— А не выйдет ли так, что ассигнации Фэнхо заполонят рынок? Тогда они обесценятся.
Чан Гэн сказал:
— После того, как двор встанет на ноги, сможем их выкупить. Сейчас неважно, решим мы их выкупить или оставим в обороте, придумаем специальную систему или издадим закон, все это явно будет не скоро.
Цзян Чун кивнул и добавил:
— Многих также волнует проблема подделок. Что если кто-то начнет изготавливать фальшивки и пытаться их продавать?
Его вопрос настолько разозлил Чан Гэна, что за злым смешком он ответил:
— Предложи обратиться с этим вопросом в институт Линшу. Разве должен Военный совет заниматься такими пустяками? Так мы скоро будем обсуждать законы, регулирующие использование отхожих мест!
Цзян Чун горько рассмеялся:
— Слова Вашего Высочества справедливы. Ваше Высочество же знает этих императорских цензоров... Только спорить и умеют. Я слышал, что они теперь ночами пишут докладные, пытаясь изобличить вас.
Со вздохом Чан Гэн ответил:
— Из тысяч предложенных способов только этот позволит во время войны решить срочную проблему. Разве тут есть другой выход? Может, следует обложить огромными налогами беженцев, заполнивших столицу? Или разобрать и по частям продать императорский дворец? Будут у них еще вопросы, пусть спрашивают во время аудиенции. Если смогу, то сразу отвечу. А если вопрос сложный, то тщательно его обдумаю и позже вернусь к нему. Ух, все эти люди...
Текущее положение дел при императорском дворе было таково, что всего несколько человек принимали решения, пока остальные только доставляли им проблемы и тянули за заднюю ногу [17]. Если чужая идея приносила пользу, то придворные нахваливали себя за предусмотрительность. Если кто-то совершал ошибку, придворные вздыхали: «Почему это тогда меня никто не послушал?»
Не говоря уже о тех, кто преследовал свои цели и, пользуясь значительными связями, вставлял палки в колеса. Иногда казалось, что решить хоть какую-то проблему сложнее, чем допрыгнуть до Небес... Многие слышали поговорку «выслушаешь всех — узнаешь истину, поверишь одному — останешься в неведении», но по сложившейся традиции все вопросы при дворе решала диктаторская воля Императора и его влиятельных министров.
— Я не тебе в укор, брат Ханьши. Не принимай близко к сердцу, — махнул рукой Чан Гэн. — Когда мне постоянно впустую приходиться спорить, я бываю немного резковат.
— К слову об институте Линшу: господин Фэнхань снова отправил вчера два прошения. Этот ничтожный подчиненный взял на себя смелость немного их попридержать. Может ли Ваше Высочество ознакомиться с ними и сказать, стоит ли их отправлять?
Чан Гэн налил себе чашку остывшего за ночь травяного чая.
— И что он там пишет?
— В первом письме он просит Императора отменить свой указ "Чжан" и разрешить простолюдинам работать механиками. А во втором предлагает Императору свободный оборот цзылюцзиня. Аргументирует тем, что купцам же надо как-то выживать. Почему бы в условиях кризиса не воспользоваться услугами этих людей и не пополнить запас цзылюцзиня.
Чан Гэн вздохнул и покачал головой.
— Господин Фэнхань... Ох, уж этот господин Фэнхань.
Этот почтенный старец особо отличился во время битвы за столицу, бросившись в бой обнажённым до пояса [18], и храбрость этого смутьяна произвела глубокое впечатление на Ли Фэна. Пусть этот старый хрыч господин Фэнхань был человеком надоедливым, несговорчивым и упрямым, но зато неизменно преданным. Поэтому, о чем бы он не попросил, Ли Фэн будет к нему снисходителен.
— Все давно ждут, когда простым людям снова разрешат работать с механизмами. Если с этим не возникнет никаких трудностей, то я не против, — сказал Чан Гэн. — А вот о цзылюцзине лучше забыть. Согласись, не стоит гладить дракона против чешуи. Прояви немного такта и помоги господину Фэнханю кратко сформулировать основные положения, после этого передай его прошение правителю. Оригинал верните автору.
Цзян Чун с неохотой согласился и уже собирался уходить, как вдруг кое-что вспомнил. Он обернулся и начал:
— Кстати, тут Аньдинхоу...
Чан Гэн резко поднял голову.
Ли Фэн вернул Гу Юню Жетон Черного Тигра и дал ему право распоряжаться войсками и армейским довольствием на территории всей страны. Поэтому маршал мог не докладываться о всех важных и даже самых незначительных событиях. Вот только Гу Юнь не хотел пользоваться особым отношением правителя и вместо этого регулярно слал в столицу отчеты, где в подробностях рассказывал о том, куда отправился, что планирует дальше делать и почему.
Цзян Чун доложил:
— Аньдинхоу недавно добрался до границы активных боевых действий на центральной равнине, пока никаких серьезных проблем не возникло. Сообщил только, что им встретилась шайка разбойников и беженцев, и он хотел бы разобраться с ними прежде, чем отправиться в путь. Это все займет не больше трех-пяти дней.
Чан Гэн промычал в ответ:
— Оставь на столе, я сам посмотрю.
Цзян Чун невольно восхитился им:
— От взгляда Вашего Высочества ничего не укроется — ни важная проблема, ни совсем незначительная. Если бы дело касалось другого человека, вы предпочли бы краткий пересказ. Только доклады маршала Гу вы всегда внимательно читаете от начала и до конца. Сразу видно, что Ваше Высочество и Аньдинхоу крайне привязаны друг к другу.
Цзян Чун уже собирался попрощаться и удалиться, но как только он подошел к двери, Чан Гэн вдруг окликнул его:
— Брат Ханьши.
Цзян Чун обернулся:
— У Вашего Высочество еще будут для меня указания?
Чан Гэн невольно легонько погладил бумагу, на которой был написан отчет Гу Юня. Повисло недолгое молчание, затем Чан Гэн решительно произнес:
— Не хотел вас утруждать, но не могли бы помочь мне собрать информацию о том, за что ассигнации Фэнхо критикуют при дворе? Кто, когда и что говорил на эту тему. Чтобы я мог доработать свою идею.
Цзян Чуна потрясли его слова. Как информация о том, кто и когда критиковал твою идею, поможет ее доработать? Он не удержался и пригляделся к Янь-вану в свете лампы. Чан Гэну едва сравнялось двадцать лет, но в нем не осталось ни капли наивности. Он сразу производил впечатление благородного молодого господина. Взгляд его был подобен весеннему ветру, что рождает дождь [19], но, если присмотреться повнимательнее, становилось ясно, в его глазах будто накрапывали пока еще неразличимые капли, несущие за собой чувство прохлады.
Цзян Чун слышал, что перед своей кончиной прошлый Императору доверил Гу Юню заботиться о четвертом принце. Юноша вырос в поместье Аньдинхоу.
«Вот только Его Высочество и Аньдинхоу — по характеру совсем не похожи», — вдруг с удивлением понял Цзян Чун.
— ... Хорошо.
Чан Гэн едва заметно кивнул. Поскольку они были умными мужчинами, можно было больше ничего не добавлять.
Когда обеспокоенный и встревоженный этим разговором Цзян Чун наконец ушел, Чан Гэн выдохнул с облегчением. Обычно спал он довольно плохо. И вот сегодня, когда все-таки удалось ненадолго прикорнуть в неудобной позе, его разбудили. Вряд ли опять удастся заснуть. Чан Гэн встал, чтобы зажечь дворцовые благовония, и чуть погодя подлил к ним успокоительного барышни Чэнь.
Некоторое время он провел, молча вдыхая его запах. Из-за преследовавших ночью смутных кошмаров кололо в груди. При постороннем Чан Гэн проявил выдержку и не подавал вида, что его что-то беспокоит. Ощущения сильно напоминали редкие приступы Кости Нечистоты.
Из-за ранения Гу Юня барышня Чэнь отправилась вместе с ним. Перед своим отъездом она отвела Чан Гэна в сторону и наказала ему увеличить дозу успокоительного и при первой же выпавшей возможности как можно больше отдыхать.
Недавно Чан Гэн пережил радостное событие и испытал великую скорбь. Много лет удавалось сохранять мир в душе, но сейчас все приложенные усилия пошли прахом. В будущем ему явно будет гораздо труднее совладать со своими чувствами. Страдая от Кости Нечистоты, нельзя было перетруждать ум: чем больше думаешь, тем сильнее волнуешься.
