Ринэм волк оказался среди воинов, крови которой он недавно жаждал — но до крови ли ему было! Он даже горло первой своей жертве — Мцэе не перегрыз: но, как увидел он своего брата, как понял, что едва его крови не испил, так стало ему страшно, и захотелось ему бежать — укрыться где-нибудь в укромном месте, и обдумать свое положение. На него обрушились клинки, нанесли несколько ран, но он даже боли не почувствовал — вот рванулся и отбросив еще кого-то оказался перед им же приведенной стаей, первые ряды которой через несколько мгновений вступили в схватку — серебристые тела взвились в воздухе, а тяжелые клинки, с жадным свистом рассекая морозный воздух, обрушились им на головы… а в следующее мгновенье все смешалось, и началось уж сущее безумие: каждый метр пространства был до предела наполнен окровавленными клинками, окровавленными лицами и мордами, брызгами раскаленной крови, в которой смешались и куски черепа, и мозги; был заполнен воем и воплями, кто-то брызжа кровью, раздробленный, разорванный падал; кто-то крутился слитый вместе с волком под ногами, и таких клубков становилось все больше, и крутились они до тех пор, пока кто-нибудь не изнемогал от ран. Но кровь была повсюду — ее брызги попадали в глаза, и стоило только открыть рот или пасть — и туда тоже попадала кровь. Два сына Троуна были со всех сторон окружены клокочущим серебристым потоком, который с такой жаждой пытался дотянуться до их глоток. Но они стояли спина к спине, и клинки их не ведали отдыха — вновь и вновь взлетали, вновь дробили прыгающие на них со всех сторон тела, часто перерубали их надвое, и вокруг, сходя с ума от запаха крови, сбивалось все больше и больше серых. Они в нетерпении запрыгивали друг другу на спины, и оттуда, в прыжках сыпались братьям на головы — однако клинки не останавливались ни на мгновенье, и все осмелившиеся на них посягнуть, тут же и погибель свою находили…
Робин подбежал к Мцэи и обнаружил, что она лежит без всякого движенья, а из побелевшего рта ее струиться кровь. Кровью была пропитана и вся одежда ее, от шеи, и до живота — юноша дотронулся было, но тут же и руку отдернул, понял, что там все раздроблено. Как это мучительно больно — терять нам близких людей! Робин и не мог поверить, что потерял ее. Ведь с Мцэей были связаны самые сладостные мгновенья его жизни, так упорно называя ее сестрой, он так и не осознал, что его любовь к ней совсем не такая, какой она должна быть между братом и сестрой. В эти мгновенья он забыл про Веронику — вся любовь, все жаждущие выражение чувство его обратилось к этой девушке. И вот он склонился над нею, и вот стал шептать нежные слова; затем, пытаясь найти пульс, взял ее руку у запястья — однако, никакого пульса не было, а рука становилась прохладной.
— Нет, нет — ты не можешь умереть. — с уверенностью проговорил Робин, и припал к губам ее в жарком поцелуе…
Между тем, поток волков все пребывал и пребывал — эта стремительная масса не могла найти вступить в схватку, сразу же у главного входа, и потому они, как поток вокруг утеса, стали разливаться, жаждя проникнуть в какой-нибудь проход. Однако, у всякого прохода, в который бы они могли проникнуть, их уже поджидали воины, и клинки с готовностью дробили их черепа — таких проходов нашлось не менее двух десятков, и в каждом из них поджидали волков. Ни те не другие не ведали страха — одни жаждали славы, другие крови.
Спокойно парящее в небе облачко, созерцая землю и небу, поглощенное виденьями эпох ушедших, и грядущих, увидело будто глубоко-глубоко под ним, стоит, прикованный к земле, наполовину разрушившийся великан, и окружила и терзает со всех сторон его серебристая река, и великан истекает из многочисленных ран своих густою, жаркой кровью…
Ринэму волку пришлось довольно долго пробиваться, прежде чем, вместо воющих морд, открылся перед ним простор полей, над которым так прекрасно полнилась звездным светом бесконечная глубина. Он бы бросился бежать, и такая в нем тоска была, что бежал бы он до тех пор, пока не повалился, но тут почувствовал, как уселся к нему на лоб ворон, и как когти пронзив шерсть, проломив череп, вошли в мозг, наполнив такой болью, что он повалился в снег, забился в этой муке нестерпимой — однако, он не умирал…
«Ну, так ли держит свое слово тот, кто вознамерился этот мир облагородить; сделать его воистину счастливым?! Я что же ошибся в тебе? Неужели ты трус?! Да — ты трус! Так долго убеждал себя в собственном величии, однако ж, был сломлен каким то глупым предрассудком в самом начале пути!»
«Там был мой брат!» — брызжа кровью, в сознании своем прохрипел Ринэм.
«Твой брат ничем не лучше иных людей! Такое же жалкое, чувственное ничтожество!.. Глупые предрассудки губят тебя! Не хочешь убивать брата?! Так его другие загрызут, а ты все равно должен испить человеческой крови! Ты дал мне клятву! Или ты клятву не держишь?! Тогда ты — ничтожество! Тогда ты грязная тряпка, и я брошу тебя, и умрешь ты, жалкий и безвестный, как мириады этих тварей рабов! Ты не должен знать жалости, никакие предрассудки не должны тебя останавливать! Слышишь — не хочешь грызть брата, так перегрызи хоть одного из этих ничтожеств, докажи, что ты можешь властвовать; избавься от этих предрассудков, которые, делают тебя таким ничтожеством! Ну же — будь волком — будь предводителем! Ты не раб! Только жалкие рабы трясутся и бегут! Ты будешь властелином! Великая сила будет твоей — или же сейчас верну тебе прежний облик, и тебя, ничтожество растерзают, и никто даже не узнает о твоей жалкой гибели! Вперед — рвать глотки! Вперед — я приказываю тебе!»
И Ринэм не в силах был уже противится — и не так боль страдала, сколь понимание, того, что как ворон говорит, так и свершиться, ежели он откажется. И вот ворон оставил его, и раны тут же зажили, и прежняя сила, пламенея, вошла в каждый могучий его мускул. Вот развернулся он; вот, бросился назад, но уже не к главному входу, так как боялся там столкнуться с Робином, но к одному из боковых, где кипела не менее яростная схватка. И он вдыхал в себя запах крови, и он рычал, и он уверял себя, что перегрызть глотку человеку так же легко, как и волку; и по дороге, ревя от ярости, раскидывая серебристые тела, он нескольким волкам перегрыз глотки, но никто не посмел противится ему, а разъяренная стая сторонилась, признавая в нем единственного своего вожака. И вот он оказался перед людьми — они уже тяжело дышали, все залитые кровью своей и чужой — их клинки все черны были от крови, и она густыми каплями спадала под ноги, где так же все темно было.
Ринэм-волк прыгнул сразу. Несколько сильных ударов, иного волка перерубившие на двое привели его только в большее бешенство: «Как — эти ничтожества, эти жалкие людишки смеют противится мне?! Покушаться на священную мою жизнь!». Он с налету сшиб стоящих в этом проходе, так же сшиб он и тех, которые стояли за их спинами — откуда обрушилось еще несколько ударов, и удин пришелся по лбу, так что весь он был рассечен, и кровь глаза застилала — однако, кости черепа выдержали, и он, уже вслепую рванулся, почувствовал это тело, показавшееся ему ничтожным телом, какого-то безмозглого слизня: «И это ничтожество смело грозить моей Великой жизни!» — и он, с яростью вцепился в этого поверженного еще живого, молящего еще о чем-то — он, сам того не сознавая, раздробил клыками его грудь, и проглотил и ребра, и поток крови, и сердце — а сзади кто-то (должно быть друг, или брат павшего) — взвыл исступленно, и нанес по Ринэм действительно могучий, богатырский удар — но он не рассчитал сил, поскользнулся в крови, а потому вместо шеи клинок обрушился и раздробил переднюю лапу. Волк уже прыгнул на него, и одним движеньем другой лапы переломил позвоночник надвое, сжал мертвую уже голову в клыках, сдавил ее, и чувствуя, как это жар, как это мерзкое человеческому рассудку наполнило его, понял, что либо он вообще отвергнет человеческий рассудок, либо сойдет с ума. Как иной пьяней от вина, так и он опьянел от крови, и волчья страсть вытеснила в нем человеческую совесть — он метнулся на следующую жертву.
Между тем, и именно благодаря Ринэму оборона у этого входа была сломлена. Все бывшие там защитники, от первого же его прыжка, попадали на пол, а дальше так и вновь уже не успели построиться, так как на них налетели волки. Сотни клыков в исступлении рвали десятки тел — волки настолько обезумели, что позабыли, где у жертв шея, а потому рвали их тела в беспорядке, и жуткие вопли этих несчастных оглушили все развалины. Бившиеся у главного входа сыны Троуна, все черные от крови, окруженные завалами из тел, выкрикнули усталыми голосами, чтобы перекрывали коридор, однако, за общим грохотом, воплем, визгом их никто не услышал.
Первым во внутренний коридор выбежал Ринэм, и там он смял еще нескольких воинов — волки жадно завывая поспешали за ним — вот разветвление, вот еще, еще — во все стороны устремлялись отводы клыкасто-серой реки, но Ринэм несся, сбивая отдельных защитников по главному коридору — так вырвался он во внутренний дворик, где под навесом из полу обвалившихся колонн были сложены раненные — их защитники бросились на волков, но при этом еще закричали, и на эти то крики выбежало еще несколько людских отрядов — закипела яростная схватка — постепенно побегали все новые людские отряды, но и волков становилось все больше — через несколько минут этот, веками дремавший в призрачном своем, снежном сне дворик обратился в сущую преисподнюю…
