— Разве не претит тебе самому заниматься подобными вещами? Это ведь неподобающе.
Взгляд Чан Гэна потускнел, когда он склонился к его уху и произнес:
— Нет здесь ничего неподобающего. Раз у тебя еще есть силы говорить со мной, я могу делать с тобой все что захочу.
Они были слишком близко друг к другу. Ухо почти онемело, но куда деваться. Если бы Чан Гэн отстранился, то Гу Юнь попросту бы его не услышал.
Гу Юнь вздохнул:
— В тот день тебе трудно было...
— Давай не будем об этом, — глухо попросил его Чан Гэн. — Пожалей меня, Цзыси. Не хочу об этом вспоминать.
Гу Юню непривычно было слышать новое обращение из уст Чан Гэна, но, едва решив возмутиться, он осекся. Нельзя же было попросить Чан Гэна снова называть его «ифу». И всё-таки Гу Юню хотелось честно поговорить обо всем, что произошло у городской стены. Пусть Чан Гэн тогда действовал импульсивно, но что они планировали делать в будущем?
Мог ли он позволить Чан Гэну сбиться с правильного пути и остаться без потомков?
Этот бесстыдный солдафон, Гу Юнь, совершенно не обращал внимания на свой отцовский долг, но для Янь-вана связать свою жизнь с другим мужчиной было... Что о нем подумают при дворе и в цзянху?
Не будь Чан Гэн из императорского рода, даже родись он простолюдином, с его-то талантом и смелостью, разве мог Гу Юнь позволить ему испытать унижение из-за их связи?
К сожалению, Чан Гэн не позволил ему произнести заготовленную жесткую отповедь. Гу Юнь опять упустил свой шанс.
Стараясь не потревожить раны, Чан Гэн осторожно обнял его. Тревога прошла далеко не сразу. Возможно, следовало согласиться на предложение барышни Чэнь и поставить иглы. Последние два дня Чан Гэну никак не удавалось сдержать Кость Нечистоты. Если так и дальше будет продолжаться, рано или поздно это приведет к беде.
Наконец Чан Гэн успокоился и нехотя отпустил Гу Юня.
— Сегодня не жарко и солнышко светит. Не хочешь немного посидеть на улице? Будет полезно проветрить твои раны.
Гу Юнь переспросил:
— Чего?
Чан Гэн повторил на языке жестов.
Немного подумав, Гу Юнь ответил категорическим отказом:
— ...Не пойду.
Он не имел ничего против солнечных ванн, но чувствовал, что еще пару дней не сможет подняться на ноги... А узнавать, как именно Чан Гэн собирался вывести его на прогулку, совсем не хотелось.
«Ты так любишь дома сидеть?» — на языке жестов спросил Чан Гэн.
Гу Юнь ответил:
— Теперь люблю.
Вроде Чан Гэну ничего не оставалось кроме как убрать лекарство, подняться и выйти из комнаты.
Вот только не успел Гу Юнь обрадоваться тому, что смог выпроводить Чан Гэна, как тот вернулся с тонким покрывалом, без лишних слов замотал в него Гу Юня, после чего обнял и перенес своего неспособного оказать сопротивление маленького ифу через порог.
Гу Юнь потерял дар речи.
Это что еще за бунт?!
Но вот счастливое совпадение — в то же время на сердце спешно покинувшего поместье Шэнь И было неспокойно. Поэтому он решил вернуться назад, где его ждал такой вот сюрприз. Шэнь И вздрогнул и споткнулся прямо на пороге поместья Аньдинхоу, умудрившись упасть лицом вперёд.
Чан Гэн остолбенел, щеки его налились краской, и дрогнувшим голосом он спросил:
— Генерал Шэнь, что, упал?
Шэнь И криво улыбнулся, с сухим смешком поднялся на ноги и стал отряхиваться от пыли. Ему немедленно хотелось забыть об этом недоразумении, и он носком начал стирать следы на земле.
— Неважно. Я тут это... Наследил вам, ха-ха... Не буду больше докучать.
После чего этот чудак предательски отвернулся и сбежал, опасаясь, что Гу Юнь его убьет.
Во дворе уже стояло кресло. Чан Гэн опустил в него разгневанного Гу Юня, забрал у того из рук гэфэнжэнь генерала Таня и переложил на столик рядом. Со смешком он спросил:
— А что такого? Разве когда я не хотел выходить из дома тогда на новый год, ты похожим образом при всех не выволок меня на улицу?
Гу Юнь бесстрастно сказал:
— ... Значит сегодня соленая рыба ожила и сбилась в стаю [3], чтобы мне отомстить.
Чан Гэн засмеялся. После чего достал из рукава некий предмет и вложил его Гу Юню в ладонь:
— Это тебе.
Руки Гу Юня будто коснулись ледяные щупальца. Когда он надел на переносицу люлицзин, то увидел, что Чан Гэн подарил ему белую нефритовую флейту. Гладкий музыкальный инструмент был вырезан в форме маленького гэфэнжэня. Сходство поражало — и рукоять, и узор, и сам «клинок». На конце была гравировка «Гу».
Почерк настолько напоминал его собственный, что Гу Юню показалось, что он сам вырезал эту надпись. Если бы он соврал кому-то, что флейта — его работа, то ему бы легко поверили.
— Ты ведь уже, наверное, потерял мою флейту? — спросил Чан Гэн. — Климат в столице сухой. Бамбук со временем может треснуть. Помнишь, я обещал сделать тебе новую флейту — лучше той, бамбуковой.
Гу Юнь нежно погладил нефритовую флейту и с восторгом произнес:
— У меня никогда раньше не было именного гэфэнжэня.
Чан Гэн присел рядом и занялся приготовлением чая. Из всех отверстий глиняного чайничка поднимался густой пар. Он приготовил три чашки: одну для Гу Юня, другую для себя, а третью поставил у гэфэнжэня Тань Хунфэя.
— Даже у Шэнь И есть именной гэфэнжень. Я был единственным человеком без личного оружия. В юности я верил, что Черный Железный Лагерь — оковы, надетые на меня старым Аньдинхоу. Поэтому мне никогда не видать свободы.
Но когда Гу Юнь вырос, то подумал, что металлическая палка с твоим именем больше напоминает прощальную записку. У Гу Юня не осталось ни отца, ни матери. Не было у него ни жены, ни сына. Во всем бескрайнем мире ему некому было оставить предсмертную записку. Стоило сжать флейту в руке, как он почувствовал невероятное одиночество и усталость...
Глядя на Чан Гэна, Гу Юнь решил не делиться вслух своими мыслями и продолжил вслух:
— Но все это не более чем юношеское невежество. Выслушай и не спорь, чтобы не нарушать армейские традиции... Нет ли у нас вина? А то этот сумасшедший буйвол, старина Тань, не стал бы пить чай.
— М-м-м. Что-то я совсем об этом позабыл, — сказал Чан Гэн. — Вина нет. Пусть генерал Тань пьет чай, ты — воду. Прошу вас принять такое положение вещей.
Гу Юнь промолчал.
С каждым днем Чан Гэн вел себя всё более непочтительно!
«За эти два дня я подсчитал наши потери для министерства финансов, — при помощи жестов сказал Чан Гэн и налил две чашки чая и одну — воды. — Запас топлива в провинции Цзинси уничтожен командующим Ханем. Городская стража понесла чудовищные потери. Поставки с севера заблокированы врагом. Боюсь, что такими темпами мы не сможем продолжать войну. Ли Фэн желает знать твое мнение».
Поразительно, что, когда дело касалось войны, во всем огромном дворце не находилось на это ни необходимых средств, ни ресурсов.
— Понятия не имею. Тут только перемирие. — Гу Юнь взял в руки чашку. — Иностранцам война явно дается ещё тяжелее, чем нам. Они не только понесли потери в армии и флоте, осаждая столицу, но и вынуждены были поставлять провизию и вооружение восемнадцати племенам на границе и своим союзникам в западных странах. После затянувшейся осады им пришлось вернуться ни с чем. Тут нечем гордиться. Сомневаюсь, что состояние их войск лучше, чем наше.
— Флот Запада отступил в море, но вряд ли они так просто согласятся на перемирие, — сказал Чан Гэн. — Нельзя заплатить столь высокую цену и ничего не достичь. Если они вернутся на родину с пустыми руками, даже верховный понтифик не сможет найти этому оправдания. Они вынуждены драться насмерть. Сейчас они вернулись на дунъинские острова, чтобы передохнуть и реорганизовать войска. Если они выступят в Цзяннань, то мы будем окружены от императорского дворца до северной границы.
Императорский двор славился своей жадностью. Великая Лян была огромной страной, но им легче было завоевать новую территорию, чем удержать то, что у них уже были.
— Хм... Если это не сработает, отправьте кого-нибудь в западные страны. Поскольку мы не успели предать доверие наших союзников в Лоулани, то можно попробовать — так, чтобы это не испортило отношения, конечно — достать там контрабандой немного топлива, — сказал Гу Юнь и небрежно поднял тремя пальцами крохотную чашку. Глядя на «генерала Таня», он осушил ее и произнес тост: — Брат, у Его Высочества не нашлось для нас вина. Он сказал, что мы должны принять такое положение вещей. Я никак не могу на него повлиять, так что и тебе придется смириться.
