Он повернулся к Кате:
– Беги отсюда!
– Куда?
– Подальше, в деревню, к дедушке, куда хочешь, только беги!
– Я без тебя не пойду.
– А, черт. – Он выпихнул девушку из ямы, подтолкнул под круглый зад и сам побежал следом. Больше почувствовав, чем услышав вой приближающегося снаряда, спрыгнул в ближайшую ямку, увлекая Катю за собой.
Они оказались в пулеметном гнезде. Оба партизана-пулеметчика были мертвы, их спины посекло осколками недалекого разрыва. Пулемет замер, сиротливо задрав к небу толстый ствол. Молодые люди прижались к противоположной стене, подальше от тел, скрючились, зажав ладонями уши. Но пушки больше не стреляли, почти прекратилась и винтовочная пальба.
Что за черт? Неужели ушли? Или поперли откос штурмовать? А с бронепоезда не стреляют, боясь попасть по своим? Андрей выпрямился и бочком, стараясь не коснуться трупов, подобрался к краю. Высунул голову. Несколько пуль взбили фонтанчики земли и битого камня совсем рядом. Он отпрянул, но до того успел заметить, что склон усеян фигурами в мышастых шинелях. Прижимаясь животами к скале, они медленно ползли вверх.
Если доползут, тогда точный, стопроцентный, гарантированный пи… «Хм, вот уже и ругаться стал матерно», – как-то отстраненно зафиксировал для себя Андрей. Раньше за ним такого не водилось, он даже гордился, что всегда мог выразить эмоции нормальными словами, но теперь… По-другому и не скажешь.
Пока эта мысль бродила по закоулкам его мозга, руки сами отваливали в сторону мертвые тела, поправляли ленту, взводили затвор.
– Иди сюда, – обернулся он к Кате, которая так и сидела у дальней стенки, зажав уши и зажмурив глаза.
Она молча подползла, нарочито отворачиваясь от сваленных друг на друга покойников.
– Берись за ленту и смотри, чтоб она в подающее отверстие ровно входила. А то брезентовая она, если патрон криво в прорезь войдет, его перекосит – и пиши пропало. Ясно?
Она молча кивнула.
– Не высовывайся только, ладно?
Снова безмолвный кивок.
– Ну, с Богом, – пробормотал неверующий Андрей и толкнул станину вперед. Надавил на спуск.
Пулемет в его руках затрясся, забился, выплевывая раскаленные кусочки свинца, которые крушили и рвали и живое, и мертвое. Ярость и энергия, зарождающаяся в покрытом ребристым кожухом стволе, передалась Андрею.
– Нате, сволочи! – заорал он. – Получайте! Жрите!
Вражеские пули застучали в бронещит, завизжали рикошеты.
– Вот вам, твари!
Рявкнула пушка с бронепоезда, но снаряд ушел выше. Все-таки боялись попасть по своим.
– Иду к Максиму я, там ждут меня друзья! – заорал он во все горло, поливая склон свинцом.
Катя, сузив глаза и сжав зубы так, что на щеках затвердели каменные желваки, подавала ленту. Последний патрон стукнул по краю цинки. Андрей выбросил пустую коробку за край, подтянул другую. Вставил ленту в приемник, подал рукоятку вперед, чувствуя, как железные зубцы внутри пулемета захватывают патрон.
– Ну, твари белоштанные, щас вы у меня…
Несколько выстрелов раздались совсем близко, пули просвистели у виска. Андрей развернул ствол в ту сторону и щедро оросил склон свинцом.
С другой стороны в пулеметное гнездо упала граната, шипя химическим запалом. Андрей бросился к Кате оттолкнуть – закрыть своим телом. Голова его закружилась, разноцветные пятна перед глазами слились в безумную палитру, перетекая друг в друга. Раздалось тонкое, надрывное пение флейт, переходящее в ультразвук.
* * *
…Зажглась голубая точка. Она стала разрастаться, наливаясь светом, и лопнула с яркой вспышкой, оставив на белоснежном пластике скрюченного человека в собачьей шубе с вырванным клочьями мехом, драных галифе и новеньких унтах. Царапая пол ногтями, он попытался подняться, но не смог – упал, сочно приложившись скулой к пластику.
Невидимая дверь отъехала в сторону, и в комнату вбежали два человека в белых халатах и респираторах, – а говорили, что микробы не проникают. Один, тот, что покрупнее, перевернул Андрея на спину, ловко закатал рукав. Другой достал из брезентового пенала полупрозрачный приборчик с мутной жидкостью в капсуле, поднес к предплечью.
Андрей разлепил глаза, ударил доктора по руке, вырвался из цепких объятий санитара. Вскочил, обшаривая комнату безумными глазами, будто видел в первый раз. Схватил поднявшегося санитара за ворот, тряхнул. Заорал ему прямо в лицо:
– Обратно меня отправьте!
– Тихо, тихо, успокойтесь, – стал увещевать его санитар глухим сквозь респиратор голосом.
– Обратно меня отправьте.
Доктор подкрался сзади, коснулся предплечья прибором, мутной жидкости в нем убавилось вполовину. Андрей толкнул санитара и с размаху врезал доктору по скуле. Тот отлетел в угол. Санитар кинулся на Андрея, хотел поймать в регбийный захват, но, получив локтем в солнечное сплетение, хрюкнул и опустился на пол, выкатив глаза.
Дверь отворилась, в комнату вбежал Валентин, повис у друга на плечах.
– Андрюха, стой! Прекрати. – Он увернулся от летящего в лицо кулака. – Это я. Посмотри на меня. Ну?
– Валька? – выдохнул Андрей вяло – успокоительное начало действовать, стремительно топя его в бездне апатии.
– Да, все нормально. Ты вернулся. Успокойся. Нормально все.
– Да ни хрена не нормально, мне обратно надо. Пусти.
Андрей вырвался, шагнул по направлению к двери. Ноги его запнулись одна за другую. Он бы упал, если бы не руки Валентина и подоспевшего санитара.
Вдвоем они вынесли тело в коридор, завернули за угол и занесли в небольшую гробообразную палату. Сдернули с кровати белье и положили прямо в одежде на панцирную сетку.
– Может, его привязать? – поинтересовался Валентин.
– Не надо, – ответил доктор, не поднимая маски. – Средство сильное, отходит долго. Когда он в себя придет, будет как младенец, потом разгуляется.
Дверь за ними захлопнулась.
* * *
Ему снилось, что он сидит в окопе. Рядом падает граната, он шарит по заваленному теплыми гильзами дну, чтоб найти ее и выкинуть обратно, и никак не может найти, а часы «Патек Филипп» с прозрачным циферблатом на полнеба отсчитывают бесконечно длинные секунды. Невыносимо чесалась грудь. Он поскреб пальцами и вздрогнул, ощутив под ними жесткие, густые волосы. И вспомнил.
Сон разом слетел с него. Андрей вскочил, бросился к двери, но ватные ноги подогнулись в коленях. Чтобы не упасть, ему пришлось снова опуститься на кровать. С трудом стащил воняющую паленой псиной шубу, в которой сильно вспотел. Расстегнул гимнастерку, стянул унты, сморщившись от тяжелого духа, идущего от портянок. Хотел надеть обратно, наклонился, но закружилась голова. Плюнул, запихал вонючие портянки в не менее вонючие голенища. Чутко прислушиваясь к ощущениям в ногах, поднялся, чувствуя, как линолеум приятно холодит пятки. Поковылял к двери, сам удивляясь своей немощности – тело двигалось медленно, будто в густом сиропе. А мозг его кипел, рвался наружу, требовал вернуться назад, попытаться спасти Катю.
Наконец он добрался до двери, взялся за ручку, но та провернулась в руке помимо его воли, выскользнула из потной ладони. Андрей качнулся и чуть не упал, но его опять подхватили, посадили на кровать без белья. Он поднял глаза и с натугой разглядел давешнего доктора с наливающимся синевой «фонарем» под глазом, санитара, старающегося держаться от него подальше, проводника Серегу, Валентинова папу со съехавшим набок галстуком и еще пару неизвестных человек. Валентин маячил в коридоре, не переступая порога, и глупо улыбался своей волчьей улыбкой. На его растерянном лице она выглядела как вставная челюсть вампира из кооперативного прошлого.
– Отправьте меня обратно, – Андрей с трудом разлепил непослушные губы.
– Мы не можем так сразу, нужно, чтобы… – начал было доктор сквозь респиратор.
– Отправьте, говорю. Я новый тур заказываю. У меня в шкафчике, в кармане пиджака, визитка нашего коммерческого директора. Позвоните. Валя, – он нашарил друга глазами, – ты ж знаешь Федоровича, пусть выставят счет на контору, чтоб быстро оплатил. Реквизиты даст.
– Не надо тебе новый. У тебя от старого еще двенадцать часов осталось, – пискнул от дверей Валентин.
Отец неодобрительно посмотрел на него и повернулся к Андрею:
– Да, осталось. В принципе вы можете отправиться хоть сейчас, только нужно заполнить анкету, чтобы мы могли подобрать реквизит и выбрать точку. Или по старым координатам?
– Нет, не по старым, можно высадить меня в точке, с которой я вернулся?
– Ну… С определенной погрешностью… – протянул папаша.
– На сколько?
