытое для ударов противника. Даже если представить себе, что Багратион благополучно прорвался к Вилейкам, то что же ожидало его армию, когда он узнал бы следующие факты: 1-я армия отступила от Свенцян, а потом ушла и из Дрисского лагеря? Ведь по плану императора 1-я армия должна была наступать и при этом взаимодействовать со 2-й армией Багратиона. Из цитированного выше приказа Александра от 25 июня отчетливо видно, что 2-я армия приносилась в жертву во имя сохранения главных сил 1-й армии. Вообще, от приказа государя веет отвлеченной от реальной жизни схемой. Как, например, понять такое положение приказа: «Удержаться на позиции, которая позволяет ей (2-й армии. — Е. А.) действовать на линии, проходящей из Вилейки через Минск в Бобруйск»? И это в то время, когда французы бросили в сторону Минска огромные силы! Это значило, что с ними нужно было вести кровопролитные бои (возможно, в окружении) без особой надежды на успех. А как понять такую цитату из приказа: «Армия Багратиона не перестает держать отряд между Минском и Слонимом»? Получается, что Багратион, даже прорвавшись к Вилейкам, должен был разделить свои скудные силы и оставить на дороге Минск — Слоним часть армии. И вообще, есть чему удивиться в предписаниях и расчетах Главной квартиры. Как можно было поручать такому полководцу, как Багратион (с его-то грузинским темпераментом, болезненным самолюбием, высочайшим самомнением, общепризнанным авторитетом и репутацией верного ученика Суворова — «генерала-вперед»), вести только вспомогательные операции, обрекая его армию на второстепенную, пассивную роль некой «отвлекающей» силы, предназначенной исключительно для «диверсий»!
Да и по существу, при постоянном отступлении 1-й армии диверсии эти были невозможны. Неудивительно, что в начале июля, в письме Аракчееву, находившемуся при 1-й армии, Багратион с досадой восклицал: «Вы будете отходить назад, а я все пробиваться!» Так же писал он и Ермолову 3 июля по поводу отхода 1-й армии от Свенцян: «Зачем побежали? Надобно наступать, у вас 100 тысяч. А я бы тогда помог. А то вы побежали, где я вас найду? А то, что за дурак? Министр сам бежит, а мне приказывает всю Россию защищать и бить фланг и тыл какой-то неприятельский»16.
Из письма Багратиона, отправленного из Слуцка 1 июля, видно, что главнокомандующий 2-й армией, выполняя приказ о соединении двух армий, не очень-то доверял людям, стоявшим во главе 1-й армии, считал, что они избегают генерального сражения, отступают, обрекая его, Багратиона, на жалкую роль сотоварища по бегству, и вообще заставляют впустую работать: «Войдите в мое положение и судите, можно ли было мне достигнуть соединения, имея сильного неприятеля, преграждающего путь, другого — в тылу и не менее сих важного — голод, потерю больных, обозов и лишение сношений, а сближаясь к вам, можно ли быть уверену, что от Дриссы не сделается ли отступление далее, подобно как от Свенцян на Дриссу»17. Багратион как в воду глядел — именно 1 июля, в тот самый день, когда он подписал это письмо, было решено покинуть Дрисский лагерь и отходить к Полоцку.
Багратион писал Аракчееву с тем расчетом, что тот убедит императора активизировать действия 1-й армии против французов. Письмо было, видимо, написано Багратионом собственноручно, оно переполнено эмоциями, повторами, а рваный стиль напоминает стиль писем его учителя Суворова: «1-я армия тотчас должна идти и наступать к Вильне, непременно, чего бояться? Я весь окружен и куда продерусь, заранее сказать не могу, что Бог даст, а дремать не стану, разве здоровье мое мне изменит — уже несколько дней очень (плохо себя) чувствую. Я вас прошу непременно поступать, как приятель, а то худо будет и от неприятеля, а может быть, и дома шутить не должно. И русские не должны бежать. Это хуже пруссаков мы стали. Я найду себе пункт продраться, конечно, и с потерею, но вам стыдно, имевши в заду укрепленный лагерь, фланги свободны, а против вас слабые корпуса. Надобно атаковать. Мой хвост всякий день в драке, а на Минск и на Вилейку мне не можно пройти от лесов, болот и мерзких дорог. Я не имею покою и не живу для себя. Бог свидетель, рад все делать, но надобно иметь и совесть, и справедливость. Вы будете отходить назад, а я все пробивайся. Ежели для того, что фигуру мою не терпят, лучше избавь меня от ярма, которое на шее моей, а пришли другого командовать, но за что войска мучить без цели и без удовольствия? Советую наступать тотчас. Не слушайтесь никого. Пуля — баба, штык — молодец…»
И потом Багратион вновь возвращается к высказанной мысли: «…Зачем предаваться законам неприятельским, как тогда мы можем их победить, весьма легко можно приказать двинуться вперед, сделать сильную рекогносцировку кавалерией и наступать целой армией. Вот честь и слава. Иначе я вас уверяю, вы не удержитесь и в укрепленном лагере. Он на вас не нападет в лоб, но обойдет (мысль эта действительно стала главным аргументом при обсуждении генералитетом недостатков позиции в Дрисском лагере. — Е. А.). Наступайте, ради Бога. Войско ободрится. Уже несколько приказов дано, чтобы драться. А мы бежим! Вот вам моя откровенность и привязанность государю моему и отечеству. Если не нравится, избавьте меня, и я не хочу быть свидетелем худых последствий. Хорошо ретироваться 100–500 верст, но видно есть злодей государю и России, что гибель нам предлагает (намек на Барклая? — Е. А.). Итак, прощайте. Я вам все рассказал, как русской русскому, но если ум мой иначе понимает, прошу о том простить»18.
Огорчение Багратиона можно понять. Он вместе со своей армией оказался в отчаянном положении лицом к лицу с превосходящими силами противника. Изменив прежней наступательной диспозиции, верховное командование продолжало требовать от него неисполнимых в тех условиях действий. Однако Багратион не представлял себе, сколь значительны силы французов, брошенные Наполеоном против 1-й армии. Он думал, что основные их силы действуют против него, и поэтому возмущался отступлением Барклая. Между тем отступление 1-й армии было столь же неизбежно, как и отступление самого Багратиона, — Наполеон обладал таким превосходством в силах, что легко мог управиться раздельно с обеими русскими армиями. Недостаток точной информации стал одной из причин взаимного непонимания и даже вражды русских главнокомандующих и способствовал искаженному представлению Александра 1 о положении 2-й армии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
