Но, как многие безумные затеи, удалась и эта. Еще миля, и дорога влилась в широкую и по-своему живописную сельскую улицу, которая, как и все такие улицы, изобиловала маленькими гостиницами разной степени вульгарности. Некоторые из них сохраняли вывески века дилижансов и почтовых карет: «Лисицы и гончие» или «Рожок почтаря». Но самая большая из них носила еще более архаично звучавшее название «Под старым дубом».
У дверей с вывеской «Под старым дубом» стояла машина Роберта. В ней никого не было.
Низко пригнувшись и глядя прямо перед собой, Чарлз пронесся мимо. Он не хотел быть узнанным, если бы кто-нибудь из них случайно выглянул. Он остановился чуть дальше и прислонил велосипед к стене следующей гостиницы. Вышел человек в зеленом фартуке и указал на табличку, запрещавшую стоянку велосипедов. Чарлз проехал подальше, но, как только человек ушел, он вернулся и поставил велосипед в том самом месте. Потом в густеющих сумерках он свернул в узкий проулок и очутился у черного хода гостиницы «Под старым дубом».
Он вошел. Оказалось, что это запасной вход в бар. Бар еще не был открыт, и главная дверь на запоре. В коридорчике, где он очутился, пусто. Через оконце для подачи блюд видно было еще одно такое же оконце в другом конце бара, а за ним помещение для «чистой» публики. Чарлз постоял, прислушиваясь.
— Ну, так пошли телеграмму, — услышал он голос Роберта Тарклза. Сердце у него заколотилось. А может быть, все-таки… Может быть, Бетти попала сюда по каким-нибудь уважительным причинам и теперь хочет дать знать о себе Фроулишу? Он замер и напряг слух. Но ответ обескуражил его.
— Хорошо, но все-таки это мне не нравится. Я не говорила ему, что могу остаться на ночь. А вам это взбрело в голову просто потому, что ваша жена…
— Ш-ш-ш! — глухо зашипел голос Роберта.
Прерванная фраза, очевидно, должна была кончаться «отлучилась на воскресенье» или чем-нибудь в этом роде. Очень типично было для Бетти, что даже на людях она не могла хоть в какой-то мере разыгрывать из себя жену Тарклза. Но тут, впрочем, она проявляла свойственный ей здравый смысл, потому что никто и не принял бы ее за жену Тарклза.
В коридорчике появилась неряшливая девушка в комбинезоне.
— А эта дверь не для гостей, — ворчливо сказала она Чарлзу. Она хотела сказать этим, что он зря вошел с черного хода. Потом присмотрелась и добавила: — И что вам, собственно, нужно? — Она еще не разобралась, то ли это клиент и можно ждать заказа на ужин или на комнату, то ли рабочий, вызванный для какой-то починки.
— Я принес кетгут, — холодно и четко сказал Чарлз.
— Что принесли?
— Кетгут. Ваш хозяин заказывал по телефону, — он зло посмотрел ей прямо в глаза.
— Пойду спрошу мистера Роджерса, — неуверенно сказала она и скрылась.
Чарлз вышел через ту же дверь, что и вошел.
На обратном пути его вдруг осенило. Надо посоветоваться с Эрном. Эрн — единственный человек, к которому он может обратиться. Немедленно к нему, и сказать, сказать прямо, что он, Чарлз, внезапно открыл нечто ужасное в том образе жизни, которым он так гордился; а именно, что все основано на позорном «заработке» женщины. После подслушанного им разговора больше не могло быть сомнений. Очевидно, у них был уговор встречаться каждую субботу, а на этот раз Тарклз, вырвавшись из-под надзора Эдит, куда-то уехавшей на уик-энд, настоял, чтобы и они на этот раз провели уик-энд вместе.
Вся надежда на Эрна. На остальных надо поставить крест. Тех, на чердаке, надо покинуть без шума и сейчас же, погрузить свое немудрое хозяйство на тележку и смыться. Фроулиш, оставшись дома один, будет слишком поглощен своей рукописью и ничего не заметит, тем более, что с наступлением холодов они прекратили субботние посещения бара. Уйти будет легко. А как быть дальше? Об этом он не мог сейчас думать, попробовал было, но оказалось, что это невыносимо тяжело. А что пережил бы Фроулиш, если бы узнал? Может быть, ровно ничего: ведь морально он опустошен не меньше своей девки. Пожал бы плечами и заявил бы, что всегда знал, что Искусство вырастает на почве, которую никак не назовешь чистой и благоуханной. А может быть — что еще отвратительнее, — он знал обо всем с самого начала, и оба они просто из деликатности и желания не отпугнуть Чарлза разыгрывали всю эту комедию со «старой родственницей» и «пособием». Нет, невозможно! Это было бы слишком ужасно, да и как сохранить это в секрете от того, с кем соприкасаешься ежедневно; задача была бы явно не по силам этому дергунчику, этому шуту Фроулишу.
Вдруг как-то сразу стемнело и похолодало. Фонарик отбрасывал на мокрую дорогу тусклый желтый кружок. Дрожа от холода, Чарлз думал о теплой и светлой комнате, где теперь проводили время Роберт Тарклз и Бетти. Вот она — плата за грех! Он представлял себе мягкие ковры, искусственный камин, имитирующий тепло, и надежное паровое отопление, дающее тепло. Вдруг необъяснимым прыжком он перенесся в Дубовую гостиную «Гранд-отеля». Увидел, как холеный принес и поставил две тоненькие рюмки. Напиться? Надо не меньше двух шиллингов. Деньги. Всюду эта паутина. Нет, тенета, липкие, ловко расставленные. И ты либо паук, с удобством устроившийся посередке или злорадно укрывшийся в засаде, либо муха, жужжащая в цепкой паутине. Он и Фроулиш, конечно, мухи, и Фроулиш, видимо, не возражает против этого. Его же ненависть к пауку органична, неизбывна и когда крылья оторваны и когда паук его пожирает. Нет, классификация не подходит. А кто же Бетти? Паук или муха? И кто, да, кто та девушка в Дубовой гостиной? Неужели у паука такой облик? Неужели он может заставить муху забыть обо всем на свете, кроме него!
Он вспомнил то, что когда-то прочитал о пауках. Иногда в паутину по ошибке попадает оса. Тогда пауку приходится проститься с паутиной. Осу не удержишь, оса — она опасная.
А ведь осы умеют за себя постоять.
У Фроулиша был очередной приступ хандры. Вернувшись, Чарлз застал его на коленях перед керосинкой. Фроулиш медленно, обдуманно, с горечью рвал листы рукописи на длинные полосы. Набрав с полсотни таких полос, он предавал их огню, одну за другой, дожидаясь, пока пламя не лизнет его короткие пальцы. Весь чердак заволокло густым едким дымом.
— Опять вы за свое? — не удержавшись, резко сказал Чарлз, проходя в свой угол. — Сколько раз нужно говорить вам, что так вы устроите пожар!
— А сколько раз, — угрюмо огрызнулся романист, — сколько раз надо объяснять вам, что, зайдя в тупик, я должен вернуться и выяснить, что тормозит вдохновение. А когда я нахожу это препятствие, дым погребального костра — единственный возможный стимул, который может заставить меня перешагнуть через труп.
Пламя лизнуло его пальцы, и, выругавшись, он швырнул пылающую бумагу прямо на пол. Чарлз поспешил затоптать огонь. Он чувствовал себя почти виноватым: как можно было покинуть сейчас этого полоумного? Кто приготовит ему ужин, кто заставит лечь в постель? Некому будет даже оградить его от возможных последствий его опасной игры с огнем. Завертывая в газету свой скудный гардероб, Чарлз почувствовал, что к горлу его подступил комок. Ведь, что ни говори, кто, кроме Фроулиша, остался у него из старых друзей? И покинуть его надо сейчас же, грубо, без всяких объяснений. С новым для него теплым чувством взглянул он на унылую фигуру, скорчившуюся посреди синего облака дыма.
— Ну, я скоро вернусь, — сказал Чарлз, презирая себя за обман, и стал спускаться по лестнице со свертком под мышкой. — Надо зайти к Эрну.
Фроулиш угрюмо кивнул. Хорошо еще, что он сейчас такой несносный. Будь он, как это бывало, подружелюбней, Чарлз, возможно, не выдержал бы и попытался как-то объясниться. Нет, ни за что! Лучше незаметно исчезнуть.
Пожитки на тележку, и вот, прицепив тележку к велосипеду, он катит прочь от места, которое было испоганено и оказалось всего-навсего помойной ямой для того же Тарклза. Ну, и с этим покончено.
Почему он направился к Эрну? Разве можно надеяться, что Эрн в силах чем-нибудь существенно помочь ему? Конечно, нет. Но уверенность Чарлза была настолько поколеблена, что он больше не мог сейчас оставаться один. Как бы неразумно это ни было, он все еще надеялся, что Эрн, вложив в удар увесистость своего манчестерского здравого смысла, разом опрокинет все трудности, как опрокинул он ударом своего коренастого тела навалившуюся на Чарлза тяжесть лысого.
На улицах было темно и тихо. Чарлз быстро катил, и колесо тележки, задев при крутом повороте за обочину, протестующе забуксовало. Подъезжая к глухой грязной улице, на которой жил Эрн, он чувствовал себя так, словно остался один на всем свете. Холодный ветер загнал всех и вся в надежные убежища. Начинало подмораживать, и редко расставленные фонари казались островками желтого молчания в океане тьмы.
Не так было у дома Эрна. Тут Чарлз сразу же заметил признаки бурной активности. Ярко отполированная черная машина стояла у входа, и рядом с нею на мостовой стоял человек в черной форме. Окна по фасаду были освещены и дверь распахнута. Чарлз затормозил велосипед как раз в тот момент, когда в освещенном проеме подъезда появилось три силуэта. Двое были в той же черной форме, и между ними резко выделялся обычный рабочий костюм Эрна. Эрн выделялся бы и без того, потому что шел он принужденной раскачивающейся походкой человека в наручниках.
