— Вроде нет, — тихо сказала она и, тяжко вздохнув, добавила, — ложись на тахту, буду тебя лечить.
Михаил лег на живот, и Лариса начала медленно и осторожно втирать ему мазь в спину, словно, перед ней был маленький ребенок, которому ни в коем случае нельзя сделать больно.
— Лорик, я на вершине блаженства от прикосновения твоих пальчиков…
— Не сыпь мне соль на рану, Мишель. А пальчики эти надо отрубить, — сказала она в сердцах.
— Ну, уж нет, я не согласен на такие экзекуции, — Михаил резко приподнялся на руках и сел перед Ларисой.
— Погоди, посиди так. Я сейчас полотенце принесу…
Она вернулась с мягким махровым полотенцем и подстелила его Михаилу под спину.
— Теперь ложись, только осторожно, — сказала она, — я сейчас обработаю тебе грудь и плечи.
Михаил послушно лег.
— Знаешь, я столько раз бывал проездом в Москве. Жил в разных гостиницах. Но, почему-то, больше всего люблю останавливаться именно в «России».
Я всегда любовался этим видом из окна. Потом бродил по Красной площади, слушал бой всесоюзных курантов, смотрел смену караула у Мавзолея, ходил в кинотеатр «Зарядье», «ГУМ». Что-то тянет меня к этому месту. Я всегда здесь ощущал какую-то гордость, свою причастность, что ли…
— Да просто ты патриот, — Лариса произнесла это слово спокойно, без всякого пафоса. — Впрочем, как и я. Поэтому мы так болезненно и реагируем на всё, что происходит в стране.
Мужчина вздохнул.
— Мне всегда было здесь хорошо, хотя я и был одинок, — у Михаила изменилась интонация. — И тут на меня свалилась такая московская снегурочка! И вдруг она исчезла. Я проснулся, а тебя нет. И я подумал, что ты меня бросила…
— Ну, Мишель, как же я могла тебя бросить? Я — артековская пионерка, воспитанная в духе «один за всех — и все за одного»?
Она чуть не сказала «бросить в беде», но вовремя осеклась, подумав, что не стоит «педалировать» на те воспоминания Михаила, которые подернулись у него пеленой. Пусть помнит снегурочку, а не лахудру.
И добавила:
— Как можно бросить такого красавца и умника? Чтобы его тут же подцепила какая-нибудь искательница приключений? Ну, уж нет. Ты — только мой подарок, и я тебя никому не отдам.
От этих слов Михаил просиял.
— Лорик, тогда скажи, зачем мы поменяли билет?
— Мишель, не начинай…
Лариса встала с тахты и стала перебирать его вещи, которые она повесила на кресло.
— Вот… Оденешь на себя сразу две хлопчатобумажные футболки, а сверху этот свитер из ангорской шерсти. Он самый мягкий, не колючий, — и она положила вещи рядом с ним на тахту.
Михаил начал одеваться.
Лариса незаметно оглядела комнату, надеясь обнаружить верхнюю часть комплекта белья «Кармэн», но бюстгальтера нигде не было видно. «Да куда ж он мог деться?», — подумала она в недоумении и подошла к окну, снова любуясь тем же видом, который ей так понравился ночью.
Михаил подошел и нежно обнял ее за плечи.
— Чего загрустила моя артековская пионерочка?
Какое-то время они молча вместе смотрели в окно на Красную площадь.
— Скажи, Мишель, если из страны начнут уезжать лучшие умы, лучшие таланты, и просто хорошие и порядочные люди, считающие ниже своего достоинства приобретать мыло по талонам на исходе двадцатого века, есть у такой страны будущее?
Музыкант развернул Ларису к себе лицом. Крепко обнял.
— Будущее есть всегда. Вопрос — какое… Не грусти, красавица. Пожалуйста.
И он нежно стал осыпать поцелуями ее лицо.
— Тебе бы не мешало чуть подышать свежим воздухом, — сказала она, глядя на бледный вид Михаила. — Там морозно, но немножко погулять можно.
— Я непротив, а потом?
— Тебе надо поспать. Ты всё время зеваешь, — ласково сказала Лариса.
— Ерунда, это от таблеток, — сказал музыкант и пошел бриться.
Лариса начала складывать вещи музыканта в чемодан.
— А куда после прогулки? — спросил он, вернувшись из ванной. — Я не хочу тебя отпускать.
— Можно в «Зарядье», — предложила Лариса. — Там фильм хороший идет.
— Ты его уже смотрела?
— Нет, — опять «во благо» соврала женщина, — просто коллега-журналист…
— А коллега-журналист был мужчина? — чуть ревниво перебил Ларису Михаил.
Она засмеялась.
— Ты не дал мне договорить, Мишель. Во-первых, коллега была женщиной, вкусу которой я могу доверять. А, во-вторых, коллеги-журналисты меня никогда не интересовали, и поэтому для тебя не опасны.
— Как же это так? — удивился Михаил.
— Просто мужиков-журналистов я на пушечный выстрел не переношу. Я воспринимаю их лишь как соперников-конкурентов по работе. С той точки зрения, на которую намекнул ты, они мне, вообще, неинтересны. Потому что все они — жуткие пропойцы, бабники и трепачи.
— Так уж все пропойцы? — недоверчиво переспросил Михаил.
— Я знаю только две стадии, — усмехнулась Лариса. — Первая: когда эту пагубную страсть им еще как-то удается скрывать. И вторая: когда любовь к Бахусу всем очевидна.
— И они постоянно пребывают в таком состоянии? — всё больше изумлялся Михаил.
— Постоянно. Это, вообще, их естественное состояние, — спокойно, со знанием дела ответила Лариса.
— Так как же они творят? Это, ведь, умственная работа.
— Ты знаешь, — искренне призналась Лариса, — вот эту загадку мне до сих пор не удалось разгадать, хотя я не первый год в журналистике.
И женщина рассмеялась.
— А как насчет иностранных корреспондентов? — гнул свою линию Михаил.
— Ой, — Лариса махнула рукой. — Еще хуже. Тот же джентльменский набор, что и у наших. Только добавь сюда еще снобизму немеренно. Как же — иностранцы…
— Ты меня успокоила, Лорик. Чувствую, что мои акции непьющего пианиста среди пропойц-журналистов возрастают. Хотя, — и тут Михаил усмехнулся, — непьющий музыкант, в некотором роде, тоже нонсенс…
— Никаких нонсенсов, потому что ты, Мишель, вне всяких акций. Ты — единственный, уникальный экземпляр.
Она взяла его за руку.
— Ну, что, идем в кино?
— Конечно, конечно, — закивал Михаил и начал одеваться.
— Я возьму цветы? — неуверенно спросила Лариса.
— Конечно, — Михаил тут же осекся. — Ты хочешь сказать, что после кинотеатра уже не придешь ко мне?
Лариса замялась.
— Просто я хочу, чтобы ты поспал, отдохнул. Ну, хорошо, хорошо. Потом. После кино. Согласна.
И они вышли из номера.
Как волны отлива
До начала сеанса было еще сорок минут. И они вдоволь нагулялись по всем тем местам, которые принято называть «самым сердцем Москвы», и которые так любил Михаил.
Когда они пришли в «Зарядье», Лариса обратила внимание на большую очередь, выстроившуюся в буфет. И невольно вспомнила расхожую фразу о народе, которому нужно «хлеба и зрелищ». И еще журналистка подумала о том, что на пустой желудок никакие зрелища долго не возрадуют. Наверняка, среди зрителей было немало таких, которые элементарно сбежали сюда от пустых московских прилавков просто поесть, а заодно — и кино посмотреть. Совместить, так сказать, приятное с полезным.
Большой зал был заполнен не до отказа. Лариса с Михаилом сели сначала на места, указанные в билетах, а потом пересели туда, где им было удобней.
Морозный воздух взбодрил Михаила. Но в тепле кинотеатра его стало клонить в сон. Голова потяжелела.
— Положи мне голову на плечо, поспи, — сказала Лариса.
— А как же кино?
— Я потом тебе расскажу.
Михаил не возражал. Лишь где-то на середине кинофильма зрительница потревожила своего дремавшего соседа. У нее затекла вся левая сторона, а у Михаила, наверняка, устала от такого положения шея. Они поменялись местами, и женщина подставила свое правое плечо.
Лариса прислушалась к своим ощущениям. Она знала за собой эту удивительную особенность. В минуты сильных эмоциональных потрясений что-то раздваивалось в ней, и в результате: чувства существовали как бы сами по себе в ее телесной оболочке, а сознание, словно, отделившись от тела функционировало отдельно, в неком автономном режиме. Вот так было и сейчас. Мозг четко фиксировал всё, что происходило на экране, великолепную игру актеров в кинофильме, где явно солировал Владимир Ильин.
А тело… Ей так было хорошо. Так спокойно. Какая-то необыкновенная нежность переполняла ее всю к человеку, который дремал у нее на плече. А еще — жалость и забота о нем. Никаких иных ощущений не было. Все иные страсти и желания, владевшие ею еще недавно, отступили, отхлынули, как волны отлива. И это было так странно. И так хорошо, что Лариса заплакала.
Драматические коллизии на экране, достигнув апогея, подошли к своему логическому завершению.
«Какой замечательный фильм!», — подумала Лариса.
Зажегся свет.
Михаил неохотно разлепил глаза. Он совсем разомлел.
