Все дамы в мертвом молчании напряженно ждут, что вы будете делать и говорить. Вы силитесь сказать что-нибудь подходящее к случаю, но с отчаянием замечаете, что вдруг совершенно лишились ваших мыслительных способностей и разучились владеть своим языком. Наконец злой дух подсказывает вам самую неудачную фразу, какую только можно изречь в такой торжественный момент. Делая глупейшую улыбку, вы лепечете:
— Что это у него такая лысая… я хотел сказать — такие жидкие волосики?
Проходит минута томительной тишины и прерывается наконец наставительным замечанием кормилицы, что у новорожденных младенчиков никогда не бывает густых и длинных волос и что это так уж положено Самим Богом, Наступает новая пауза. Смутно понимая, что вам дается время исправить свой промах, вы с храбростью, достойной лучшего применения, спрашиваете, умеет ли беби ходить и чем его кормят.
На вас смотрят как на человека, внезапно рехнувшегося и достойного сожаления чувствительных дамских сердец. Но кормилица, не желающая знать, рехнулись ли вы или только обалдели, не намерена пощадить вас ни от одной подробности заведенного церемониала ознакомления с новорожденными членами дружеского семейства.
Поэтому, протягивая вам сверток, она говорит тоном, не допускающим возражения:
— Возьмите младенчика на ручки, сэр. Он будет тогда и вас знать.
Вы слишком удручены, чтобы оказать сопротивление, и покорно принимаете сверток.
— Держите младенчика покрепче, сэр! А то, спаси Господи, еще уроните его. Долго ли до беды! — строго предупреждает вас кормилица, которая в отношении беби является самым авторитетным лицом в доме и каждое слово которой — закон.
А испытующие и контролирующие взгляды дам жгут вас как раскаленные уголья.
Вы решительно не знаете, что нужно делать и говорить. Но вот вы припоминаете, что где-то видали, как подбрасывают кверху беби, причмокивая при этом языком и губами и ухитряясь изобразить на своем лице блаженную улыбку. Обрадованный этим воспоминанием, указывающим вам выход из затруднительного положения, вы точь-в-точь проделываете все виденное вами и, разумеется, уверены, что попали в такт. Но — увы! — снова раздается властный голос кормилицы:
— Разве можно, сэр, так обращаться с младенчиком. Он еще слабенький и не может выносить такой встряски.
Вы испуганно опускаете сверток и не знаете, что теперь предпринять. Обливаясь холодным потом, вы спрашиваете себя, уж не совершили ли непреднамеренного убийства «ангельской душки».
К вашему счастью, сам виновник ваших терзаний кончает сцену, подняв оглушительный крик. Разгневанная кормилица торопливо выхватывает у вас из рук опасный сверток и начинает успокаивать его:
— Ну, вот и обидели нас… совсем разобидели… Дядя не умеет еще обращаться с нами… У-у-у! Не плачь, мое сокровище. Не плачь, мой ангел…
И, улюлюкивая ревущего младенца, уносит его.
— Что это с беби? — растерянно осведомляетесь вы, оглядываясь вокруг виноватыми глазами. — Почему он так расплакался?
— Конечно, не зря, — отвечает негодующая мать. — Вы, наверное, сделали ему больно. Он у меня тихонький и кроткий. Никогда зря не заплачет, как другие дети.
Однако ваша пытка еще не окончилась. Успокоив беби, кормилица вскоре снова приносит младенчика. Желая как-нибудь загладить свою вину, вы подходите к живому свертку и, щелкая пред ним пальцами, говорите самым сладеньким голоском:
— Умница, беби. Перестал плакинкать. Понял, что дядя не хочет ему зла.
Но беби отчаянно барахтается в своих обертках и орет громче прежнего. При этом одна из теток хозяйки дома глубокомысленно замечает, что «удивительно, как дети откровенны в своих симпатиях и антипатиях».
— О, да, они очень чутки к людям! — подхватывает другая дама, бросая на вас взгляд, досказывающий ее тайную мысль.
— Чуткость невинной души, — добавляет третья.
Наконец все отворачиваются от вас, убежденные, что вы — отъявленный злодей, и торжествуют при мысли, что ваш истинный характер, до сих пор не разгаданный вашими товарищами и знакомыми, сразу понят и по достоинству оценен невинным младенцем.
Много хлопот, возни и всяких неудобств с грудными младенцами. Но и они могут приносить большую пользу: они заполняют собой пустое сердце; под их влиянием проясняются омраченные житейскими невзгодами страдальческие лица; еле слышный нажим их крохотных пальчиков превращает складки горечи в улыбки.
Странный маленький народец! Эти капельные существа являются как бы бессознательными артистами на великой мировой сцене, внося необходимую долю юмора в тяжелую драму жизни. Каждый из них представляет маленькую, но ярко выраженную оппозицию установленным людьми порядкам, всегда, по мнению взрослых, делая все не так, не в то время и не в том месте. Няньки хорошо знают детскую натуру, когда посылают старшего ребенка «потихонечку» подсмотреть, что творят в другой комнате его маленькие братья и сестры. Предоставьте ребенку удобный случай сделать что-нибудь такое, чего не следует делать; если он этим случаем не воспользуется, то вы можете считать его больным и посылать за врачом.
Маленькие дети одарены способностью с самым серьезным видом проделывать самые смешные штуки и самые головоломные. Посмотрите, например, с какой деловитостью они исследуют неподвижно стоящего на своем посту часового и хлопают его по ногам ладошками, чтобы узнать, «настоящий» ли он. А с каким самоуверенным видом, схватившись за руки, идут вон те два карапузика по направлению к крутизне, кончающейся отвесным обрывом, между тем как их толстая нянька, сотни раз пугавшая их этим обрывом и предупреждавшая, чтобы они не ходили туда без нее, ищет их совсем в противоположной стороне, отчаянно зовя запыхавшимся и охрипшим голосом к себе. С каким комическим упорством будут они настаивать, что проходящий вдали молодой человек, ни о каком потомстве еще и не помышляющий, их папа, и рваться к нему, наперекор всем убеждениям старших, что это — «чужой», «бука». А их самостоятельность? Останавливаться для обсуждения своих личных дел им непременно нужно на углах самых многолюдных улиц; при переходе на другую сторону им обязательно захочется лавировать между снующими со всех сторон экипажами; а когда им понадобится снять башмаки, чтобы высыпать из них набившийся песок, они находят самым подходящим для этого местом ступеньку пред входом в какое-нибудь учреждение, привлекающее массу публики.
Дома они любят взбираться на что-нибудь при помощи любимой папиной трости или самого нарядного из маминых зонтиков, который для этой цели открывается и держится верхним концом вниз. Увидя прислугу занятой чисткой печи, они вдруг говорят, что «страшно» любят ее, и их чувство может быть удовлетворено только тогда, когда им удастся несколько раз обнять и поцеловать ее в покрытое сажей и потом лицо. Что же касается еды, то они самому дорогому и тонкому меню предпочитают обгрызки и объедки. Свою любимую кошку норовят всячески мучить, а собачке выражают свою симпатию дерганьем ее за хвост.
Да, маленькие дети причиняют много хлопот и беспокойств, вызывают большие расходы и часто ставят весь дом вверх дном; но, раз они есть, вы ни за что не захотите их лишиться. Без их звонких голосков и проказ вам тяжело будет жить. Каким мертвым покажется вам дом, если вы уже не услышите в нем дробного топота маленьких ножек и веселого щебетания бойких язычков! Все это так. Но иногда мне кажется, что маленькая ручка ребенка является, так сказать, «расшибающим клином». Я не беру на себя неблагодарной задачи оспаривать необходимость и силу чистейшей из всех человеческих привязанностей — материнской любви. Эта любовь, являющаяся венцом женской жизни, настолько свята, что нам, мужчинам, душа которых не так тонкострунна, как женская, во всем объеме, пожалуй, и не понять ее. Тем не менее я считаю себя вправе надеяться, что меня не обвинят в неуважении к этому священному чувству, если я скажу, что даже это не должно поглощать все остальные. Ребенок не должен заполнять сердца матери всецело, иначе это будет напоминать того безжалостного богача, который обвел стеной колодец в пустыне, чтобы одному пользоваться его живительной влагой, предоставляя изнывающим от жажды путникам умирать за невозможностью достать воды из недоступного колодца.
В стремлении быть исключительно доброй матерью женщине не следует забывать и своего мужа. Зачем все ваше чувство, все ваши помыслы и заботы сосредоточивать на одном лишь ребенке? Ведь это будет уже жестокостью по отношению к другим вообще, а к мужу в частности. Когда ваш бедный Эдвин просит вас сопутствовать ему в прогулке, не отвечайте ему негодующим: «Да что ты! Разве я могу покинуть беби?» Не корпите целые дни над колыбелью или кроваткой ребенка и не ограничивайте всю вашу беседу рассуждениями о пеленках, кори и коклюшах.
