Роковая встреча двух братьев: Робина и Ринэма произошла в ночи, ну а на закате предшествующего ей дня, выехало их воинство, в котором насчитывалось две тысячи воинов из темного леса на широкое поле. Конечно, ночевать лучше в лесу, и они поворотили бы, но тут кто-то приметил древние развалины, возле которых к тому же крючилось несколько черных, обезображенных морозом черных деревьев. К развалинам приблизились уже когда солнце скрылось за западным горизонтом, и в темном бархате небес возгорелась первая звезда.
Робин и Мцэя, как и на всех предыдущих стоянках (а это была как раз третья), сразу отошли в сторону, и там, обнявшись, слились в долгом поцелуе. На некотором расстоянии слышался треск костров, деловитые переговоры воинов, а этим, так крепко обнявшимся, не было до них никакого дела — вновь они пребывали в том блаженном состоянии, когда часы мелькают, как мгновенья. Так простояли они два или три часа, и простояли бы до самого утра — но раздался волчий вой — совсем издалека раздался, но была в этом вое такая тревога, что поцелуй их как-то сам собою распался — но они держали еще друга в объятиях…
— Откуда ты? — шепотом спрашивала Вероника, Робин же отвечал стихами:
— Родных полей не видел я:Меня в холодные края,Во мрак пещер, и в звон оков,И в царствие тревожных снов,Лишив любви, лишив тепла,Лишив родимого села,Судьбина горькая взяла,Она же страсть во мне зажгла.
Родных полей не видел я,Но все ж — во мне земля моя,Тепло полей, и блеск ручьев,И пенье звонких соловьев,Лесная тишь, где сумрак спит,И филин на суку сидит —Моя родная сторона,Ты в сердце — там цветешь одна.Хоть не ступал на те поля,Ведь тех полей не видел я…
— Вот опять, опять. — нежно улыбнулся он. — Ведь, только сейчас, глядя на тебя, сестрица моя придумал. Ну, ты же знаешь: я стихи могу беспрерывно рассказывать. Ты же мне про себя расскажи, ты, сестрица моя, откуда родом…
Девушка, как стало известно еще при первой их встрече, так же легко обличала свою речь в поэтическую форму как и Робин, потому таков был ее ответ:
— Земле и небу жизнь даря,Восходит новая заря,И благотворный солнца луч,Сияет через толщи туч.Найдет дорожку в мглу лесную,И в бездну камня роковую,Везде, везде несет заря,Свой свет, живительно горя.
Но, есть забытая земля,Где избы вся разъела тля,И ржавчина в дверях скрипит,И ветер в ставнях говорит.В подвалах люди там сидят,Боятся жизни и дрожат,Бояться орков и людей,Бояться ветра и вещей.И лишь мужья, дрожа от страха,В ночную пору, как на плаху,Оставив жен и дочерей,Идут брать дань с родных полей.Вернуться — жены их сидят,И плачут тихо и дрожат,И возвращение мужей,Они восславят поскорей.
Средь детей сидела я,Как все они — была бледна,Но дума полная огня,В моих очах была видна:«Зачем в темнице прозябать?Хочу я землю повидать;Познать красоты, облака —А здесь болотные века!»И вот, опасности презрев,Оставила я отчий хлев.
Не ведая, куда бегу,Но думая, что я в раю,Попала вскоре в горный плен,И вновь зажата я средь стен!
— Нет, нет — ты уже свободно. — уверял ее Робин. — Разве же теперь тебя сможет кто-нибудь среди этих стен удержать?.. Да мы с тобою… Мы с тобою еще всю землю посмотрим! Вот, разве же ты сейчас средь стен?!.. Ну, может, и среди стен, но — это же развалины, и ничего это не значит! Вон — ты на небо только взгляни — посмотри, как развиднелось, смотри на эти звезды, и скажи — разве же дух твой несвободен?!..
— Сейчас, рядом с тобою, свободен. Я даже и не могу этому счастью поверить — так долго в плену пребывала, что теперь кажется, будто…
Но она не договорила, так как вновь раздался волчий вой, и на этот раз гораздо ближе нежели прежде. И это был совсем не простой вой: нет — он перекинулся через снежные просторы, он не умолкал, он был подобен рокоту яростного прибоя, который все ближе и ближе.
Рядом с Робиной и Мцэей, быстро прошли двое братьев, они остановились у самого разлома, за которым вся так и серебрилась, так и пылала под лунным светом даль полей. Лица их были суровы, голоса сдержаны, бесстрашны:
— Идет большая волчья стая.
— Да — это колдовство.
— Бой будет жарким. Но биться будем до последнего. Разбудим всех, кто спит.
Последовало несколько громких команд, и вот уже затопали, заходили. Зазвенели, вынимаемые из ножен клинки — воины так ж переговаривались сдержанно, но, все-таки, едва сдерживаемое возбуждение чувствовалось в их голосах. Несмотря на то, что все уже знали, что приближается большая волчья стая ни в ком не было страха — у них ведь было суровое воинское братство, и боялись они лишь бесславной смерти в плену — смерть же в бою, считали они за благостыню, так как по их разумению каждый бесстрашный воин сразу же переносился в благодатные кущи.
Один из наследников престола подошел к Робину, молвил:
— Не зря же отец послал тебя с нами. Вот сейчас ты и покажешь, на что в бою способен…
И вот Робину был вручен меч: это был добротно скованный, тяжелый клинок, которым, при сильном ударе можно было рассечь человека надвое. Робин лишь единожды до этого доводилось держать в руках клинки (то был орочий ятаган), когда их пытались скрутить в рудниках — и он, конечно, не ведал никаких приемов боя и, единственное на что мог положиться — так это на пыл свой молодецкий. И он принял оружие, и, взглянув на Мцэю, проговорил:
— Я тебя защищать буду. Столько сил в себе чувствую…
Закричал дозорный, который устроился на одном из верхних уровней этих развалин, а через несколько минут и все увидели несущееся на них полчище. Этот многотысячный волчий поток, оставался таким же, каким видели его прошедшим днем, со стен Самрула.
Впереди, опережая иных прыжков на двадцать несся волчище, полутора метров высотою, и так сияющий лунным светом, что подобен был клинку великана, стремившемуся обрушиться на развалина. За ним, так же сияя, так же подобно стремительной горной реке, неслись волки — иногда в их течении кто-то с вое подпрыгивал, и подобен был валу пенной воды, перепрыгивающей через камень.
Странное дело — вместо напряжения, которое должно было придти, от одного взгляда на эту силу, приходило настроение мечтательное, и забывалось, что поток этот несет смерть — ведь, все вокруг было так плавно окутано лунным светом, все эти широкие поля — это мягкое серебро, а вон в небе, на фоне усеянное звездами глубокое черноты несколько пушистых облачков — эти облачка, от пышущего через них света казались очень теплыми, и они летели друг к другу, словно духи, и собирались они обняться, и поведать друг другу о странствиях своих. И река эта воющая — пусть воющая — тут надо было сосредоточить свое сердце; иначе — велико было желание вовсе и не сопротивляться, но слиться с этим чарующим лунным потоком, нестись в нем, в плавном и стремительном движенье, созерцать красоты этой сказочной ночи…
— Это все колдовство! — проговорил один из сынов Троуна.
Воины слышали эти слова, и нарочито громкими и резкими голосами, передавали их, вообще же — начали помахивать клинками, ругаться, и старались поменьше глядеть на приближающихся.
Между тем, для Робина, который очутился возле основного пролома, куда и неслись волки, все происходящее было сродни сну, и он (как, впрочем, и все) — не понимал опасности над ними нависшей. Он почему то считал, что все это закончится очень скоро, и без крови — между тем, волки уже были рядом, и он движимый каким-то душевным порывом выступил вперед всех, и даже не слышал испуганного выкрика Мцэя, которая схватилась за его руку.
Этот полутораметровый волчище должен был прыгнуть на Робина, и даже, если бы он поразил его клинком, то удар был бы такой сил, что попросту переломал бы ему все кости. И волк прыгнул, и раскрыл усеянную громадными клыками гортань — никто даже и не опомниться не успел — так быстро все это произошло!
Но, в эти роковые мгновенья их взгляды встретились, и в очах — в пылающих очах каждый узнал своего брата. И в последнее мгновенье, Ринэм-волк смог изменить направление своего прыжка, а Робин опустить клинок. И вот удар предназначавшийся Робину пришелся на Мцэю. Юношу же волк, пролетая, задел боком, и этого удара было достаточно, чтобы он отлетел метра на два, да еще сшиб какого-то воина. Робин был уже на ногах, и тут же бросился к Мцэе, которая отнесены была куда-то к дальней стене…
Ринэм волк оказался среди воинов, крови которой он недавно жаждал — но до крови ли ему было! Он даже горло первой своей жертве — Мцэе не перегрыз: но, как увидел он своего брата, как понял, что едва его крови не испил, так стало ему страшно, и захотелось ему бежать — укрыться где-нибудь в укромном месте, и обдумать свое положение. На него обрушились клинки, нанесли несколько ран, но он даже боли не почувствовал — вот рванулся и отбросив еще кого-то оказался перед им же приведенной стаей, первые ряды которой через несколько мгновений вступили в схватку — серебристые тела взвились в воздухе, а тяжелые клинки, с жадным свистом рассекая морозный воздух, обрушились им на головы… а в следующее мгновенье все смешалось, и началось уж сущее безумие: каждый метр пространства был до предела наполнен окровавленными клинками, окровавленными лицами и мордами, брызгами раскаленной крови, в которой смешались и куски черепа, и мозги; был заполнен воем и воплями, кто-то брызжа кровью, раздробленный, разорванный падал; кто-то крутился слитый вместе с волком под ногами, и таких клубков становилось все больше, и крутились они до тех пор, пока кто-нибудь не изнемогал от ран. Но кровь была повсюду — ее брызги попадали в глаза, и стоило только открыть рот или пасть — и туда тоже попадала кровь. Два сына Троуна были со всех сторон окружены клокочущим серебристым потоком, который с такой жаждой пытался дотянуться до их глоток. Но они стояли спина к спине, и клинки их не ведали отдыха — вновь и вновь взлетали, вновь дробили прыгающие на них со всех сторон тела, часто перерубали их надвое, и вокруг, сходя с ума от запаха крови, сбивалось все больше и больше серых. Они в нетерпении запрыгивали друг другу на спины, и оттуда, в прыжках сыпались братьям на головы — однако клинки не останавливались ни на мгновенье, и все осмелившиеся на них посягнуть, тут же и погибель свою находили…
