Почему «Укороченный удар» не был реализован? Причин много, не место тут их разбирать. Но одна из причин – сообщение ТАСС от 25 сентября того же 1949 года о произведенном в Советском Союзе атомном взрыве. Как всегда, в Вашингтоне нашлись «оптимисты», которые доказывали Трумэну, что сама по себе атомная бомба еще ничего не решает, что у русских нет средств для транспортировки этой бомбы. Но вскоре выяснилось, что у русских, оказывается, есть стратегические бомбардировщики, которые могут такую транспортировку осуществить. О ракетах тогда как-то мало вспоминали. Кому надо, помнили о них; конечно, в саму возможность создания межконтинентальной ракеты, способной нести ядерный заряд, поверить было трудно. Серьезно Америка относилась пока только к авиации и впервые в своей истории начала заниматься системами противовоздушной обороны.
«Оптимисты» Белого дома, тем не менее, имели основание для оптимизма. Советская атомная бомба еще не создавала паритета. Неоднократно и в 40-е и в 50-е годы публиковались карты Восточного полушария, на которых в границы Советского Союза со всех сторон упирались стрелки гипотетических ударов. Не говоря о странах Западной Европы, напичканных американскими военными базами, стрелки эти шли с юга и с востока – из Турции, Японии, Южной Кореи, с Окинавы и Тайваня. Количество их измерялось десятками, а численность военнослужащих – сотнями тысяч. Для американского бомбардировщика, стартующего с этих баз, расстояние до цели в СССР вовсе не равнялось расстоянию от советского военного аэродрома до побережья, западного или восточного – не важно, Соединенных Штатов. И как бы ни были совершенны наши самолеты, проигрыш в пути, а значит, и вероятность перехвата, были предопределены. Предпринятая Хрущевым попытка создать военную базу на Кубе, вблизи границ США, как известно, провалилась, но это случилось значительно позднее. А в тот момент не существовало такого средства доставки атомной бомбы на территорию потенциального противника, которое нельзя было бы перехватить. Все больше людей, ответственных за оборону страны, понимали, что таким средством может стать только ракета.
В фильме «Укрощение огня», несмотря на то, что в начальных титрах автор сценария и режиссер Даниил Храбровицкий всячески отмежевывается от документалистики, прототипы главных действующих лиц угадываются однозначно, а Курчатов, например, Курчатовым и назван, даже бороду курчатовскую Бондарчуку приклеили. Башкирцев – это, конечно, Королев, Огнев – это Глушко, Логунов – очевидно, Устинов, Головин – Неделин. Прототипы документальны, но в то же время редкий фильм так пропитан красивой ложью, как «Укрощение огня».
После испытаний атомной бомбы Огнев на наблюдательном пункте затевает нелепый разговор, долженствующий, по мысли сценариста, показать гуманизм советских ученых: «А вас не тревожит моральная сторона?»
Как говорят в Одессе – «хватились!» Поздно было такие вопросы задавать. Но еще нелепее реплика Головина: «Меня тревожит одно, как в случае необходимости доставить все это в любую точку земного шара!» Вот тут уж, действительно, «хватились!» – бомба уже есть, а как ее «доставить», оказывается, неясно. Огнев продолжает валять Ваньку, пока Головин с солдатской прямотой не задает ему и Башкирцеву главный вопрос:
– Вы будете делать носитель? Только без демагогии – да или нет?
– Да, – отвечает мудрый Башкирцев.
– Пожалуйста, не говори за меня, – продолжает паясничать Огнев.
Какой-то детский идет разговор. Как могли наши ракетчики, которые были не только выдающимися конструкторами, но и истинными патриотами, не делать носитель, видя реальную угрозу превращения «холодной» войны в войну «горячую»?! Какое профессиональное, моральное, гражданское право имели они отказаться от подобного задания? И какими недоумками выглядят здесь высокие руководители оборонной промышленности и армии, если они вот так, на ходу, в бункере, ставят задачу, важнейшую для судьбы страны, определяющую саму возможность ее дальнейшего развития!
То, что ракета с атомной боеголовкой будет принципиально новым оружием, ломающим все прежние наступательные и оборонительные доктрины, было ясно сразу после Хиросимы. Что нужно было сделать, знали. Весь вопрос был в том, как это сделать.
Точнее, вопросов было два.
25 сентября 1949 года ТАСС сообщило о взрыве, который произошел значительно раньше: в полдень 29 августа. Через два дня «летающая крепость» В-29, совершавшая обычный облет советских границ, вернулась с засвеченными пленками. Эксперты определили причину: радиация. 23 сентября Трумэн оповестил своих соотечественников об атомном взрыве в России. Лишь после этого Сталин распорядился о публикации сообщения ТАСС.
Бомба, взорванная на металлической башне, была еще далека от совершенства, тяжела, громоздка. Поэтому первый вопрос, который надо было решить – сделать атомную боеголовку максимально компактной и легкой.
Вопрос второй – создание носителя, максимально мощного, способного унести эту боеголовку как можно дальше. Оба вопроса были связаны теснейшим образом: вот заряд, легче которого сделать нельзя – говорили физики; вот ракета, мощнее которой сделать нельзя – говорили ракетчики. Их труды должны были пересечься в одной точке и создать ракетно-ядерный щит страны. Все труды Королева с начала его работы в Подлипках до 1957 года, когда была создана межконтинентальная баллистическая ракета Р-7, способная доставить термоядерный заряд в любое место на земном шаре – и есть, по сути, все более ускоренное движение к точке этого пересечения. Физики и ракетчики двигались с двух сторон навстречу друг другу, взаимно сокращая разделяющее их расстояние. Не берусь судить, кто сделал больше для этого сближения: путь физиков останется за рамками этой книги. Не берусь и сказать, кому было труднее. Трудности были разные, и легко не было никому. Но позволю себе, однако, предположить, что Королеву было труднее, чем Курчатову. И не потому, что Курчатов имел постоянную поддержку Берия, который лично отвечал за работу физиков перед Сталиным, а за Королевым Лаврентий Павлович лишь доглядывал. И не потому, что тысячи новых, «свежих», послевоенных зеков строили атомные объекты. Не в них дело – другие тысячи молодых, почти столь же бесправных, как зеки, и не больше их избалованных жизнью солдат строили объекты ракетные. И не потому, что Ванников, Завенягин, а потом Славский были богаче Устинова – ракетчикам в средствах тоже редко отказывали. Курчатов немало сил приложил, чтобы Королева со всей его тематикой передали в средмаш149, но брать под свое могучее крыло новое огромное хозяйство средмаш не захотел. Однако Королев и здесь ничего не потерял. Сталин считал бомбу важнее ракеты. Бомба – главное. Недаром атомное Главное управление при Совете Министров СССР называлось Первым Главным управлением, а ракетное – Вторым. Но опять-таки дело не в престиже – уязвленными, обиженными ракетчики себя не чувствовали. Нет, Королеву было труднее, чем Курчатову не материально, не морально, а психологически. И вот почему.
Курчатову нужно было создать бомбу, которая уже была сделана в США. Курчатов мог не знать деталей, и это незнание тормозило его работу, но главное он знал точно: задача, поставленная перед ним, в принципе решается. Будут люди, деньги, время, и мы тоже сделаем бомбу. Курчатову в его работе очень помогла разведка, которой он обязан едва ли не половиной своей победы. Не этим ли, кстати, объясняется высокий эмоциональный тонус Курчатова и та атмосфера жизнерадостного оптимизма, который был так характерен для Игоря Васильевича? Итак, Курчатов знал: то, что он ищет – существует. А Королев не знал.
Межконтинентальной ракеты, способной поднять атомный заряд, не существовало. Более того, никто не мог с уверенностью сказать, что на данном этапе развития ракетной техники она вообще может существовать. А если и может теоретически, насколько это реально практически? Ведь между уникальной конструкцией и оружием – дистанция огромная. Американцы открыто говорили, что межконтинентальная ракета – миф. Научный советник Ванневер Буш писал о ней: «Ее стоимость астрономическая. Как средство доставки заряда взрывчатого вещества или чего-либо подобного – это фантастическое предположение». Он признал, говоря о наших ракетчиках: «Полет их воображения был смелее».
Королев не мог предвидеть всех неожиданных трудностей, не знал, где и когда они могут появиться. Тем более, он не мог знать всех способов их преодоления. Поэтому Королев был вынужден довольно часто применять верный, но долгий и дорогой метод проб и ошибок, который, в свою очередь, заставлял его работать поэтапно. Курчатов смело требовал деньги для работы, положительный результат которой был известен. Королев должен был при этом убеждать в возможности положительного результата. Королеву должно было быть труднее потому, что его работа была новаторской, пионерской, а значит, по самой своей природе содержала большую вероятность задержек, ошибок, тупиков. И не поэтому ли обстановка у Королева была более нервной, чем у Курчатова, а сам Королев – более резким и напряженным?
