Кабул и Али спешились и вслед за хивинцем прошли в юрту.
— Бисмилло! — произнес Кабул, благословляя совершаемое, то, что и должно было совершиться.
«Прости, мой бий!»- вздохнул Али.
Гости сели: хивинец на почетное место в глубине юрты, Кабул и Али у входа. Под хивинцем был ковер, под ними палас.
— Отдыхайте, дорогие, — рдея вся, будто обдал ее вдруг горячий ветер степи, сказала Кумар. Сказала всем, а смотрела лукавым и манящим взглядом на одного хивинца. — Сейчас заварю чай и велю джигиту заколоть барашка. Гость любит тураму?
Хивинец расплылся в счастливой улыбке:
— Из ваших рук полюблю все.
— Старайся, старайся, сноха! подзадорил молодуху Кабул. — Гость наш изыскан, привык к ханской кухне.
— Смогу ли угодить? — игриво потупила глаза Кумар.
— Говорю же, старайся.
Выпорхнула Кумар, и так стремительно, что красный платок едва не сорвался с ее головы, и она кокетливо придержала ею руками, оставив над самым ухом
— Пери! — захлебнулся от восторга хивинец. — Она угодит кому угодно, даже самому хану. А он привередлив в делах любви.
— Нынче вы у нас хан, вам бы угодила сноха, — льстиво промекал Кабул.
— Надеюсь, угодит…
Будто слышала весь этот разговор Кумар и, желая угодить гостю, вернулась в юрту, держа в руках чайник и пиалы.
— Опаздывает хозяин, — засмеялся Кабул. — Всегда бы опаздывали хозяева, всегда бы женские руки протягивали нам утоляющие жажду пиалы. Как думаете, дорогой бек?
— Как и вы, уважаемый Кабул. Пусть бог возвеличивает хозяев, дарящих радость гостю.
Пиала с чаем дошла и до Али. Он едва не выронил горячую чашу, руки его дрожали, и весь он был словно в лихорадке, и сердце сжималось от боли и страха. Неотвратимой казалась ему беда. Неотвратимой и близкой. Кумар сама открывала перед ней дверь своим вниманием к гостю, своими манящими улыбками и взглядами. Проклятая чаровница! Не друга — змею пригрел на своей груди Мыржык.
С трудом отхлебнув дрожащими губами чай, Али передал пиалу Кабулу и поднялся с паласа.
— Пегий мой заржал, должно быть, увидел коня хозяина.
— Почудилось, — махнул рукой Кабул.
— Верно, почудилось, — поддержал бия хивинец. Не хотелось ему, ой как не хотелось лишать себя радости, что обещана была судьбой. — Время вечерней молитвы, кто на закате солнца поскачет по степи…
— Однако заржал пегий… — упорствовал Али. — Пойду проверю… — И вышел.
Солнце ударило ему в голову багряными лучами. На гребне был еще день, а внизу — вечер. Али заслонил ладонью глаза, посмотрел в степь, на дорогу. Знал, что нет там всадника, нет Мыржыка. Не ржал пегий, прав Кабул, но нужно было, чтобы в степи был Мыржык, чтобы скакал торопясь к аулу. Только он мог отвести беду от своего дома.
За юртой загремела шумовка. Али оглянулся: у очага на корточках сидела Кумар, колдовала над котлом. Весело колдовала. А может, не колдовала, только прикидывалась, что колдует… Вышла следом за стремянным поглядеть, скачет ли на самом деле ее муж, и убедилась — не скачет. Посмеивалась теперь над глупым Али.
«Бесстыжая! — обругал ее мысленно Али, — Бесстыжая блудница. Собственными руками надевает на себя платье позора. И смеется…»
Злой, готовый убить ее, подошел он к очагу и сказал:
— Сестра, знаешь ли, кому стелешь дастархан? Не подняла головы Кумар, не посмотрела на Али, ответила, будто в котел бросила слово:
— Знаю.
— Посланец хана, уши и глаза правителя Хивы.
— Преданный слуга, хвала ему. Таких награждает хозяин.
— Угадала, сестра, его ждет великая награда. Теперь Кумар подняла голову и посмотрела на Али: о чем это он?
— Награда — головы наших биев. Застал их посланец Хивы за недозволенным занятием — сговаривались в юрте совета, как создать свое — каракалпакское — ханство.
— Ойбой! — вскрикнула Кумар. — Успел все-таки.
— А почему бы не успеть! Конь у него отменный.
— Конь-то отменный, да в дороге всякое может случиться.
— Не случилось, однако.
— Верно, не случилось, не смогла я бросить аркан под копыто его скакуна.
— Неужели пыталась?
— Разве не похвастался вам хивинец, как молодуха заманивала его в юрту?
Али виновато опустил голову: все знала эта чаров ница Кумар.
— Похвастался…
— У мужчин иначе не бывает.
Она стала ворошить сухой джангиль под котлом, и он занялся буйным пламенем. Зафыркало, зашипело сало в котле.
— Ваше место в юрте, — строго сказала Кумар. — Идите, кайнага!
Растерянный Али направился в юрту.
— Ну что, прискакал хозяин? — встретил стремянного смехом Кабул. — Скачет он, скачет, да в другую сторону.
Когда Али сел на свой палас, Кабул наклонился к нему и сказал доверительно, как сообщнику:
— Айдос, посылая тебя, знал, что нет Мыржыка дома и что хозяйка сумеет сделать отдых гостя спокойным и радостным.
Грешно так говорить, бий! — постыдил Кабула Али.
— А посылать не грешно? Али повел смущенно плечами.
То-то… Не знаешь, потому молчи, делай, что приказал Айдос. Он хитрый, твой хозяин.
Вошла Кумар, снова веселая, манящая движением и взглядом. Опустилась у входа на одно колено, спросила:
— Дорогие гости, не скучаете ли? Господин мой не приехал, могу ли я заменить его?
— О прекрасная! — поднял руки Кабул. — Кто, кроме вас, способен доставить нам радость!
Ужин готов, можно ли подавать?
— Да, да, — заволновался хивинец. — Что сотворено вашими руками, мы примем с великим удовольствием. И из ваших рук, божественная… Заменяя хозяина, будьте с нами.
Снова ровно огнем обдало Кумар. Загорелась вся, осчастливленная похвалой высокого гостя.
— Подчиняюсь, мой бек!
Кабул онемел. Такого он никогда не слышал. Женщина назвала гостя почти как мужа — «мой бек». Выходя из юрты, она, тоже как перед мужем, попятилась, выражая преданность и почтение.
Голова Али шла кругом. Он запутался окончательно во всем, что происходило. Люди говорили друг другу приятные слова, ровно песню пели, а творили зло этой же песне. Хорошо бы только Кабул и хивинец так поступали, но и Кумар не отставала от них, сама себя в силок заманивала. Знала ведь, задушит ее силок, затянется острый волос на тонкой шее. Лезет в силок и поет.
Страшна была ему эта греховная песня. А прервать ее не мог. Связан вроде был, как ягненок, которого бросили на съедение волку. Не выпутаешься, не убежишь. Крутись, мучайся. И он мучился, крутился на своем паласе.
Внесли мясо на красном деревянном блюде, оно лежало горой, и макушка ее была увенчана головой барана. Блюдо нес джигит. Сзади шла Кумар с огромной чашкой бульона. Она выполняла обязанности хозяина, как просил того хивинец. Опустилась на палас и стала разливать бульон по чашам. Али не стерпел.
— Сноха, это привычное мне дело, — сказал он.
— Вы гость, кайнага, — ответила Кумар. — Не лишайте меня радости услужить вам.
Пока молодуха наполняла чаши бульоном, Кабул разделался с бараньей головой. Отрезал левое ухо и подал Кумар, отрезал правое — подал хивинцу. С умыслом все. Хивинец улыбнулся, довольный, сказал вроде бы: «Равняешь нас, как мужа и жену»- и принялся глотать все, что подсовывал ему угодливый Кабул.
Когда мясо было съедено, а бульон выпит и гости принялись вытирать ладонями сальные губы, Кумар собрала посуду и сказала:
— Сколько могла — была хозяином, теперь, дорогой гость из священной Хивы, будьте хозяином вы. Не дайте почувствовать, что в доме нет моего господина.
Ушла и оставила гостей пораженными ее смелостью
— Ты слышал? — спросил хивинец Кабула.
— Слова не пропускаю, уважаемый, — захихикал гадливо Кабул. — Теперь вслед за Мухаммедом Рахим-ханом могу сказать: вы действительно удачливый джигит. Полог-то в женскую половину сам раздвигается…
Ждал удачи и мечтал о ней хивинец, но о такой легкой не думал. Сердце его зажглось в счастливом волнении.
— Слышал, значит… И не побоялась твоих ушей, видно, невмоготу молодухе одиночество.
— Наши степнячки — как кобылицы весной, не удержишь на привязи.
— И не надо держать, аркан на горячую кровь не накидывают. Ей воля нужна.
Кабул опять хихикнул:
— Ночь нужна…
— Истинно.
Ночь уже наступила. В степи лежал черный туман:- спала степь. В юрте еще теплился свет. Жалкий чирак желтым глазком глядел на гостей, мешал им. Кабул поднялся и задул его. Тьма стала непроглядной.
Спать. Время такое, что и в ауле, и за аулом не сыщешь бодрствующего. Надо бы и гостям Кумар забыться во сне, отдохнуть перед новой дорогой. А не идет к ним сон. Лежат, посапывают, покряхтывают, постанывают, будто упиваются покоем, и глаза у них зажмурены. Только напрасно все это — не нужен им покой, не до него им. Иного ждут.
Свершится зло — не помешает никто, некому помешать. Похоже, что все хотят здесь торжества зла. Даже Али хочет — устал он от ожидания, измучился. Он замирает, будто сон и в самом деле сковал его.
