– Нет, – ответил Славик, пытаясь отобрать у меня газету.
– А вот эти нетленные строки я тебе не отдам, Славик. К тому же мне безумно понравилась моя фотография. Я на ней похож на великого Маяковского. Буду дарить ее девушкам вместо цветов, – и я, скомкав небрежно газетенку, сунул ее в карман своих широких штанов.
– Да, – ответил Славик. Правда, неизвестно кому, и зашагал прочь от меня, шлепая своими грязными ботинками по асфальту.
А Гретта нежно ваяла меня под руку.
– Я же вам говорила, Фил. Дома вас ждут крупные неприятности.
Пожалуй, в этом она была права. Славик сослужил мне хорошую службу, конечно, не без помощи Ричарда и всей этой замечательной шайки, и теперь я нуждался в надежном укрытии.
– У меня вы найдете надежное укрытие, поверьте, – хрипло проговорила Гретта.
М-да. На сей раз ей удалось словить мужика, признался я себе, поскольку больше бежать было некуда. Но, не решаясь признаться в своем поражении, я улыбнулся ей преобаятельнейшей улыбкой на свете:
– Только я вас предупреждаю, Гретта. Я принесу много хлопоты Вы же читали мою характеристику в газете. Я очень много пью и падаю прямо под стол. И храплю так, что от ужаса трясутся стены.
В общем, я дал ей понять, что ночью поладить ей со мной не удастся. Но эта чертовка и не подумала сдаваться. Она улыбнулась самой необаятельной улыбкой на свете в ответ:
– Мои стены непробиваемы, Фил. А мое вино с ног не валит. В этом вы легко сможете убедиться.
Она оказалась права. Ее толстые стены были непробиваемы. А ее огромный дом напоминал пышные хоромы. Я его мгновенно сравнил с пышной блестящей люстрой Глебушки и чуть не расхохотался. Я терпеть не мог подобную роскошь. И много вещей, много мебели и много ковров на меня всегда нагоняли невыносимую скуку. После такого вида мне всегда хотелось бежать куда-нибудь в чистое поле. Я не выдержал и поморщился. Но мою мимику Гретта тотчас приняла за похвалу.
– Вы удивлены, Фил? Многие приходят в восторг от моего дома. Вы – не первый.
– Угу, – промычал я. – Скажите, Гретта, а зачем вам одной так много всего? Или вы – коллекционер?
Она рассмеялась неприятным хриплым смехом и шаловливо погрузила накрашенным длинным ногтем.
– Если хотите – да. Но только не вещей. Вещи – это просто часть моей жизни.
– А-а-а, понятно. Но зачем я нужен в вашей коллекции?
Как экзотический экземпляр? Бродяга и мот?
– Вы обаятельны Фил. Мне это всегда нравилось в людях, – и она слегка прикоснулась своими костяшками к моей щеке. Я невольно отпрянул.
– Гретта, это, конечно, прекрасно. Вазы, люстры, статуэтки. Но выпить у вас найдется? Ведь жадный Глебушка мне отказал в этом удовольствии.
– Я вам ни в чем не откажу, – она попыталась лукаво подмигнуть, но у нее ничего не вышло. Потому что в ней было мало женщины. И я решил, что единственный выход сбежать от нее – это надраться до чертиков. Когда она принесла мне бутылку вина, я мигом ее осушил, и потребовал еще. Вскоре и вторая стояла на столе и мне уже стало как-то легче, не так скучно. Я принялся за вторую бутылку. Как ни странно, я хмелел с большим трудом. Мне пришлось подыгрывать под пьяного. Я фальшиво шатался и мычал заплетающимся языком. Но Гретту это мало шокировало.
Я не успел заметить, как она предстала передо мной в вечернем блестящем платье, оголяющем ее узкие плечи, но я почти не отреагировал на ее вид. Только печально вздохнул, пытаясь упорно надраться.
Она провела ладонью по своим стриженым бесцветным волосам и томно посмотрела на меня и стала вести какую-то интеллектуальную беседу, отчего мне стало в тысячу раз тоскливее.
– Фил, все-таки я вас не понимаю, Фил. Вы образованы, умны, талантливы. Вас может ждать прекрасное будущее.
– О будущем могут загадывать только идиоты, Гретта. Я всегда помню, что завтра может и не наступить. Поэтому я радуюсь только сегодня.
– Ну хорошо. Допустим. Допустим, вам нравится этот образ бродяги, скандалиста, который вы сами придумали. Но теперь… Когда у вас проснулся этот необыкновенный дар материализовывать слово… Вы понимаете, одно слово, высказанное вслух, – и ваше любое желание исполнится.
Я усмехнулся. Я действительно не подумал об этом. Может быть потому, что мои желания всегда были слишком просты, естественны. И для их исполнения можно было и не обладать волшебством. У меня есть все для жизни. Есть крыша над головой. Есть я ярко-зеленый фикус, есть птицы, которые по утрам поют только мне, есть южное солнце, есть фотоаппарат. Что еще мне нужно для жизни? Пожалуй, только любовь, которую я так и не встретил. Но теперь бессмысленно думать об этом. Потому что моя любовь умерла, так и не узнав обо мне. Эта огненно-рыжая девушка, поющая Моцарта, хохочущая белозубой улыбкой. Вот, пожалуй, и все.
– У меня есть все, Гретта. И я почти счастлив. А материализация слова – это полная чушь. Зачем мне это, если мои желания и так всегда сбываются.
– А, может быть, это нужно другим?
– Вы хотите, чтобы я выступал в цирке?
– Нет, но вы, действительно, могли бы осчастливить многих. Или хотя бы многим помочь.
– Я не господь Бог. И не претендую на его место. А придуманное счастье не имеет право на существование.
Это мираж. Счастье должно приходить само по себе. И у каждого свое счастье. И мы порой не подозреваем, какое счастье нам нужно. Может, мои мысли и материальны.
Но какое я имею право исполнять желание, не зная человека. А вдруг я ошибусь? Я не имею права, Гретта, распоряжаться судьбами. Я не Бог.
Она пожала плечами.
– Но себя-то вы хорошо знаете?
– Может, и знаю. Но я не могу знать, чего заслуживаю в этой жизни, а чего – нет. Пусть жизнь за меня это решит. Она мудрее любого из нас. И это будет правильно.
– Странный вы человек, Фил. Человек, которому дано все и который сам от всего отказывается.
Я упрямо помотал головой.
– Вы не правы, Гретта. Я не отказываюсь от солнца, от своей работы, от любви… На это имеет право каждый. И мой внезапный дар я считаю просто ошибкой.
– Подождите меня, Фил, – и Гретта мигом скрылась в соседней комнате.
А я вновь приложился к бутылке. По-прежнему желая свалиться под стол, только бы не вести с ней этих пустых бесед, только бы не чувствовать на себе ее прикосновений.
Вскоре она появилась в дверях, держа перед собой… О, я тряхнул головой и зажмурился. Это было настоящее чудо. Для фотографа это служило большим искушением. Гретта держала в руках прекрасный фотоаппарат. И даже издали я оценил все его бесценные достоинства.
– Взгляните, – и она протянула мне его, – вам он нравится?
– Это без слов, – и я осторожно, словно боясь уронить, взял его из рук Гретты. – Я впервые сталкиваюсь с таким совершенством. Такое совершенство мне могло только присниться в самых фантастических снах.
– Это новейшее чудо техники. И это единственный в мире экземпляр. Этот фотоаппарат может творить чудеса. Вы в этом сможете легко убедиться. С помощью этой игрушки можно достигнуть высочайшего мастерства. Можно запечатлеть каждую деталь, вплоть до атомов живой и неживой природы. Фотографии будут подобны рентгеновским снимкам. Ведь вы, Фил, фотографируете только внешнюю оболочку. Этот же аппарат способен разгадать тайну. И эта игрушка, кстати, может легко стать вашей.
– Легко? – машинально переспросил я. – А за какие такие заслуги?
Не знаю почему, но после монолога Гретты мне уже меньше нравилась эта штуковина. Мне она показалась уже роботом, за которым не будет видно ни меня, ни моего творчества, ни моего мира. Я же всегда сам придумывал мир. И я хотел, чтобы в мире всегда жила тайна. Но я все же, из чистейшего любопытства и желания узнать, до чего может дойти человеческая низость, спросил:
– Так за какие заслуги, Гретта?
Она слегка замялась.
– Ну, вам же нравится у меня в доме?
Я ей вернул эту лакированную игрушку.
– Безусловно, Гретта, это чудо техники. Но, по-моему, предназначенное для бездарей. Я же иска верю в свои силы, свои возможности, если хотите, свой талант. Возьмите его. Мне он не нужен. И я так думаю, не нужен никому. Его нужно выставлять в музее как пример успехов ученых, и ко всему прочему им еще пугать настоящих фотографов. Вот и все.
И тут она не выдержала и со всей силы стукнула кулачком по столу.
– Вы… – ее лицо скривилось до безобразия. – Вы просто… не мужик, Фил.
Ну, этим она меня не могла оскорбить. Это оскорбление не для мужиков, и я ответил, уже искренне улыбаясь:
– Просто я как мужик, Гретта, имею дело исключительно с женщинами. Вот и все. Прощайте. Простите, но за вино ничем не могу заплатить. В моих карманах пусто, – и я вывернул карманы своих порванных широких штанов наизнанку. И, резко повернувшись, пошел прочь от ее вычурного пышного дома, в котором имело место продажа не только вещей, но и человеческого ума и сердца. Я же терпеть не мог торговцев.
Я оказался один в душной ночи и не знал, куда держать путь. Единственное место, куда можно было идти, – это здание тюрьмы, где находился мой друг. Я так ничем и не смог помочь другу и, возможно, не смогу. Но все-таки я хоть что-то должен был разнюхать…
