Лицо боярина, внимательно слушавшего молодого воина, к концу его страстной, гневной речи посуровело, брови нахмурились. Глаза боярышни, горевшие воодушевлением во время песни, погасли и наполнились печалью. В последний раз подобные разговоры о вере ромейской вел старый волхв Соловьиша Турич.
– Не суди о том, что выше твоего разумения! – строго одернул русса Вышата Сытенич. – Мы не устаем молить Бога за здоровье нашей княгини. Ольга мудра и желает блага и своему народу, и своему сыну. У кого есть казна – тот любой поход снарядить сумеет. А то, что русские удальцы сражаются за веру Православную – так это дело богоугодное. И покуда я еще хозяин этой ладьи и вождь этих людей, я не позволю, чтобы при мне кто-то срамил славное имя Ольги и ровнял веру Христову с извращенным ученьем поганых хазар!
Взгляды боярина и молодого русса встретились, как два клинка. Трудно сказать, за кем осталась победа, но, когда Лютобор заговорил, голос его звучал мягче.
– Последнее дело, – сказал он, усмехнувшись, – сидя в гостях у очага, говорить дурно о его хранителях. Если я что-то не так сказал, пусть хозяева простят меня. Ольга, конечно, мудра. Это на Руси знает каждый. Только покуда она сыну воли не даст, ни о каком походе можно не мечтать!
Лютобор замолчал и до самого утра не проронил ни слова.
С первыми лучами солнца он был уже на ладье, устраиваясь на оговоренном с боярином месте.
Пятнистый Малик, не выразивший ни малейшего удивления или недовольства по поводу предстоящего путешествия по водной дороге, внимательно обнюхал смоленый борт и, видимо, убедившись в его прочности, забрался под скамью и принялся вылизывать шерсть.
Его хозяин измерил расстояние между скамьями, проверил тяжесть и длину весла, затем, готовясь грести, снял и аккуратно свернул служащий ему вместо рубахи алый плащ.
Мерянину бросился в глаза свежий, едва заживший шрам на правом плече воина, словно оттуда недавно содрали кожу, сводя один из рисунков. Тороп знал, что гридни особенно из старшей дружины часто носят на этом месте знак своего вождя. У боярина и многих его людей там было выколото изображение сокола, слетающего с неба на добычу – знак русских князей, потомков Рюрика. Чей знак носил на плече Лютобор и что заставило его от него отказаться? И еще приметил Тороп, что по спине русса, меж широких плеч бегут, догоняя друг друга, частые, длинные отметины, напоминающие узор, нарисованный на его собственной спине свейской плетью.
Поймав любопытный взгляд мерянина, Лютобор улыбнулся.
– Как тебя кличут, отроче? – спросил он дружелюбно.
К своему немалому удивлению Тороп обнаружил, что не может произнести ни слова. Древний, как мир, страх перед навью вновь и вновь вызвал перед его взором диковинное видение вышедшего из солнечного луча заступника-оборотня.
– Ты что, язык проглотил? – поддразнил мерянина Лютобор. – Или тебе его давеча медведь отгрыз? Вот уж не думал, что товарищ у весла немым окажется!
Гулявший по палубному настилу с листом лопуха, приложенным к опухшей щеке, Белен, услышал слова русса и сейчас же оживился.
– Драным его кличут! – сказал он по обыкновению громко. – Холопом немытым, смердом вонючим! А ты, русс, коли называешь его товарищем, только свой род позоришь! Впрочем, – добавил он, с наглой усмешкой, разглядывая рубцы на спине воина, – может тебе и позорить нечего. Верно ты немногим от этого смерда отличаешься, коли, как и он, не стыдишься драную спину напоказ выставлять!
Первым движением Лютобора было угостить боярское чадо еще одной доброй затрещиной. Но что дозволено в лесу человеку прохожему, не дозволено хозяйской гридьбе. И Белен это отлично понимал. Однако русс в долгу не остался.
– Спину-то всегда прикрыть можно, – произнес он, насмешливо глядя на заплывшую физиономию Белена. – А лицо куда от срама спрятать не сразу и сообразишь!
Когда пышущий злобой Белен ушел на корму замышлять, чем бы еще руссу досадить, Тороп, проникшийся к воину благодарностью и доверием, с охотой назвал свое имя. А чуть погодя еще и добавил:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А по отцу Хваленовым кличут.
Добавил неизвестно зачем. Ничего кроме насмешки его слова вызвать не могли: где это видано, рабов по отчеству называть! Вот, к примеру, боярышню, ту, небось, с малолетства величали Муравой Вышатьевной, напоминали про древний, славный род. А какой может быть род у раба?
Но к его удивлению русс смеяться не стал. Смерив мерянина пристальным взглядом, он сказал серьезно:
– Хорошо назвался, отроче! Не будешь трусить, как знать, может и другим захочется так тебя называть!
И пока, пунцовый от смущения Тороп таращился по сторонам, не зная, куда спрятать пылающее лицо, русс взялся за весло. Раздалась команда, от дружного движения нескольких десятков лопастей вскипела вода за бортом, и острый нос ладьи вспорол залежавшуюся перину прикорнувшего на речной поверхности тумана, отгоняя в навь создания ушедшей ночи. Над верхушками деревьев, обливая их роскошным золотом последней осенней парчи, всходило ярое солнце. Светозарный Даждьбог, пройдя под землей свой ночной путь, медленно и степенно поднимался на небеса. Золотые всполохи отражались в воде и в облаках, и казалось, что где-то в вышине поспела рожь и среди колосьев между небом и водяной гладью, весело порхая на огненных крыльях, резвится и играет Семаргл-Переплут.
Встреча у Щучьей Заводи
Хотя боярин шел в этот год торговать, его ладья меньше всего походила на пузатые насады новгородских гостей. Ее двоюродным братом был боевой урманский драккар. Статная и быстроходная, построенная в земле руссов, она именовалась снеккой и помнила еще времена знаменитого Олегова похода на Царьград. Во дни же разгрома рати злополучного Игоря управляемая совсем еще тогда молодым Вышатой Сытеничем она оказалась в числе немногих ладей, избежавших страшного греческого огня.
Идеально приспособленная для путешествий по узким, извилистым рекам снекка не очень-то боялась и буйных морских ветров. Да и весел на ней хватало, чтобы противостоять высоким волнам и бурному течению, а в случае чего уйти от преследования лихих людей, охочих до чужого добра. Впрочем, последнее обычно не требовалось. Вышата Сытенич и сам прежде был охотником знатным: выслеживал на море Нево и реке Мутной осененные полосатыми парусами корабли злых гостей из северных стран. Называлась охота за этой опасной дичью службой княжеской, и наградой за нее кроме богатой добычи была слава воинская. После смерти жены боярин в боевые походы не ходил, однако дружину сохранил и трусов в ней не терпел.
Снекка ходко шла по реке и по расчетам дядьки Нежиловца к концу следующей недели должна была достичь границ булгарской земли. Задержка ожидалась только в одном месте. Где-то здесь, в верховьях Итиля, стояла Щучья Заводь – небольшая мерянская деревушка, обиталище рода Щуки, прославленного в боярском доме своим отменным гостеприимством.
Дело в том, что пятнадцать лет назад, через год после рождения Муравы, воевода Вышата отвел от Щук смертельную опасность. Пройдя крепкие заслоны, выставленные русскими князьями, на Итиль прорвались две разбойные урманские ладьи, и только далеко за пределами новгородской земли, у Щучьей заводи, Вышата Сытенич сумел их нагнать. Жестокая, сказывали, была сеча. Треть дружины полегла в ней. Но до деревни урман не допустили.
В благодарность за то Щуки всегда снабжали боярина лучшими мехами и, когда бы он ни проходил мимо, наполняли трюм его снекки съестными припасами. А глава Щучьего рода дедушка Райво принимал боярскую дружину в своем дому, да с таким хлебосольством, с каким и кровных родственников не всегда встречают. Новгородцы не сомневались, что так будет и на этот раз. Единственное, чего бы они не желали, это застать у Щук вышедшего на пару дней раньше Мала. Злополучный купец тоже знал про деревню и нередко покупал там мед и скоры. К счастью, его они обогнали, еще когда до Щук было не менее трех дней пути.
