называется Она-око, и живут здесь бедняки. Он не может делать их еще беднее, отбирая то, в чем нуждается. Размышляя, как ему быть, Энтони замечает на дороге четырех реаниматов. Они не двигаются; стоят рядом друг с другом, покачиваясь, словно под музыку. Для верности Энтони заглядывает в ксеносферу. Они – ментальные пробелы, не отбрасывающие психических теней. Полые люди. Это уже слова другого поэта.
Ну что же.
Значит, насилие.
Он накачивает свой организм кортизолом и адреналином, а разум – стихами. Наращивает мозоли на костяшках, хотя времени на то, чтобы создать полноценный слой, ему не хватает. Энтони подпрыгивает, а потом переходит на бег и стискивает кулаки, приближаясь к реаниматам. На звук оборачивается лишь один.
Мы молча шли асфальтом скользким,
И через каждый ум
Носилась Память об ужасном,
Как ветра дикий шум.[11]
Энтони вспоминает, как драться. Прыгнув, он ударяет первого реанимата в нос, но не рассчитывает силу и раскалывает его череп. Склизкая мешанина из крови, мозгов и костей обдает его и прочих полых людей.
И перед каждым мчался Ужас.
Тело падает на землю с влажным шлепком, а оставшиеся реаниматы слепо, автоматически бросаются на Энтони. Он отбивается от них открытыми ладонями – не хочет пачкать одежду реаниматов кровью их павшего товарища. Их удары бессильны, за ними нет ни настоящей цели, ни злости, ни куража. Ему не нужно даже повышать уровень эндорфинов, чтобы вытерпеть боль.
Энтони пинает одну из них в колено, слышит, как трескаются бедро и коленная чашечка. Берет голову реаниматки в захват и перескакивает через нее, ломая шею. Третий приходит в замешательство и останавливается. Энтони пинает его в грудь, круша кости и хрящи, моментально останавливая сердце.
И Страх стоял, угрюм.
Энтони вспоминает, что среди прочих идиотских требований к одежде есть и такое: у каждого пола она своя; это его раздражает, потому что женская одежда приятнее на вид и часто шьется из более удобной ткани. Он снимает с мужчин вещички почище и сбрасывает свой белый балахон. Одежда на нем болтается, но он наращивает слой жира, чтобы это исправить. С ботинками все хуже – ни одни на него не налезают. Он находит немного денег.
Энтони разрывает плоть одного из реаниматов и извлекает имплантат. Его он проглатывает, изменив состав желудочного сока так, чтобы имплантат не разъело. Возможно, он еще не отключен, а в городе Энтони понадобится ИД.
Ночами жадно гложет кости,
Днем гложет плоть лица,
Поочередно плоть и кости,
Но сердце – без конца!
Энтони в курсе, что от него воняет, но, по крайней мере, вид у него теперь более приемлемый.
Интерлюдия
2055, Лагос
Эрик
До меня дом, в котором я живу, был недостроенным и необитаемым, с неоштукатуренными стенами, но для Лагоса это дело обычное. В первые несколько недель после возвращения из Роузуотера мне приходилось запирать дверь спальни, дверь квартиры, переднюю и заднюю двери дома и калитку. Потом я просто перестал отпирать заднюю дверь по будням. Я подружился со строителями и почувствовал себя в относительной безопасности. Меня ни разу не обокрали. Поначалу я думал, что дело в удаче, но потом узнал, что О45 тратит кучу денег на подкуп местных преступников, чтобы те держались подальше от его отдыхающих агентов.
Каждый день у меня рабочий, за исключением второй половины воскресенья. Мне выделили кабинет без окна. До острова Лагос я добираюсь дерьмовым общественным транспортом через Третий материковый мост, на котором уменьшили количество полос, пока обкатывается система автопилота. Через год водить на острове машину самостоятельно будет незаконно. Я не против автоматического управления, но мне интересно, что будет, когда всем движением станут рулить ИИ.
Моя контора расположена на Брод-стрит, я работаю там вместе с еще четырьмя агентами и вспомогательным персоналом; имен друг друга мы не знаем. У каждого свой кабинет, но разделены они исключительно гипсокартоновыми стенами, и звукоизоляция здесь никакая. Никто ни с кем не разговаривает, если не считать традиционного обмена любезностями, а из-за синяков, оставленных кулаками Джека Жака, в первую неделю я избегал остальных. Не знаю, рассказывали им что-то о моем провале или нет, но сам я переживаю его очень болезненно. Повсюду мне мерещатся изуродованные тела, о случившемся напоминает все. Горячий кофе, отделанная под дерево мебель, хлопающие двери, дроны-курьеры – все что угодно.
Я занимаюсь передачей информации. Получаю наводки по телефону или через Нимбус. Провожу начальные исследования, а потом передаю результаты дальше. Где-то раз в десять дней мне выпадает возможность покинуть контору и что-нибудь проверить. Обычно это какая-то фигня. Женщина жалуется, что мать ее мужа пьет кровь по ночам; призраки, призраки и снова призраки; сообщения об инопланетной фауне, которые оказываются либо розыгрышами, либо ошибками; несколько случаев психиатрических заболеваний; одна зрелищная уличная драка в Оджота с участием пятнадцати человек, в которой полицейским померещилось сверхъестественное вмешательство. Отчасти они правы. Я замечаю след дикого сенситива, но он давно ушел.
Меня бесит та чепуха, которой приходится заниматься, но я знаю, что полезен только пока подчиняюсь приказам, и поэтому терплю. Во время волны сообщений о столкновениях с духами посещаю и опрашиваю истеричных деревенщин из Бадагри, рыночных торговцев в Мушине и чрезвычайно перепуганных адвентистов седьмого дня в Алагбадо. Хожу на собрания фундаменталистов, проверяя, не имитирует ли кто-нибудь из проповедников сверхъестественные явления с помощью нанотехнологий или доступа к ксеносфере. Они этого не делают.
Я читаю ежедневные сводки, чтобы оставаться в курсе, но ничего, касающегося лично меня, мне не присылают. Правила обязывают меня поддерживать форму, поэтому я хожу в спортзал и в тир. И еще выполняю минимальные требования по рукопашному бою, занимаясь боксом.
Вечерами я брожу по улицам. Из-за поглотителей углеводородов фонари смотрятся уродливо, но с этим ничего не поделаешь. Я нахожу недавно открывшиеся закусочные с очередями на целый квартал, где подают острый рис и суп из козьего мяса. Хожу на концерты в Иганму и на стадион в Сурулере. Отыскиваю уютные джаз-клубы и забегаловки с открытым микрофоном, куда нищие музыканты приходят в надежде, что их заметят богатые продюсеры, военные или щедрые папики. Отправляюсь в Ипаджу взглянуть на Погребенного Великана – все, что осталось от идиотской попытки защитить страну с помощью гигантских роботов: земля не смогла выдержать его тяжести, робот ушел в
