Собственно ядерный заряд в дополнительных испытаниях не нуждался: если правильно сработает вся автоматика подрыва, не взорваться он не может просто по законам природы. Следовательно, проверки и испытаний требовала сама автоматика, «атомные капсулы», запальное устройство. Этим собственно и занимались Павлов и Лилье, но к моменту испытаний Владимира Константиновича перебросили на другую работу, и Павлов остался в Кап.Яре один, вместе с дюжиной своих ребят, из которых ближайшим его помощником, отдавшим очень много сил этой работе, был Владимир Петрович Буянов. Их задача была многогранна. Во-первых, работа автоматики исключала возможность взрыва заряда на старте. Бомба должна была взводиться уже в полете. Но поскольку никто не мог дать стопроцентной гарантии, что ракета полетит туда, куда нужно, взводиться бомба должна была не просто в полете, а только непосредственно над целью, на спуске, когда уже ясно было, что она прилетела туда, куда ее посылали, когда не существовало сил, способных изменить направление движения боеголовки.
Во-вторых, вся эта автоматика должна была выдержать все условия ракетного полета: вибрации и перегрузки на старте, переходящие в невесомость, а затем новые перегрузки, нарастающие при спуске до весьма солидной величины, да еще с аэродинамическим нагревом. Вот и начали проверять: что сработает, что не сработает, что выдержит, что не выдержит.
Вряд ли надо объяснять, что вся эта работа велась под покровом абсолютной и строжайшей тайны с введением предельных режимов засекречивания. Даже в Кап. Яре – наисекретнейшем объекте – мало кто знал о существовании «площадки 4Н» и еще меньше – о том, чем там занимаются. Площадку охраняло особое подразделение госбезопасности, не подчинявшееся командованию полигона. Кроме Вознюка и Королева, никто пропуска на площадку не имел. Что касается ракетчиков, то секретность их была унаследована у гвардейских минометных частей. «Расчеты первых „катюш“ знали, – рассказывал мне Василий Иванович Вознюк, – доску от снарядного ящика потеряешь, расстрел». Так что вчерашним фронтовикам-ракетчикам, работающим теперь на полигоне, секретность была не в новинку. Капустин Яр даже адрес имел фантастический: «Москва-400». Во время испытаний всякая внеслужебная связь прекращалась вообще. «По некоторым ясным тебе сейчас соображениям больше почтой писать не могу...» – сообщает в одном из писем к Нине Ивановне Королев. В другом письме: «Мои письма, видимо, долго не попадут к тебе, так как сейчас здесь очень строго...»
Еще в ХШ веке знаменитый алхимик Альберт Великий, граф фон Больштедт вывел формулу, ставшую для всех служб режима основным руководством к действию: «Нет иного способа сохранить тайну, как не увеличивать числа людей, в нее посвященных». Формула мудрая, ничего более эффективного, действительно, невозможно придумать. Атомщиков Берия просто запер: для выезда из зоны требовалось специальное разрешение, въезд каких-либо посторонних, временных людей, даже близких родственников вообще исключался. Ракетчики жили полегче: Подлипки не входили ни в какую зону. Но о работе ракетчиков с атомщиками в ОКБ Королева знали считанные люди. То же и в ОКБ Пилюгина – знали, что «пятерку» модернизируют, повышают надежность, но зачем и почему? Да, чтобы была надежнее! – вот вам и весь ответ.
Летом 1955 года и в начале 1956 года Королев проводит двадцать восемь пусков будущей «атомной ракеты». Ядерное устройство в головной части ракет было заменено массивной стальной плитой-отметчиком, которая сохраняла, даже зарываясь глубоко в землю, следы работы детонаторов, по которым довольно легко можно было определить четкость и качество работы всей автоматики боеголовки. Плиту вырывали из воронки на месте падения ракеты, бережно заворачивали в брезент и доставляли на «площадку 4Н», где атомщики аккуратненько очищали ее от земли, протирали спиртом и смазывали маслом, чтобы не ржавела. А потом «читали» свою плиту и составляли протокол испытаний. Можно ли было назвать итоги этих испытаний обнадеживающими? Для атомщиков, безусловно.
Плита рассказывала, что вся их техника работает четко, выдерживая все условия ракетного полета. Для ракетчиков – отчасти. Правда, из двадцати восьми ракет на активном участке взорвалась только одна и, что очень важно, быстро разобрались, почему она взорвалась. Но были недолеты. Разбирались, дорабатывали. Несколько пусков проходило точно по программе, потом опять срыв. Королев нервничал, успокаивал себя сравнениями с испытаниями других ракет, ведь бывало и хуже шли дела.
11 января 1956 года зачетный пуск Р-5М прошел без замечаний. Все повеселели, но ненадолго – поняли: наступает час испытаний по полной программе, с настоящей атомной боеголовкой.
В феврале интенданты Вознюка бегали, как ошпаренные: съезжалось большое начальство, всех надо было достойно разместить, накормить, обеспечить транспортом.
Председателем Государственной комиссии был назначен Павел Михайлович Зернов. Под его началом в Арзамасе создавалась первая атомная бомба. После ее испытаний в 1949 году он же руководил изготовлением первой серии из пяти бомб. Когда в 1950 году одну из этих первых серийных бомб начали испытывать, она не взорвалась. Зернов свалился с инфарктом. Тогда впервые в зону был допущен профессор-кардиолог, который, впрочем, до конца своих дней так и не узнал, куда, собственно, его возили. Подлечившись, Зернов остался в Москве в должности заместителя министра. Вместе с Зерновым приехали ведущие атомные специалисты: Николай Александрович Петров и Евгений Аркадьевич Негин.
Армию – главного заказчика – в Госкомиссии представлял маршал артиллерии Митрофан Иванович Неделин, назначенный год назад заместителем министра обороны по вооружению. Николай Дмитриевич Яковлев, отдавший столько сил Кап. Яру, ракетами уже не занимался. В 1952 году он попал Сталину под горячую руку и его посадили153. После освобождения он стал заместителем командующего, а ко времени описываемых событий – командующим ПВО страны. Королеву с Неделиным, очевидно, было работать легче, чем с Яковлевым, не только потому, что в яковлевские времена он не обладал еще таким авторитетом в военных кругах, как теперь, но и потому, что Неделин был тише, спокойнее, не встревал в технические вопросы и вообще в сравнении с Яковлевым в кругу людей штатских выглядел даже робким. Королев с Неделиным ладил. Он говорил о нем: « Это большая удача, что в период разработки и реализации грандиозного проекта по созданию первых баллистических ракет вместе со мной находился эрудированный во всех отношениях, умный военачальник, понимающий тонкости науки и техники. С ним приятно было работать, вести беседу и даже спорить».
Вместе с Неделиным в Госкомиссии сидели его главные «ракетные генералы»: Александр Григорьевич Мрыкин, Василий Иванович Вознюк и Петр Алексеевич Дегтярев.
От Министерства оборонной промышленности в состав Госкомиссии входили Устинов, Ветошкин и Королев. Там же были и все Главные – смежники из разных министерств: Глушко, Пилюгин, Рязанский, Бармин, Кузнецов.
За несколько дней до старта Зернов пригласил всех членов Госкомиссии на «площадку 4Н». Прошлись по ДАФам, дивясь чистоте и порядку. В одной из комнат Зернов задержал всю группу:
– А теперь я бы хотел показать вам то, что должно отсюда улететь, – с этими словами он распахнул двери в соседнее помещение. В ярких лучах невидимых ламп на блестящей металлической подставке лежало что-то непонятно шарообразное.
– Входить не надо, – добавил Павел Михайлович, наслаждаясь произведенным эффектом. Все застыли у дверей, разглядывая атомный заряд.
В период предварительных пусков у Королева довольно часто случались задержки старта – вылезали «бобики»154, и неприятно было не только то, что они вылезали, а то, что об этом нужно было сообщать атомщикам, поскольку график работ был четко скоординирован. А докладывать, значит демонстрировать несовершенство своей техники. И теперь Королеву очень хотелось, чтобы вся подготовительная часть его работы прошла без нервотрепки, задержек и замечаний, поэтому дни и ночи проводил он вместе с другими Главными в монтажно-испытательном корпусе, контролируя каждый шаг предстартовой подготовки и в зародыше уничтожая всякую возможность появления «бобика». Подготовка ракеты, вывоз на старт и все предстартовые операции прошли строго по графику. И что удивительно, волноваться в самый последний момент всех заставили атомщики, по вине которых никогда никаких отказов не было.
На полигоне стояли трескучие морозы. Глубокой ночью, уже после пристыковки головной части ракеты с атомным зарядом, за несколько часов до старта, дежурный у пульта Владимир Петрович Буянов обнаружил падение температуры в головной части ракеты. Как уже говорилось, атомный заряд требовал соблюдения довольно жестких температурных режимов, и Буянов очень встревожился. Он разбудил Зернова и рассказал ему о своих наблюдениях. Зернов немедленно вызвал на стартовую позицию всех членов Госкомиссии. Ночь глухая, звезды ярчайшие, мороз за двадцать градусов, ехать далеко, но что поделаешь. Пока все съехались Буянов доложил, что падение температуры прекратилось и стрелка на пульте стала клониться к норме. Начали обсуждать, можно ли проводить пуск, если заряд все-таки находился некоторое время во «внештатном режиме». С учетом его массы, теплоемкости и времени падения температуры получалось, что охладиться он не успел. Решение было единодушное: испытания проводить.
