Больше всего любят жирных и дурно пахнущих мопсов пожилые дамы. Я знал двух старых дев, которые имели у себя небольшого мопса в виде толстой немецкой колбасы на четырех ногах. Каждое утро они купали эту «колбасу» в душистой воде, кормили особенно приготовленными котлетами и разными сластями, и, когда одна из них уходила, другая непременно оставалась дома для компании капризной «колбасе».
Во многих семействах весь интерес жизни сосредоточен на собачке. Кошки меньше страдают от избытка обожания. Это, должно быть, потому, что кошкам более свойственно чувство меры, и они деликатно, но твердо умеют устраняться от всего, что граничит с бессмысленностью. Собаки же, наоборот, ненасытны в ухаживании за ними и в ласках. Они положительно поощряют своих хозяев к дальнейшим подвигам в этом роде.
Я знаю семейства, в которых только и разговора о том, что Фиделька сделала, делает, может делать и чего не может, должна или не должна делать. И так далее до бесконечности, с утра до ночи. Все время наблюдают за этой милой Фиделькой, обсуждают малейшее ее движение, — разумеется, в тоне одного восхищения; припоминают разные случаи из ее жизни и со слезами на глазах повествуют гостям о том горе, которое испытывали все члены семейства, когда Фиделька пропадала в течение двух-трех часов, и как потом обрадовались, а вместе с тем ужаснулись, когда собачка была доставлена назад уличным мальчишкой, который тащил ее прямо за шиворот и забавлялся ее барахтаньем и визгами.
Растроганные этими воспоминаниями, хозяин, хозяйка и их дочери, все вместе набрасываются на валяющуюся на диване или в кресле Фидельку и чуть не душат ее в своих объятиях, вырывая друг у друга. Собачка, разумеется, в восторге, лижет всех по чему попало и очень неодобрительно смотрит на гостей, которые не участвуют в этом культе ее лохматой особы.
В таких семействах все делается через собаку. Если вы желаете приобрести любовь дочери такого семейства, или занять денег у отца, или же побудить мать подписаться на какую-нибудь благотворительную затею, то вам обязательно следует начать с собачки. Пока вам не удастся добиться расположения собачки, вас и слушать не станут, и если крайне избалованная, а поэтому и капризная Фиделька пренебрежительно отвернется от вас или — что еще хуже — с рычанием покажет вам зубы, то ваше дело будет безвозвратно проиграно. «Ну, конечно, — скажут потом, когда вы уйдете, — мы так и думали, что это ненадежный человек. Вот и Фиделька подтвердила это… А у собак такое ведь тонкое чутье. Они сразу узнают людей, в самую их душу проникают… Милая Фиделечка, пойди сюда, мы тебя расцелуем в твою умную головку!..»
А между тем эта искаженная чрезмерным баловством Фиделька когда-то была маленьким, веселеньким, беспритязательным щеночком, который не желал ничего другого, кроме того, чтобы сделаться настоящей хорошей собакой и уметь лаять, как его учила мать!
Да, жизнь до неузнаваемости изменяет и нас, людей. Мир ведь — не что иное, как огромная скрежещущая машина, которая захватывает в свои железные, безжалостные колеса все молодое, свежее и чистое, чтобы после нескольких поворотов своего сложного механизма выпустить все это назад к старым, больным, искалеченным и злым.
Взгляните на вашу кошку с ее равнодушным, сонным взглядом, с ее медленными, ленивыми движениями и надутым, чванливым видом, и вы с трудом будете в состоянии представить себе, что она когда-то была живым, быстроглазым, веселым котенком, который по целым дням только прыгал, кувыркался, с быстротой ветра носился с места на место, — словом, был весь движение, радость и довольство.
В самом деле, сколько изумительной жизненности в котятах! Жизненные силы так и кипят в этих крохотных, изящных организмах и рвутся через край. С поразительной быстротой котятки неслышно носятся вокруг, скачут, прыгают, поднимаются на задние лапки, стараясь передними обхватить все, что им попадается на глаза; катаются с боку на бок, карабкаются на всякую мебель, взбираются под потолок, пользуясь для этого занавесами и портьерами; прогуливаются по перегородкам и карнизам, — и все это с такой ловкостью, с такой красотой движений и с таким потешным видом, что нельзя не засмотреться на них и самому серьезному человеку. А как забавно они делают первые попытки умывать лапками свои хорошенькие мордочки, стараясь захватить и ушки, — вообще проделывают все точь-в-точь так, как делает их мать. А первое их мурлыканье, напоминающее пересыпание бисера. Как бессознательно прелестны эти маленькие существа и сколько в них, повторяю, жизни, стремящейся к движению!
Помните ли вы, читатель, когда и мы с вами чувствовали в себе избыток молодых жизненных сил и не знали, куда их девать? Помните, как и мы во дни нашей лучезарной юности тоже были слишком полны жизнью, и вместо того, чтобы держать себя «прилично», непременно должны были прыгать и скакать, размахивать руками и кричать, сами не зная что и зачем? Как мы, буйной ватагой носясь в лунные вечера по улицам нашего родного мирного городка, невольно пугали встречных степенных женщин и робких девиц? Как они боязливо прижимались к изгородям, чтобы пропустить нас, а мы, увидев таких трусих, старались еще больше пугать их и с громким «уканьем», к их великому облегчению, неслись дальше?
Ах, эта чудная молодая жизнь, — жизнь, которая своей полнотой заставляла нас чувствовать себя царями земли; которая бурным потоком неслась по всем нашим жилам; которая словно носила нас по воздуху, кружила нам сладкими мечтами голову и толкала нас куда-то вперед, манила завоевать всю вселенную; которая так расширяла наши сердца, что нам хотелось обнять и прижать к своей груди всех обездоленных и угнетенных, всех страждущих, подавленных непосильным трудом и горькой нуждой; которая заставляла нас всех жалеть, любить и желать всем помочь!
Да, это были великие дни, когда жизнь на незримых нежных струнах наигрывала нам волшебные грезы, и мы неудержимо рвались в бой со сказочными чудовищами и страшилищами, о которых столько наслышались от наших нянек.
Умчались на крыльях быстролетного времени эти золотые дни, канули во всепоглощающую бездну вечности, и мы остались слабыми, истрепанными, вялыми и холодными. Наши старые кости болезненно ноют, наши сердца еле бьются, каждое движение становится для нас мучением. Мы больше ничего не просим, кроме возможности спокойно сидеть в мягком кресле перед пылающим камином и выкурить в мире свою трубку. Мы презрительно кривим губы при виде других молодых жизней, так «бессмысленно» прыгающих и галдящих вокруг нас, нарушая наш покой. Но, Боже мой, как дорого мы бы дали, если бы могли вернуть себе хоть один день этой «бессмысленной» жизни.
IX. О робости
Все великие литераторы робки, робок и я, хотя говорят, что это мало заметно.
Я очень доволен, если это верно. Прежде моя робость так бросалась в глаза, что даже слепой не мог бы отрицать ее во мне. И этот недостаток всегда приводил к очень неприятным последствиям, которые отзывались не только на мне самом, но и на окружающих меня. Особенно огорчало это расположенных ко мне женщин.
Робкий мужчина не может называть себя баловнем, судьбы. Он не любим своими товарищами, презираем женщинами, так что и сам, в конце концов, научается не любить первых и презирать вторых. Привычка не доставляет ему никакого облегчения, и залечить раны, ежедневно наносимые жизнью его самолюбию, может одно всеисцеляющее время. Впрочем, мне довелось однажды видеть рецепт против этой болезни (робости), и я никогда не забуду его. Рецепт этот появился в одном маленьком еженедельном журнальчике, в отделе «ответов корреспондентам», и гласил буквально следующее: «Усвойте себе ловкие и приятные манеры, в особенности в обращении с дамами».
Воображаю себе, с каким язвительным смехом прочел этот совет несчастный подписчик того журнальчика. Впрочем, я, пожалуй, ошибаюсь: с язвительностью мог отнестись к данному совету только человек, уже видавший виды, а неопытный юнец мог поверить и пытаться воспользоваться этим советом на деле.
Жаль, что я не мог предупредить такого доверчивого молодого человека словами: «Друг мой, не верьте этому коварному совету. Если вы станете осуществлять его на практике, то добьетесь лишь того, что вас будут осмеивать за излишнюю расплывчатость в чувствах и негодовать на вас за излишнюю фамильярность, потому что вы непременно ударитесь и в тот и в другой излишек. Знаю это по собственному горькому опыту. Поэтому послушайтесь лучше меня и оставайтесь самим собой; тогда, по крайней мере, вас примут только за неловкого и неотесанного юнца, и дело обойдется без особенных осложнений».
Обществу следовало бы придумать какое-нибудь вознаграждение робкому человеку за те пытки, которые оно причиняет ему. Такой человек способен дурно повлиять и на других своим злополучием. Он так же пугает людей, как сам их пугается. Он действует на каждую компанию самым удручающим образом; при его появлении даже природные комики и говоруны становятся хмурыми, угрюмыми и односложными.
