И потом Багратион вновь возвращается к высказанной мысли: «…Зачем предаваться законам неприятельским, как тогда мы можем их победить, весьма легко можно приказать двинуться вперед, сделать сильную рекогносцировку кавалерией и наступать целой армией. Вот честь и слава. Иначе я вас уверяю, вы не удержитесь и в укрепленном лагере. Он на вас не нападет в лоб, но обойдет (мысль эта действительно стала главным аргументом при обсуждении генералитетом недостатков позиции в Дрисском лагере. — Е. А.). Наступайте, ради Бога. Войско ободрится. Уже несколько приказов дано, чтобы драться. А мы бежим! Вот вам моя откровенность и привязанность государю моему и отечеству. Если не нравится, избавьте меня, и я не хочу быть свидетелем худых последствий. Хорошо ретироваться 100–500 верст, но видно есть злодей государю и России, что гибель нам предлагает (намек на Барклая? — Е. А.). Итак, прощайте. Я вам все рассказал, как русской русскому, но если ум мой иначе понимает, прошу о том простить»18.
Огорчение Багратиона можно понять. Он вместе со своей армией оказался в отчаянном положении лицом к лицу с превосходящими силами противника. Изменив прежней наступательной диспозиции, верховное командование продолжало требовать от него неисполнимых в тех условиях действий. Однако Багратион не представлял себе, сколь значительны силы французов, брошенные Наполеоном против 1-й армии. Он думал, что основные их силы действуют против него, и поэтому возмущался отступлением Барклая. Между тем отступление 1-й армии было столь же неизбежно, как и отступление самого Багратиона, — Наполеон обладал таким превосходством в силах, что легко мог управиться раздельно с обеими русскими армиями. Недостаток точной информации стал одной из причин взаимного непонимания и даже вражды русских главнокомандующих и способствовал искаженному представлению Александра 1 о положении 2-й армии.
На упреки же Александра в нарушении данной ему диспозиции Багратион 26 июня отвечал из Несвижа в довольно резкой (для послания государю) форме. Забегая вперед отметим, что, возможно, именно это письмо, в числе прочих обстоятельств, сыграло роковую роль в дальнейшей карьере полководца — Александр I не простил ему высказанных в письме дерзостей. Дело в том, что Багратион недвусмысленно упрекнул самого императора в том, что 2-я армия опоздала прийти вовремя к Минску. Он имел в виду, что царь и Барклай должны были знать, что, по посланным ранее им расчетам, 2-я армия никак не могла опередить Даву и прийти первой к Минску или Борисову и что императорский приказ от 18 июня (№ 316) дал 2-й армии ложное направление движения на Вилейки: «Ваше императорское величество из подносимой при сем копии с отношения моего к Вашему министру, отправленного в 13-й день июня, усмотреть соизволите, что я имел несчастие предвидеть занятие неприятельскими войсками Минска прежде меня. Но все бы еще достигнуть возможность была соединения армии чрез оный, если бы я не получил в Зельве направление на Новогродок». В другом своем рапорте на имя императора Багратион уточняет: «…данное мне направление на Новогрудек не только отнимало у меня способы к соединению через Минск, но угрожало потерей всех обозов, лишением способов к продовольствию и совершенным пресечением даже сношений с 1-ю армиею. Быв в таком положении, с изнуренными войсками от десятидневных форсированных маршей по пещаным весьма дорогам, я принял оное за крайность» и поэтому начал отступление к Бобруйску. Кто дал Багратиону направление на Новогрудок, секрета не составляло — приказ № 316 исходил от государя.
В письме А. П. Ермолову, помеченному: «На марше, 3 июля», Багратион описывает все, что произошло с ним и его армией в последние дни июня — начале июля. Это описание не только подтверждается приведенными выше свидетельствами документов, но и передает эмоциональный строй, те чувства, которые испытывал Багратион в момент отступления: «Я расчел марши мои так, что 23 июня главная моя квартира должна была быть в Минске, авангард далее, а партии уже около Свенцян. Но меня повернули на Новогродек и велели идти или на Белицу, или на Николаев, перейти Неман и тянуться на Вилейку, к Сморгони, для соединения. Я и пошел, хотя и написал, что невозможно, ибо там три корпуса уже были на дороге к Минску и места непроходимые. Перешел в Николаеве Неман. Насилу спасся Платов, а мне пробиваться невозможно было, ибо в Воложине и в Вишневе была уже главная квартира Даву, но я рисковал все потерять и обозы. Я принужден назад бежать на Минскую дорогу, но он успел и ее захватить. Потом начал показываться король Вестфальский с Понятовским; перешли в Белицу и пошли на Новогродек. Вот и пошла потеха! Куда ни сунусь — везде неприятель. Получил известие, что Минск занят и пошла сильная колонна (французов. — Е. А.) на Борисов и по дороге на Бобруйск. Я дал все способы и наставления Игнатьеву (коменданту Бобруйска. — Е. А.) и начал сам спешить, но на хвост мой начал нападать король Вестфальский… Вдруг получаю рапорт Игнатьева, что неприятель приближается к Свислову, от Бобруйска в 40 верстах, тогда как я был еще в Слуцке и всё в драке. Что делать? Сзади неприятель, с боку неприятель, и вчера получил известие, что и Пинск занят. Я никакой здесь позиции не имею, кроме болот, лесов, гребли и песков. Надобно мне выдраться, но Могилев в опасности, и мне надобно бежать. Куда? В Смоленск, чтобы прикрыть Россию несчастную. И кем? Господином Фулем»19.
Было ли у Даву непомерное превосходство
Из рапортов и писем Багратиона видно: он считал движение на Минск вообще невозможным из-за подавляющего численного превосходства противника над его армией. В оправдание своего отступления в рапорте от 26 июня Багратион писал, что «при готовности и доброй воле вверенного мне войска, быв десять дней на маршах без растахов, делая переходы по пятидесяти верст, не далее как вчера еще, зная еще о приближении неприятельских сил к Минску и о стремлении занять оный прежде меня, с полною надеждою на храбрость войск, считая противу себя у Минска неприятеля хотя в шестидесяти тысячах, я был в решительности атаковать его, пробиться в соединение к Первой армии, как из подносимого при сем в копии приказа моего к войскам усмотреть соизволите». А далее он объясняет, что, «к крайнему прискорбию, удостоверившись в непомерном превосходстве сил неприятельских от Вильна чрез Вилейку к Минску показавшихся, от Воложина на Раков и Радомковичи туда же следовавших и угрожавших мне от стороны Новогрудка… поставлен был в необходимость переменить все предприятие…».
Не преувеличил ли в тот момент Багратион силы выступившего на него противника? Именно в этом его и винил Александр I в упомянутом выше письме. Причем в том же письме император больно уколол Багратиона, напомнив ему, чьим учеником он является. Царь писал, что указанное ему направление на Вилейки, а потом на Минск «было сделано в надежде, что, находясь столь часто в походах с славным нашим полководцем князем Суворовым Италийским, вы предупредите неприятеля на сих важных пунктах не столько для того, чтобы совершенно соединиться с 1-ю армиею, как для поставления 2-й армии на направление, имеющее в тылу центр России, чем действия обеих армий сделались бы удобнее и деятельнее. По рапорту вашему вы могли быть в Минске 27 июня, неприятель же занял оный 26-го и по самым достоверным известиям состоял не более как в 6000. Посему, продолжая быстро марш ваш на Минск, вы, несомненно, вытеснили бы его и, пришел в Минск, по обстоятельствам либо удерживали сие место, либо могли свободно отступать на Борисов, где опять наступление неприятеля могло быть предупреждено»21.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
