- Я тебе говорила: вот в чем между нами разница. Я так не могу. Так, как мы живем, жить можно. Но нельзя так жить всегда. Мы никто. Мы не нашли себе места. Ни на что не можем повлиять. И никому не помогаем, даже самим себе. Мы ничего не можем изменить. У нас нет власти. Нет голоса. Я иногда чувствую себя пустым местом.
- Какая речь! - осклабился Скотт.
Она кивнула.
- Знаю. Люди вроде нас должны делать, а не просто говорить.
Скотт зевнул.
- Ладно, смотри. Впереди целый день. Мне скучно. Я слегка уколюсь. Присоединишься или нет?
- Господь с тобой, Скотти.
- Ну? Да или нет?
- Если тебе скучно, то скучно из-за меня.
- Не так.
- Чего ты хочешь от меня? Одну из наших любимых штучек? Просто скажи, и я... Если тебе скучно...
- Слушай, балтиморочка. Я немного ширнусь. Ты со мной или нет? Да или нет?
- Господи Боже, ну давай! Но только обещай, что мне на первый раз сделаешь полегче...
Поднявшись, он подсунул обе подушки ей под голову, чтобы она могла смотреть, как он готовит дозу. Она не понимала своих ощущений. Своего рода предвкушение, как в первый раз, когда она позволила приятелю залезть под трусики. Кололись многие, и многих она знала. И все же это был шаг - вверх или вниз, но важный шаг.
Начала она в колледже с дексамила. Рецепт дал врач - она описала симптомы (нервозность, депрессия, паника на экзаменах), которые, по словам подруги, вынудят его так сделать. Рецепт она отнесла в аптеку и регулярно пила таблетки последние два курса. Единственная проблема - иногда после них не удавалось заснуть.
У мамы было столько секонала, что можно было усыпить слона. Она выпила половину запасов, но осталось все равно достаточно, чтобы свести счеты с жизнью, если такое придет в голову.
Она пила немного - но не очень, потому что видела, как часто пьет её мать. И курила марихуану - так, для забавы. Все, что давали ей наркотики своего рода контроль над жизнью, с которой она просто не справлялась. По своему желанию она могла быть нормальной или возбужденной, счастливой или сонной. Если все шло нормально, она как-то обходилась.
И все же Скотт, когда они познакомились, был намного выше её понимания. Сначала она считала его доходягой, потому что видела, как он колется. Потом решила, что это ему нужно как художнику. Наконец, глаза у неё открылись. Теперь она считала себя реалисткой.
Скотт напевал под нос, возясь с приготовлениями. Она и раньше замечала: для него высшее блаженство - когда кто-то уступил его нажиму. Неплохая черта, полагала она - находить удовольствие в том, чтобы склонить людей принять свою позицию. Он это умел. Он нашел свой путь. Даже те, кто его осуждал, относились к нему уважительно.
Как он красив! Солнечные лучи пробивались сквозь окно и косо ложились поперек гибкого, настороженного тела. Он был божественно красив.
Они со Скоттом как-то шутили, что он у Изи зарабатывал бы намного больше, чем удавалось ей - если бы только туда заходили женщины. Они точно так же восхищались бы им, как она. Его дружок, не говоря уже об остальном, даже обмякнув не сжимался и не прятался; он так и свисал, тонкий, чуть согнутый, темнее кожи тела, исчерченный голубыми венами. Тугая бурая мошонка перекосилась набок, как будто одно яичко было вдвое тяжелее другого. Она смеялась над этим и не знала, патология это или нет.
До Скотта у неё не было возможности подробно, долго и пристально разглядывать мужские органы - тем более их чувствовать, ласкать и целовать. До Скотта они лишь стыдливо мелькали перед ней и быстро прятались раньше, чем она могла их изучить. Ее это не трогало, потому что увиденное она считала безобразным. Зато теперь она было знакома с лучшими образцами. Со Скоттом они шутили, что пенисы приобретают вкус со временем.
Подумав об этом, она рассмеялась, и Скотт повернулся к ней с вопросительно нахмуренными бровями.
Он смотрел на неё лишь мгновение, а потом вернулся к своему занятию, но спросил, что тут смешного.
- О, просто в голову пришло. Наша шутка насчет приобретаемого вкуса.
- Я дам тебе попробовать чуть позже, - посулил он.
И наступил ей на любимую мозоль.
Ах, будь он проклят! После укола он наверняка не будет ни ан что способен. Может, в конце концов, это хорошая идея - дать ей кольнуться тоже. Как защита...
- Ладно, балтиморка, - буркнул Скотт и подошел к матраса с куском резинового жгута и шприцем.
- Стерильно, не волнуйся. И не так много, - он сел подле нее. Подержи минуту.
Он протянул ей шприц, пока сам перетягивал руку жгутом. Затянул туго, взял шприц. Патрисия вдруг снова испугалась, но не могла ему сказать. Пока он протыкал вену иглой, она морщилась и глотала воздух, с ужасом наблюдая, как он давит на поршень и вливает содержимое шприца ей в кровь.
Потом шлепнулась на подушки, зная, что очень скоро все почувствует. Скотт нагнулся, крепко поцеловал её и стиснул грудь.
- О'кей, балтиморочка, - сказал он. - Будет очень хорошо.
Подкатило совсем не нежно. Скорее нахлынул мощный поток, поднял её и мгновенно разбил оковы ужаса, который она испытала, когда поняла, как сильно её ударило.
Она парила. Тело распалось на кусочки, на молекулы. Она была свободна, куда свободнее, чем когда-либо в жизни, свободнее, чем ожидала и даже чем могла представить, и в этой абсолютной свободе была абсолютно счастлива. Не надо было ничего бояться, ни о чем думать; она распалась, и все, что осталось - это ощущения. Ощущения. И все. Вот так.
Она не могла это понять, но и не надо было. Все что нужно - это ощущать, смаковать и быть счастливой.
Смутно она чувствовала, что в какой-то момент вернулся Скотт и лег рядом. Это хорошо. Но весь огромный и невероятно долгий трепет счастья был внутри, и он остался бы таким же абсолютным, если бы Скотта не было. Не было ничего. Оно была полна собой. Ему ничего не нужно. Ей ничего не нужно. Она закрыла глаза и просто лежала и наслаждалась своим счастьем.
20 июня
Переходя дорогу, он держал её за руку, но не под локоть, поэтому по бульвару у представительства ООН они шли чуть поодаль друг от друга.
- Каталась на таких когда-нибудь? - спросил Фрэнк, указывая на теплоход Грей-лайнз на Ист-ривер.
Патрисия кивнула.
- Вокруг Манхэттена. Целый круг.
- А я - никогда.
Она не была уверена, то ли это предложение прокатиться вдвоем, то ли нет, поэтому сменила тему.
- А откуда ты родом, Фрэнк? - кроме смены темы, она давно собиралась об этом спросить.
- Из Джорджии, - ответил он. - Родился в горах, потом жил в Атланте. Оттуда в пятьдесят седьмом попал в ВВС, и с тех пор там не был. А ты из Балтиморы, верно?
- Да. А что ты делал в ВВС?
Фрэнк остановился, оперся о балюстраду и засмотрелся на речную даль. Потом буркнул:
- Ничего особенного... Меня отправили в Германию.
- Германия... Ты проехал всю Европу?
- Да уж...
Она прислонилась к стене.
- Я люблю путешествовать.
Он повернулся к ней.
- Тогда ты выбрала не тот маршрут.
Ветер бросил пряди волос ей на лицо, она смахнула их назад. Она была в своей клубничного цвета рубашке, песочных "ливайсах и босиком.
- Не знаю, - глубоко вздохнула Патрисия. - Похоже, в жизни есть и другие дела, кроме путешествий.
Фрэнк отвернулся от реки и прищурился, прикрыв рукой глаза.
- В любом случае, - заметил он, - его придется брать где-нибудь в другом месте, здесь нельзя. Отсюда, где его усиленно стерегут, он направится к своему посольству, где его тоже охраняют. Значит, надо брать его где-то по дороге.
- На улице? - спросила она. - В машине?
- Вполне возможно, - кивнул Фрэнк. - Может быть, он постоянно ходит в какой-нибудь ресторан. Или в парикмахерскую. Или ещё куда-нибудь, кто знает? Нужно разведать.
- Как? Следить за ним?
Фрэнк кивнул.
- Не меньше месяца. Пока толком все не выясним. Тогда возьмемся за дело и - раз!
- Мистер Мишень, - протянула она.
- Что-что?
- Индиец. Он - живая мишень.
Фрэнк пожал плечами.
- Я рад, что мы сюда пришли. Ничего нового, правда, не узнали. Но недурное место для прогулки, правда?
Она покачала головой и зашагала вдоль по набережной. Помахивая сумочкой, сложила губы трубочкой и просвистела простенькую песенку, которую тут же подхватил ветер, и оглянулась посмотреть, идет ли за ней Фрэнк. Он нагнал её на спуске.
- Хочешь зайти выпить куда-нибудь, прежде чем мы вернемся на Сикес-стрит? Выпьешь мартини? - спросил он.
Она пожала плечами.
- Я сегодня ещё ничего не ела.
- Мы что-нибудь закажем, - заверил он.
Мест, куда можно зайти босиком, было немного, но одно такое они нашли. И вот они сидят за столиком, на нем скатерть в красно-белую клетку, в бутылке из-под "кьянти" горит свеча. Потрескавшиеся от времени пепельницы с маркой "чинзано" серы от неубранного пепла, скатерть съехала набок. Им пришлось сесть у окна, других пустых столиков не было, и с улицы на них глазели прохожие, иногда даже останавливались, чтобы рассмотреть, что они едят - видимо, решали, заходить или нет.
