способа быть с сыном.
– Да, – сказала она. – Наверное, так и следует поступить. Как бы я хотела умереть, чтобы все это кончилось!
– Он мог бы поехать в колонии, – заметил Роджер.
– Да, и допиться до смерти в буше, чтобы мы от него избавились. Про такое я уже слышала. Нет, куда бы он ни поехал, я поеду с ним.
Как известно читателю, Роджер в последнее время не очень уважал свою родственницу. Он знал суетность леди Карбери и считал ее беспринципной. Однако сейчас всепоглощающая любовь к сыну, которого она не могла больше выгораживать, смыла все ее грехи. Роджер забыл, как она под ложным предлогом приехала в Карбери, забыл Мельмоттов и все ее маленькие уловки. Сейчас он видел в ней только чистое и прекрасное.
– Если вы захотите на время сдать дом, – сказал он, – то можете жить в моем.
– А Феликс?
– Вы возьмете его с собой. Я один в целом мире и могу переехать в деревенский домик. Он сейчас пустует. Если вы считаете, что вас это спасет, попробуйте сдать дом на полгода.
– И выставить вас из собственного дома? Нет, Роджер, я не могу так поступить. И, Роджер, как быть с Геттой?
В самом начале разговора Гетта ушла, оставив Роджера наедине с матерью, чтобы своим присутствием не мешать вопросам о миссис Хартл. Она жалела, что не может услышать все сама, зная, что в пересказе матери история уже не будет беспримесной правдой.
– Гетта в состоянии сама за себя решать, – ответил Роджер.
– Как вы можете так говорить, если она только что согласилась выйти за того молодого человека? Разве не правда, что он живет сейчас с американкой, на которой обещал жениться?
– Нет, это не правда.
– Так что правда? Разве он с ней не помолвлен?
Роджер мгновение молчал, прежде чем ответить.
– Даже этого я не знаю наверняка. При нашем последнем разговоре он утверждал, что помолвка разорвана. Я посоветовал Гетте спросить у него самого. Пусть она скажет, что услышала про ту женщину от вас и вправе знать истину. Он мне больше не друг, леди Карбери. Но думаю, на вопрос Гетты, каковы его отношения с миссис Хартл, он ответит правду.
Роджер до ухода больше не виделся с Геттой и не видел кузена Феликса даже и на минуту. Он исполнил то, для чего приехал, и в тот же день вернулся в Карбери. Не лучше ли вовсе выкинуть это семейство из головы? Он никого больше не полюбит. Ему будет горько и одиноко. Но по крайней мере, он избавит себя от бесконечных хлопот и мало-помалу научится жить так, будто в мире нет никакой Гетты Карбери. Но нет! Даже думать о таком неблагородно. Самая любовь делает его долгом – первейшим долгом – заботиться о любимых и близких.
Но к числу любимых и близких он не относил Пола Монтегю.
Глава LXXIII. Капитал Мари
Уверяя сэра Феликса Карбери, что отец уже записал на нее очень большую сумму, которую не сможет без ее согласия отобрать, Мари Мельмотт говорила чистую правду. Знала она об этом совсем мало. Отец постарался, насколько мог, скрыть от нее подробности. Однако, когда это делалось, он вынужден был многое объяснить и сильно недооценил ум и память Мари. Мельмотт получал очень значительный доход с капитала, вложенного на ее имя в иностранные фонды, для чего она должна была подписать ему доверенность. Он сделал это на случай крушения, дабы жить в довольстве и роскоши, даже если его постигнет бесславие и обстоятельства вынудят прятаться от людских глаз. Мельмотт торжественно поклялся себе, что ни при каком повороте событий не вернет эти деньги в водоворот спекуляций, и до сего дня оставался верен слову. Даже если банкротство будет неизбежно, он не пустит их в ход, хоть бы такая сумма и могла его спасти. Если такой день наступит, он сможет на оставшийся доход жить счастливо или, по крайней мере, роскошно в том городе мира, где будут меньше всего знать о его прошлом и радостно примут его вместе с деньгами. Таковы были жизненные планы Мельмотта. Однако он не учел различные обстоятельства. Дочь может ему не подчиниться, либо не отдать деньги в случае замужества, либо они понадобятся на ее приданое. Да и беды могут оказаться столь велики, что даже надежный будущий доход не поможет их вынести. Сейчас его терзала ужасная тревога. Если получить деньги назад, их с лихвой хватит, чтобы заплатить Лонгстаффам и пережить некоторые другие неприятности. Ради самих Лонгстаффов он не стал бы нарушать свой зарок. Случись ему обанкротиться, они будут такими же кредиторами, как любые другие. Однако Мельмотт мучительно помнил, что тут дело не сводится к обычному долгу. Он собственноручно нарисовал подпись Долли Лонгстаффа под письмом, которое нашел в ящике стола у Лонгстаффа-старшего. Письмо лежало в конверте с адресом господ Слоу и Байдевайла, написанным рукой старого мистера Лонгстаффа. Мельмотт сам опустил этот конверт в почтовый ящик у своего дома. Обстоятельства чрезвычайно ему помогли. Он арендовал дом мистера Лонгстаффа, но мистер Лонгстафф сохранил за собой право пользоваться кабинетом, так что бумаги мистера Лонгстаффа оказались практически у Мельмотта в руках. Вскрывать замки он научился давным-давно. Однако его искусство не включало умение вернуть защелку обратно в паз. В ящике он нашел подготовленное мистером Байдевайлом письмо в заранее надписанном конверте. Из своего знакомства с обыкновениями семейства Лонгстафф Мельмотт уже знал, что, если сам не поспособствует отправке письма, оно никогда не попадет по назначению. Пока что все складывалось удачно. Не было причин опасаться, что подделку разоблачат. Даже если юнец поклянется, что не подписывал письмо, а старик – что оставил конверт в запертом ящике, доказательств у них не будет. Пойдут разговоры. За разговорами придет уверенность. Тогда случится крах. И все равно у него останется кругленький капитал, чтобы есть, пить и веселиться до конца дней.
Затем в его делах случилось еще одно осложнение. То, что было так легко в случае письма, которое Долли Лонгстафф никогда бы не подписал, в другом случае оказалось не так легко, но все же осуществимо. Под совокупным натиском острой необходимости в деньгах, растущих запросов и все большего куража он вновь совершил подлог. И когда поползли слухи – очень для Мельмотта серьезные, – они упоминали, по крайней мере в случае Долли Лонгстаффа, именно то, что он сделал. Если в нынешнем случае или другом подобном дойдет до суда и двенадцать присяжных должны будут сказать, правда
