- Я тебя не завлекала; ты добровольно носил за меня соль.
Григорий Прохорыч вышел. Пришедши домой, он швырнул в угол фуражку и сказал сестре:
- И тебе не стыдно!.. Будто я пятилетний ребенок, штобы меня так дурачить. Свиньи!
- Што, - верно, губа-то не дура!
- Молчи! Убью!!!
- Дурак!.. Только вы, мужчины, и хороши. Припомни-ка, не лебезил ли ты около Горбуновой.
- У-у!!. Зме-я!.. - проговорил со злостью Григорий Прохорыч и, отыскав фуражку, вышел из избы.
X ПРОМЫСЛОВЫЙ СУД
Григорья Прохорыча ужасно разобидело то обстоятельство, что он влюбился в такую девушку, которая уже беременна. "Двух девок я любил, а такой штуки со мной не случалось… Хорошо еще, что она сама сказала", - думал он. Он теперь целые сутки терся на промыслах и терпеливо сносил насмешки молодых рабочих, которые смеялись над тем, что пришлец Гришка Горюнов хочет жениться на бывшей любовнице Ваньки Зубарева, и когда уж его выводили из терпения, он кричал, что они напрасно чешут языки, потому что он не дурак и даже не живет в ульяновском доме. Рабочие, видя, что Горюнов живет безвыходно на промыслах, даже на рынок не ходит, а покупает хлеб у торговок, приносящих хлеб на промысла, удивлялись его тер-пению и в то же время говорили, что Горюнова, вероятно, отщелкала Лизка Ульянова. Словом, Горюнову казалось, что рабочие всячески старались разбесить его. Все шло в таком порядке целую неделю, до тех пор, пока не открылось на варницах соленошение. К этому времени редкий холостой рабочий не знал о пороке Лизаветы Ульяновой, а знали все об этом от Марьи Оглоблиной.
Явились на промысла женщины, по обыкновению явились и мужчины, для того чтобы или пошалить, или самим попасть в работу с женщинами. Все голосили о семействе Ульяновых, и теперь было меньше спора о том, чтобы мужчины не работали с женщинами, потому что каждой хотелось узнать дело во всей подробности и выслушать мнение мужчин - и затем поругать мужчин за нанесенное женскому полу оскорбление.
Говоры шли разные по этому делу.
- Я давно замечала, што Лиза беременна, да молчала, - потому не мое дело.
- Потому, мол, сама беременна.
- Сука, дак и сука и есть!..
- Не правду, што ли, говорю! Скрывать-то, матушка, нечего. Ты знаешь пословицу: отец да мать не знают, а весь мир знает. Вот што! А вот это надо рассудить, што Лизка теперь?
- Не видать ее. Поди, не явится.
- Стыдно.
- Ну, она не такая!
- Слышала? Заводской Гришка за нее сватался!
- Слышала, да што-то он, говорят, все здесь живет. Должно быть, как узнал в чем дело, и на попятный.
- Смотрите, бабы и девки: заводского Гришку Горюнова в компанью не принимать.
- Тебе не надо, не принимай.
- Отсох бы у те язык-то. Говорят, Гришка этот зубаревскому примеру последовал!
- Сама первая, смотри, не бросься ему на шею.
- Слава богу, еще в рассудке.
- Вас слушать надо уши зажавши. Правду говорит пословица: две бабы - рынок, а три - так ярмонка.
- Известно: много голку, да мало толку!..
- Не суй перста в рот, - пожалуй, откусишь… А вы вот што скажите, умные головы: дело ли это - обмануть девку?
- Что ж такое! Мы пример с бар берем. Коли бара обманывают, нам и подавно можно.
- Не слушайте его, дурака. От него никогда не дождешься доброго слова.
- Зачем не дождаться. Кричать-то только не для чего: известно, немного попето, да навек надето.
- Хорошо. Теперь ты скажи: не обидно ли девке, если ее обманывают?
- А как же мужья-то умирают?
- Што с дураком и говорить!.. Осел, так осел и есть. Ты бы то подумал: што бы ты сказал, если бы твоя дочь родила?
- Я бы ее взашей!
- То-то и есть, чужое страхом огорожено; в чужих руках ломоть велик… Ох, вы! Ну, не мужское ли это дело - пристать за баб? Ведь вы с начальством-то хороводитесь, а не бабы.
- Поди, сунься, так двадцать пять и запросит.
Пришла Лизавета Елизаровна с Пелагеей Прохоровной. Все, как увидели ее, смолкли.
- Што-то не видать тебя давно, Елизаровна? С новой подругой спозналась, нас и знать не хочешь? Али замуж скоро выходишь? - кричали ближние женщины.
- Это уж мое дело! Лучше дома сидеть, чем слушать выкомуры.
- То-то, женишка-то нового подсылала подслушивать…
- Какого женишка?
- А Гришку-то.
- С чего вы взяли, што он мне жених? И не стыдно вам говорить-то!.. По себе, видно, судите…
- Хотела, видно, обмануть молодца, да не на таковского напала.
- Хоть бы не ты говорила, Офимья!.. Не тебя ли стыдили в прошлом годе!.. Я молчу. И какое вам дело, бабы, до меня? Экая важность, што я беременна! Будто уж девке и родить нельзя! Будто и за вами нет грехов… Я знаю, што делаю.
- Бесстыдница, так бесстыдница и есть! Ты бы мужчин-то постыдилась.
- Нечего мне их бояться. Один из них хотел же на мне жениться, не дальше, как в крещенье в ногах у меня валялся, а как я сказала ему, што я… ну, он и драло.
Женщины молчали.
- Это не заводской ли Гришка? - спросил мужчина.
- Ну, хоть бы и он, так вам-то што?
- Славно он нарезался.
Женщины вооружились против мужчин; мужчины доказывали, что никому неохота жениться на беременной, и стояли больше за свою братью. Но теперь все были вооружены против Ивана Зубарева. Все грозились, как только он покажется на промылах, свернуть ему голову; но Лизавета Елизаровна упросила не делать ему никакого вреда, потому что не стоит из-за него быть в ответе, а лучше сказать ему, чтобы он не смел больше показываться на промыслах; приневоливать же его жениться на ней не надо, потому что он ей теперь противен.
Тем разговоры и кончились. Начали носить соль, и об утреннем разговоре никто не заводил речи, даже не говорили и о том, что Горюнов при входе женщин в варницу ушел, не поклонившись ни сестре, ни Лизавете Елизаровне. Хотя же сестра и спросила Панфила, куда ушел брат, но он ничего не мог сказать положительного. Григорий Прохорыч ушел в другие варницы. Он дал себе слово всячески стараться избегать встречи с Лизаветой Елизаровной, которую он любил, обнимал и которая так жестоко оскорбила его.
В полдень показался на промыслах Иван Зубарев. Он нерешительно шел к варнице, то и дело оглядываясь и озираясь по сторонам, как будто боялся, чтобы его не зашибли откуда-нибудь поленом. Он дошел благополучно до варницы, вошел в нее, постоял немного и подошел к одной девице, за которую в последнее время носил соль.
Та обругала его, упрекнула Ульяновой.
- Не хочешь ли ты и со мной такую же штуку сделать, как с ней? - сказала она и ушла.
- Гляди, бабы, - Зубарев! - начала Лизавета Елизаровна: - стоит, как оплеванный! На него никто и внимания не обращает, а он стоит… Спросите, чево ему надо еще?
Бабы заголосили, парни приняли угрожающий вид.
- Лучше уходи добром в свое село. Нам ты теперь, после твоих пакостей, не товарищ, - сказала одна девица.
Парни окружили Зубарева.
- Не троньте его!.. Я больше вас имею права бить его, да не хочу рук марать об этакую гадину… Посмотрим, удастся ли ему еще надуть такую дуру, как я, - проговорила Лизавета Елизаровна.
- Посмотрим: кто возьмет тебя замуж! - крикнул Зубарев.
Все заголосили, парни начали бить Зубарева, но Лизавета Елизаровна уняла их. Зубарев ушел, освистанный и обруганный.
- Теперь уж он и близко не подойдет к нашим промыслам, - говорили женщины, довольные своею храбростью.
- Ну, и нашим на Демьяновском не совсем ловко будет теперь, - проговорили парни.
О Зубареве можно сказать не много. Он был сын бедных родителей. Сперва он увлекся и полюбил девушку искренно. Но когда заметил, что она беременна, он ужаснулся своего поступка, думая, что его заставят жениться на Ульяновой, а отец выгонит его из дома. Он очень хорошо знал правила промысловых обычаев, что парень или мужчина, давший обещание девушке жениться на ней, должен был исполнить его, если она беременна от него. Отговорки не принимались. Лизавету Елизаровну он знал хорошо, но ему было неловко сказать ей, что ему не нравится ее беременность, и он стал думать, нельзя ли как-нибудь выпутаться из этого дела. Объяснил он это дело своей замужней сестре, сказав ей, что его невеста беременна, но, может быть, и не от него. Та посоветовала ему ходить пореже на Моргуновские промыслы, ревновать невесту к кому-нибудь. По ее совету и действовал Зубарев. После двухнедельного отсутствия он заметил, что за Лизавету Елизаровну носит соль другой парень, и этого было достаточно ему, чтобы заподозрить ее в неверности. Он не взялся помогать Лизавете Елизаровне и даже не поговорил с ней. Но он любил ее, ему жалко было ее, ему хотелось поговорить с ней; но гордость и подозрение, что она действительно, может быть, променяла его на заводского парня, удерживали его, да он и радовался, что на место его подвернулся другой парень. В этот день он шел на Моргуновские промыслы за тем, чтобы сказать Лизавете Елизаровне, что он давно следил за ней и узнал, что она ветреная, почему он с нею и не хочет быть больше знаком.
