«Противно, конечно, что обозвала „жертвой“, но сейчас цепенеет, это факт. Дядя Жора, прессинг по всему полю, блокируй пути отхода, зажимай в эмоциональный угол», – наяривал Красноглаз.
– Екатерина Марковна, как вы отнесетесь к тому, что я могу внезапно измениться? – неожиданно поинтересовался Летягин.
«Неуместно», – предупредил Резон.
– Хорошо. То есть плохо, – с закрытыми глазами прошептала она. – Вообще-то вам лучше быть самим собой...
– Довольным, – подхватил Летягин. – И какой я сам собой? Тот, что снует с жалким видом между дядей Васей, бабой Машой и Николаем Евсеевичем, или же тот, кто может заиметь жало и выпить любого совершенно без опаски. А выпитый, к сожалению или к счастью, ничего и не заметит, лишь опустится поближе к преисподней, в которой ничего, ни памяти, ни имени, даже котлов и чертей нет.
– Жало кооперативное, да? – Екатерина Марковна упорно старалась не понять. – Страшилка для детей. Я не люблю такие игрушки.
– Я тоже не люблю, хотя это не игрушки, а природные инструменты, которые до поры лежат себе, жрать не просят, в каких-то там подпространствах, – волна уже подходила, и Летягин слегка встряхнул Екатерину Марковну. – Я постараюсь запечатлеться сейчас совершенно определенным образом. И вызывайте сразу милицию – препятствовать не буду. Ведь я недвусмысленно собираюсь пить вашу кровь.
Женщина открыла глаза, она видела теперь все, и была в полном сознании.
«Мы пропали. Тюрьма по нам плачет, – зарыдали монстры, – проклятая истеричка Летягин».
– Нет, не вызову, – твердо заявила она, – теперь я согласна с вами. Правосудие, действительно, просто машина. Пейте мою кровь, – Екатерина Марковна расстегнула верхнюю пуговку и откинула голову назад, – и делайте это всегда, когда вам требуется. Стану я заслуженный донор республики.
– Я вам нравлюсь, – прохрипел непослушным ртом Летягин. – Не обращайте внимания. Это действие зова.
– Нравитесь? Да скорее понравится испорченный мусоропровод, чем вы, – она рассмеялась. – Давайте же, если вы не трус!
«Желание дамы – закон, Георгий Тимофеевич», – галантно заметил Резон.
«Елки, первый раз такое», – растрогался Красноглаз.
Комната пошла щелями, в нее проник сумеречный свет воронки, Летягину стало труднее держаться на ногах, Красноглаз вис на нем, тянул его к поверхности.
«Прости меня, Катя, – мысленно сказал Георгий, – но я изнемог.»
И вдруг она откликнулась, включилась на той же частоте, слова пришли к нему в грудь через ее руки:
«Кажется, я вижу, вижу твоими глазами. Мы можем держаться. Не потеряй меня сейчас.»
И она не стала красным кустом, а он не стал зверем. Они были непоколебимы, а Красноглаза и Резона, двух тварей, унесло вниз словно снежной лавиной. И вдвоем они видели загон – цепь вампиров, между которыми незрячими овоидами катались люди. Попавшие в окружение не могли найти прорех в этой цепи, и опускались все ниже и ниже, пока не исчезали в чавкающей горловине. А потом воронка задрожала и рассыпалась, Летягин снова воссоединил взглядом комнату Екатерины Марковны, руки ее были по-прежнему на его груди. Он ощутил какое-то напряжение ссади и резко обернулся. Крадучись, к ним подходил Трофим, с выдвинутой вперед челюстью. Однако, лицо вампира мгновенно приняло дружелюбное выражение.
– Ай, а я хотел поиграть в «угадайка». Ну, извините, извините, я не знал, что у вас тут прорыв на любовном фронте. Он испытывал к ней, она к нему, того глубокого чувства...
Екатерина Марковна смутилась и отошла к окну.
– Дружочек Жора, пошли. Уже поздно. Когда ухаживают, так поздно не сидят.
И Трофим, плавно помахав рукой, вывел Летягина на лестничную площадку.
– Ты что же, не собираешься ее пить? – спросил он.
– Нет, – сплюнул ему на ботинок Летягин.
– Хочется отдохнуть, понимаю. Тогда это сделаю я. Трофим Терентьевич всегда крайний.
– Какое тебе дело? – с угрозой произнес Летягин, – возвращайся к своему хозяину и скажи, пусть меня карает, но ее оставит в покое.
– Какие мы благородные, – дурашливо залепетал Трофим, – прямо просимся на картину Дейнеки – юноша защищает девушку от наезда самосвала, – потом басисто добавил. – Она для нас ключевая фигура, поэтому хотя бы не мешай... Или пример Потыкина до тебя еще не дошел?
– Значит, с ним вы поработали, – Летягин вдруг почувствовал, что у него есть сила, и даже немного уверенности. Он сжал кулаком горсть мелочи из кармана и ударил Трофима по физиономии, туда, где должен был появиться хоботок.
Трофим упал. Потом поднялся на четвереньки, пробуя языком состояние челюсти.
– Ой, выбил, паскуда, – Трофим выплюнул зуб. – Ну, я тебя за это потопчу всласть.
– Что же, никак драться будете? А еще говорили, что большой ученый, доктор зверских наук, – Летягин по-деревенски шмыгнул носом. – Только учтите, зов на меня не подействует.
– Царапаться буду и кусаться без всякого зова, по-лесному, – Трофим выдал порцию наработанного гиенского смеха. – Сейчас только макияж наведу.
– Я же, можно сказать, ваш ученик, – бодрясь, сыронизировал Летягин.
– Ты плохой ученик, двоечник. А двоечников я ем.
Летягин почувствовал, как рядом прошла мощная волна. Трофим заерзал, потом его стало крутить, и он прижался к перилам. Лоб поехал назад, а нижняя часть лица вперед, озаряясь охотничьим блеском кинжало-зубов. Пиджак лопнул, как воздушный шарик, и за головой вырос здоровый бугор. Башмаки треснули, и из них показались когти, предав Трофиму немного нищенский вид. Пятки и основания ладоней оторвались от пола и стали вытягиваться, а уши, наоборот, исчезли. Летягин смотрел не столько на проявление рептильного начала в наружности Трофима, сколько на бегущие по стенам трещины, осыпающиеся ржавчиной перила, падающие, как осенние листья, куски штукатурки и краски.
Энергия уходила из дома в обретение Трофимом нового тела, словно он вытащил какую-то затычку. Вихрь забирал из окружающего вещества свет, погружая его в мертвую черноту и втягивался в вампира.
Летягин услышал совершенно незнакомый голос: «Выйди взглядом из воронки. Выше, поднимись выше». Летягину казалось, что он бежит, преодолевая наклон поверхности, что он карабкается, цепляясь ногтями и зубами за малейшую выемку. Ему очень хотелось узнать, а что же там, за верхним горизонтом воронки. И, наконец, он увидел огромное небо в фиолетовых сполохах. Хотя стены стали совершенно отвесными, он уже летел и скоро вырвался наружу. В одно мгновение воронка стала оспинкой на поверхности текущей тверди, а он уже мчался ввысь сквозь вереницу образов, каждый из которых немного отличался от другого. Складываясь вместе, они напоминали причудливый изогнутый тоннель, а может, и лестницу в небо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
