Боль не стихала. Я старался потерять сознание или заснуть. Не вышло. Перед моим мысленным взором вспыхивал и гас свет. Вместе с ним нарастала и утихала боль. Я не мог понять, что со мной произошло. Пытаться думать было слишком больно. Ни о чем не думать — тоже. Внезапно боль усилилась. Удары сердца волнами прокатывались внутри моего черепа.
Казалось, прошло несколько дней мучительной агонии. Потом я смог пошевелить рукой и прикоснуться к голове. Кровь. Лоскут кожи. Твердая кость под влажными ищущими пальцами, осколки. Пуля оставила зазубренный след в задней части черепа. Я умирал. Время остановилось. Нет, смерть не может продолжаться так долго. Быть может, время тянется, потому что мне так больно и я жду, чтобы все закончилось. Я начал тупо считать вспышки боли, которые соответствовали ударам моего сердца. Насчитал двадцать. Сто. Двести. Мои глаза давили на веки, словно хотели выбраться из черепа. Пятьсот. Тысяча. Мне удалось повернуть голову, чтобы не дышать пылью. Тысяча пятьсот. Я услышал карканье стервятника. Потом шорох крыльев, проскребших по земле, когда он опустился рядом со мной. Я приготовился к удару жадного клюва.
— Ты должен мне жизнь, — напомнил мне Орандула.
«Ты можешь забрать эту».
Мне было все равно, какому богу достанется моя душа. Я хотел только, чтобы прекратилась боль.
— Отдай мне жизнь, которую можешь отдать, прежде чем умрешь.
Стервятник говорил голосом маленькой ворчливой старушки. У меня не было сил, чтобы придумать внятный ответ. Это не имело значения. Я умирал.
Проклятье! Я сбился со счета. Я начал снова с тысячи пятисот. Я помнил, что до этого числа добрался точно. Рядом прожужжала муха. Я поднял руку, чтобы ее отогнать. Не отвлекаться. Сердце глухо стучало у меня в груди, и я ощущал, как кровь толчками движется по всему телу.
Досчитав до пяти тысяч, я слегка приоткрыл глаза. Веки едва слушались. Я увидел пыль и чахлый кустарник. Я не знаю, сколько еще я пролежал, прежде чем сдался и признал, что не собираюсь умирать прямо сейчас. Боль оставалась сильной, а когда я сел, мир завертелся так отчаянно, что меня едва не вырвало. Три собравшихся вокруг стервятника встрепенулись, когда я пошевелился, но к тому времени, как головокружение прошло, вновь уселись неподалеку от меня. Это были крупные птицы, а их красные сережки наводили на мысль, что они едва оторвались от кровавой трапезы. Прежде я никогда не замечал, что у них желтые глаза.
— Уходите прочь, — пробормотал я.
Я ждал ответа, но так и не услышал. Один из них подскочил на три шага, склонил голову набок и уставился на меня. Я посмотрел на него в ответ.
Довольно много времени спустя я поднял руку, чтобы еще раз ощупать рану, оставленную пулей. На затылке запеклась кровь. Моя рука стала липкой и черной.
«Не смотри. Не думай об этом».
Я огляделся по сторонам. По крайней мере за полдень. На дороге было пусто; все отправились в форт на приветственную церемонию. На помощь рассчитывать не приходилось.
После пяти неудачных попыток мне удалось удержаться на ногах. Не очень уверенно, но я стоял. Я снова огляделся. Дорога была на месте, но дальше перед глазами все расплывалось. Я не мог решить, в каком направлении находится форт, а в каком кладбище. Меня шатало. Если только я найду повозку, Утес отвезет меня домой. Голову я повернуть не мог. Приходилось медленно разворачиваться всем телом. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы понять, что ни Утеса, ни повозки рядом нет. Я был серьезно ранен, возможно, умирал, но должен был идти пешком.
Но внезапно мне сделалось все равно.
Я пошел. Не слишком быстро. Я двигался вдоль разбитой дороги. Перед глазами у меня все плыло. Где-то по дороге я заметил, что мне придется придерживать брюки — ремень ослаб, но я никак не мог сосредоточиться, чтобы его застегнуть. Я вцепился руками в пояс штанов и поковылял дальше.
Постепенно ко мне вернулось чувство равновесия, и я зашагал увереннее. Перед глазами начало проясняться. Я обрадовался, увидев указатель в сторону кладбища, и свернул с главной дороги. Я поднял руку пощупать затылок, и меня опять замутило Место, несомненно, оставалось болезненным, но я не нашарил ни разорванной плоти, ни раздробленной кости. Магия исцеляла меня. Я и сам не знал, благодарен я ей или зол.
Добравшись до дома, я налил в таз воды и влажной тряпицей бережно промокнул рану. На ткани остались запекшаяся кровь и клочья волос. Опустив лоскут в воду, я его прополоскал. Когда я стал его отжимать, мои пальцы нащупали осколок. Я поднес его к глазам. Кость. Мне стало нехорошо. Я вновь намочил тряпицу, отжал ее и смыл остатки крови, ошметки мертвой плоти и волос. Когда я закончил, на затылке осталась полоса гладкой голой кожи. Интересно, останется ли шрам?
Исцеление поглотило изрядную часть моей магии — я определил это по тому, как одежда висела на мне. Мне пришлось затянуть ремень на две дырочки. Потом, стараясь ни о чем не думать, я выплеснул грязную воду из таза, вымыл его, выстирал тряпицу и повесил сушиться. Я чувствовал голод, и, едва я признал его, он сделался невыносимым. Я вернулся в дом и принялся обшаривать кладовую. Я тосковал по бледному грибу, который однажды принесла мне Оликея, и ягодам с тонкой кожицей. Их мне хотелось больше всего остального. Однако у меня нашлись лишь картошка, луковица и обрезок ветчины. Что ж, сгодится и это.
Думаю, мое раненое тело вернулось к жизни быстрее, чем запутавшийся разум. Я жарил картофель с луком и ветчиной, когда кто-то напал на меня и пытался убить. Они украли мою лошадь и повозку. А меня оставили умирать.
Я добавил немного соли и помешал еду. Что я помню? Всадники, буквально вылетевшие из-за спины… Ружья… Вспышка… Я даже не запомнил звука выстрела, только вспышку воспламенившегося пороха.
Кто-то в меня стрелял. Стрелял в меня! Они бросили меня подыхать, украли мою лошадь и повозку. Ублюдки! В приступе ярости я ощутил, как вспыхнула и угасла во мне магия. Запоздало я пожалел о всплеске ненависти и жажды мести. Я знал, что у меня не хватит сил отозвать магию, и предположил, что уже поздно даже пытаться. Я тяжело опустился на пол у очага, чувствуя себя так, как будто сжег последние остатки сил своего тела. Мне хотелось прямо там рухнуть и заснуть. Однако невозможным усилием воли я заставил себя снять еду с огня, прежде чем она сгорела. Не поднимаясь с пола, я принялся есть, словно изголодавшаяся собака. Когда я отскреб со сковороды и проглотил последнее колечко лука, я заполз в постель, накрылся одеялом, закрыл глаза и заснул.
Я спал долго. Меня разбудил холодный рассвет, я моргнул и снова закрыл глаза. В следующий раз я проснулся в темноте, пошатываясь, добрался до ведра с водой, опустил в него голову, как лошадь, и стал пить. Выпрямившись, я немного постоял посреди комнаты. С подбородка капала вода. Мне показалось, что кто-то тихонько зовет меня, но я не обратил внимания. С трудом добравшись до постели, я рухнул в нее и снова заснул. Сны пытались проникнуть в мое сознание, мешая отдыху. Я прогнал их. Я слышал, как кто-то произносит мое имя — сначала нежно, потом настойчиво и наконец требовательно и с раздражением. Я оттолкнул ее прочь. Она пыталась пробиться в мой сон, но я плотнее завернулся в него и не впустил ее.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
