Поэтому я думаю, что Жером, ведший себя так нерешительно, вряд ли смог бы воспрепятствовать Багратиону в его прорыве из Николаева на юг. 2-я армия, имевшая численный перевес, скорее всего прорвалась бы — все-таки воевавшие под знаменами новоиспеченного короля вестфальцы не были столь искусны в бою, как французы, или столь отчаянны, как поляки. Как считали современники, «вестфальский корпус… служил неохотно, и на него нельзя было твердо положиться»; в сражении под Смоленском под командой Ожеро эта незавидная репутация была подтверждена, а в Бородинской битве корпус «растаял, как весенний снег»40. То, что Багратион обладал ббльшим воинским мастерством, чем Жером или Понятовский, кажется несомненным. Именно благодаря своему полководческому таланту, умению использовать ошибки противника Багратион искусным маневрированием успешно вывел из-под удара свою армию и все приставшие к ней обозы с армейским имуществом (в том числе принадлежавшие 1-й армии), а также больными, ранеными и пленными. Весь этот «тяжелый багаж» был благополучно отправлен в Мозырь и спасен от разграбления французским и польским авангардами.
Но при этом есть основания подозревать, что Багратион еще по дороге на Николаев, вопреки приказу, готовил отход. Дело в том, что уже знакомый читателю генерал-квартирмейстер 2-й армии Ферстер не позже 20 июня (то есть когда Багратион находился в Слониме и только собирался двинуться на Новогрудок) был послан для рекогносцировки пути, но не на Минск или Воложин, а… на Несвиж — Слуцк — Глузк — Бобруйск и уже 27 июня, в Несвиже, вручил Багратиону свой дорожный дневник41.
Иначе говоря, интуитивно чувствуя скрытую для себя опасность при исполнении злосчастного приказа № 316 о движении на Вилейки и сопротивляясь ему в глубине души, Багратион уже с дороги на Новогрудок решил обезопасить для себя пути отступления и для этого послал Ферстера описать Дорогу и позиции на ней по маршруту Несвиж — Бобруйск, то есть в направлении, противоположном заданному приказом императора.
Война портит армию, или Мародерство, сиречь грабеж средь бела дня
В Несвиже, куда Багратион пришел 26 июня, он был вынужден остановиться на три дня — его армия шла непрерывно уже десять дней по тяжелым песчаным дорогам и болотистой местности и нуждалась в отдыхе. В Несвиже Багратион издал приказ, разъяснявший командирам, какие меры «для сохранения здоровья нижних чинов нужно наблюдать». Первый опыт форсированных маршей показал, что нужно, «чтобы люди в жаркое время более отдыхали, а шли бы утром и вечером… винную порцию давать перед обедом и ужином, но никогда натощак… занимая биваки, избегать сколь возможно мокрых и болотистых мест». Как бывало во время похода армии, участились случаи мародерства и грабежей местного населения. Для предотвращения их Багратион приказал: «Обязанность каждого чина охранять и защищать подданных своего государя, а отступающий от сего по законам должен быть расстрелян. Люблю воинов, уважаю их храбрость, настолько ж требую и порядка. И потому, к сожалению моему, сим объявляю, что первого, кто будет найден и обличен в каковом-либо насильственном поступке против жителей, будет расстрелян, а начальник роты, эскадрона или сотни разжалуется в рядовые. Тем более всякий воин заслуживает почтения, ежели он в неприятельской земле, поражая неприятеля, подъемлющего против него оружие, с тем состоянием людей, которые нужны к поддержанию побед, ведет себя кротко… Приказы, отдаваемые мною, читать и внушать нижним чинам, что их своевольство наказано будет смертию»42.
В жизни, а особенно на войне, часто обстоятельства оказываются сложнее, чем предусмотрено инструкциями. Да и вообще, как считали великий князь Константин Павлович, Аракчеев и другие поклонники фрунта, война, как ничто другое, «портит армию». Неслучайно Александр I, в мирные дни столь благосклонно принимавший парады своих войск под Вильно, с началом войны, глядя на солдат, помрачнел. «Я сопровождал императора верхом, — писал 5 июля 1812 года в своем дневнике прапорщик Дурново. — Мы повстречали войска, и император был крайне недоволен тем, как они шли. Он приказал взять под арест полковника, командовавшего полком»41. Естественно, проблему наведения порядка таким образом решить невозможно: война — не плац в Петербурге, а с полковниками, посаженными на гауптвахту, не повоюешь. Поэтому неудивительно, что каждый, приезжавший в действующую армию, сразу же замечал кричащую «неправильность», расхлябанность идущих навстречу ему батальонов.
Известная болезнь армии — мародерство — проявилась почти сразу. Уже 22 июня император Александр был поражен тем, что «во время верховой прогулки своей, изволил найти в грабительстве деревни и жителей рядовых…». Далее в высочайшем повелении о примерном наказании мародеров перечислены шесть имен44. К тому же нужно помнить, что области, по которым отходила 2-я армия, лишь формально считались российскими. Радожицкий вспоминал, что во время отступления русских войск с территорий бывшего Польского государства поляки отказывались добровольно предоставлять им провиант, сено и прочее — выдаваемые расписки отступающей армии для них ничего не значили, да и симпатий к русским они не испытывали. Царил дух неприязни и даже ожесточения: уходящие с квартир войска никто, как обычно это бывает, не провожал, солдаты и офицеры относились к полякам как к изменникам, из их имений «тащили все, что попадалось им в руки, в биваках валялись стулья, столы, перины, одеяла, занавесы, посуда и всякая живность…»45.
Впрочем, после отхода с бывших польских территорий на собственно русские земли мало что изменилось. Вместо прежнего: «Так им и надо!» — появилось другое оправдание грабежей: «Лучше самим взять, чем отдать неприятелю»46. Не забудем, что следом за отступающими русскими войсками шли французы, «прославившиеся» в Европе еще большими грабежами и насилием над мирным населением. Падение дисциплины было неизбежно из-за самого характера войны, состоящей из ситуаций экстраординарных, не дающих начальству проследить за всеми действиями солдат, как это бывало возможно в казарме и гарнизоне. Да и никто не отменял важного элемента войны — трофеев. Отобрать у побежденного противника оружие, боеприпасы, другие средства ведения войны входило в прямые обязанности воина. А это открывало неограниченные возможности для присвоения победителем казенного и личного имущества побежденного, его одежды, вещей, денег. Как рассказывал старый гренадер Попадищев, он был ранен под Аустерлицем и попал в плен к французам. В импровизированный госпиталь, устроенный в крестьянском доме, один за другим врывались французские и баварские солдаты, обыскивали всех раненых подряд и грабили их. Офицерскую шинель, которую снял в бою с убитого французского офицера сам Попадищев, враги не взяли — она была вся измазана кровью, но медали суворовского ветерана без зазрения совести ободрали. «Что ж, думаю, и их очередь настала шарить по нашим карманам!» — написал ветеран. Грабители врывались еще несколько раз, хотя брать вроде было уже нечего. Наконец пришел старый солдат — истинный профессионал грабежа: «Отстегнул пу говицы у штанов и в это время нашел зашитые у меня пять червонцев (откуда у простого гренадера червонцы — пусть читатель догадается сам. — Е. А.) и, отрезав их тесаком, оставил меня в покое». Впрочем, и это было еще не все. Вскоре вбежал солдат-баварец и содрал с раненого сапоги, что было сделать непросто — Попадищев был как раз ранен в ногу. Баварец с трудом стащил сапог, но, видно, совесть в нем на мгновение пробудилась, он пожалел своего ограбленного до нитки врага и, видя страшную жажду, которая мучила русского гренадера, принес раненому воды и вина… Пожалуй, есть основания усомниться в правдивости донесения Платова, который отослал к Багратиону первых в этой войне пленных, взятых казаками под Миром (дано с сохранением особенностей орфографии): «Неудивляйтес, ваше сиятельство, что пленные безрубашек и голые, некозаки рубашки сняли, а оне сами их уже в лагире в виду моем, подрали наперевяску ран, ибо голстины нет, а послать для взятья в местечко, вышлоб гробежом ивсе ето делалос в перевяске скоростию, чтобы спасти их»47.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
